С последней электричкой, в два часа ночи, приехал в город Александров и до пяти часов утра торчал на вокзале в ожидании поезда. От вещей уйти нельзя, камеры хранения нет, зал битком набит людьми, что селёдками в бочке.

В четыре часа утра из зала всех ожидания всех выгнали — началась уборка вокзала. В пять утра подошёл поезд. Места берутся с боем. В вагоне темно.

Только в начале седьмого приехал на станцию «Красный Октябрь». Всю дорогу от Москвы бодрс твовал. Восемь часов понадобилось для преодоления ста сорока четырёх километров. И это под Москвой!

На каждой станции и полустанке слышались истошные крики и вопли людей, «проворонивших» свои чемоданы, сундучки, мешки и узлы. Мародёрство на железной дороге приняло угрожающие размеры. Грабили открыто, как говорят, прямо на людях — с финками и даже с пистолетами в руках, забирали немудрящий багаж, а сопротивляющихся выбрасывали из вагонов на полном ходу поезда.

От станции до заводского посёлка шагал со своим грузом больше двух часов, проклиная и чемоданы, и рюкзак.

Наконец, добрался до общежития. Комната на втором этаже — узкая и длинная как гроб. С левой стороны от входа — плита, рядом — табуретка с бачком для воды и какой-то канцелярский шкаф, занимающий пол-стены, прямо против двери, у окна — большой квадратный с тол с двумя расшатанными стульями. По правой стороне — кровать с рваной и ржавой сеткой.

Сутки ушли на устройство. Набил матрац стружками, собрал в лесу сучьев и хворосту. Плита дымит и обогревает соседнюю комнату. Наносил в бачок воды из колонки (колонка в полкилометре от общежития). Вымыл пол. Вечером справлял новоселье — пил кипяток с солью и кусочком чёрного хлеба.

Первая ночь прошла благополучно, если не считать, что полученные мною «хоромы» не отличались особой герметичностью и к утру поверх одеяла пришлось накрыться своим кожаным пальто. Подумалось: а что будет зимой? Нужно позаботиться о дровах. Выручил комендант, направив на другой конец посёлка. Там были свалены трёхметровые берёзовые хлысты. После работы приволок к общежитию два из них. У девчат достал поперечную пилу и колун.

— Поможем нашему инженеру напилить дров, может, приголубит, — смеясь и подталкивая подругу, сказала черноглазая, с большой копной волос девушка-прессовщица.

— Ой, Клавка, что за язык у тебя, словно помело! Давай-ка, инженер, пилу, распилим сами! Давай, давай!

И распилили. Это произошло поздно вечером, после работы. А утром началась моя трудовая деятельность в прессовом цехе.

В мои обязанности входило вначале ознакомиться с производством, людьми, а потом совершенствовать технологию, осваивать новые штампы.

И пошли дни за днями — не похожие один на другой. Как и следовало ожидать, технология меня не заинтриговала и потому, что дело для меня оказалось совершенно новым, и потому, что я механик по образованию и, очевидно, по призванию.

Меня заинтересовал сам процесс, конструкции приспособлений, штампов, транспортных устройств, организация производства в целом.

Очевидно, новому человеку бросаются в глаза такие вещи, с которыми свыклись старожилы и которых они просто не замечают. Так получилось и со мной. Никаких Америк я не открывал, да и открыть не мог, просто заметил то, что людям давно примелькалось, вошло в привычку.

Уже через неделю или через две я робко предложил начальнику цеха Полозову изменить раскрой металла для штамповки одного изделия, что обещало экономию цветного металла.

Полозов, в прошлом сам прессовщик, потом мастер, а во время войны ставший начальником цеха, считал, что этими делами должны заниматься инженеры. Недостаточная общая грамотность и отсутствие технических знаний не позволяли ему самостоятельно решать теоретические, чисто инженерные вопросы. Учиться он считал для себя поздновато, человек на возрасте, считал, что на его век хватит тех практических знаний, что он накопил за несколько десятков лет работы на заводе. Цех при нём работает неплохо, план ежемесячно выполняется, чего же, собственно говоря, ещё нужно? Пусть поработает молодёжь.

Люди его уважали, работницы за глаза называли «папашей» или «батей».

Инженеров он уважал, прислушивался к ним, а инженеры дорожили его многолетним опытом и так же относились к нему с должным вниманием и предупредительностью.

Моё предложение ему понравилось как по существу, так и по форме.

— Сразу видно человека — не в БРИз побежал, а пришёл посоветоваться со стариком. Что же, дело предлагаете! Только у нас любые изменения вводятся лишь после утверждения техническим отделом завода. Пойдёмте к товарищу Супоневу, он там сейчас временно начальник. Скажет сделать — сделаем, изменим раскрой.

А ещё через неделю пошёл советоваться с ним насчёт замены матрицы, пуансона и фрезы при изготовлении отверстий в детали.

— Сходите к Су поневу, вы уже с ним знакомы, а я уж не пойду. Вы не обижай тесь, я человек прямой, не верю я, что от этого будет лучше, сходите к нему, вам легче договориться!

С Супоневым договорились с полуслова. Он — инженер, старый работник завода, много сделал и делает для него. Особых восторгов он не проявил. Вздохнув, тихо сказал:

— Разве за всем усмотришь? Цех молчит, а мы закопались в бумагах. Дитя не плачет, а мать не разумеет. Делайте! Пойдёт! Кстати, можете оформить через БРИз. Ведь это предложение не входит в ваши прямые обязанности.

Конечно, оформил, и даже получил деньги. Когда предлагал, совсем о них не думал, считал, что это входит в мои обязанности.

С главным инженером знакомство произошло несколько неожиданно. Я был вызван на технический совет завода по вопросу создания поточной линии по изготовлению нескольких деталей для автомобильных фар. Эту идею я вынашивал свыше месяца, советовался с прессовщиками, слесарями, наладчиками, с главным механиком завода, конечно, с Полозовым и Супоневым. Последний предложил мне изобразить идею на бумаге в чертежах, схемах, графиках.

Этот материал с Супоневым попал к главному инженеру, а тот вынес его на технический совет завода.

Доклад на совете вызвал оживлённый обмен мнениями и мне же предложили в ближайшие два воскресенья с бригадой слесарей главного механика завод переставить прессы по предложенному проекту.

Работа была проведена, и даже сверх моих ожиданий дала настолько ощутимые результаты, что меня сразу же перевели в технологический отдел завода со специальным заданием — разработать три поточные линии с максимальным охватом деталей и план организации монтажных работ без остановки производства.

Теперь я подчинялся непосредственно главному инженеру.

А через месяц — опять технический совет. Проект утверждён. Начальником технического отдела стал инженер Воловский.

Много помогли мне технологи Дубовова, Антонов, Анна Савватеева, молодой Полозов — сын начальника прессового цеха, расчётчик Ненашев, сам Воловский и главный инженер завода.

Помимо основной работы, провожу регулярно читки газет, руковожу драматическим кружком, играю в струнном оркестре клуба. На многолюдном собрании выдвинут в члены правления клуба. Секретарь партийного комитета рекомендует мою кандидатуру отвести с мотивировкой, что, мол, я человек новый и сильно перегружен производственной работой. Дипломатия, конечно, слабенькая и не убедительная. Многим было понятно, в чём дело, но сделано всё же не грубо и ненавязчиво.

Поняв его с полуслова, я тут же сделал самоотвод, ссылаясь на серьёзную работу по созданию поточных линий. Самоотвод был принят небольшим количеством голосов.

После собрания имел с секретарём в его кабинете разговор один на один.

— Вот вы обиделись на меня, а зря. Я действительно руководствовался самыми лучшими побуждениями — направить ваши усилия на чисто инженерную работу.

— Да не обиделся я на собрании, а вот сейчас мне всё же не по себе. И не потому, что вы дали отвод, а потому, что пытаетесь оправдать его вашими личными хорошими пожеланиями. Не верю я этому. Не только мне, но и всем были ясны действительные причины, руководившие вами. Голосование совсем недвусмысленно показало это. Я понимаю, что вы не могли сказать собранию об установках свыше по поводу таких людей, как я. Да это и не нужно было. А вот мне, да ещё один на один, скрывать этого, кажется, и ненужно было. Скажите, что я прав, и у меня не останется этого гадкого осадка на душе. Поймите, что мне ваше личное отношение гораздо дороже любых указаний, исходящих исключительно из побуждений повышения бдительности. И это было бы не так уж страшно — бдительность необходима, но ведь если бы меня избрали членом правления клуба, неужели это можно было бы квалифицировать, как потерю бдительности? Вам, очевидно, известна восточная пословица: «Если хочешь проверить человека, сделай его начальником». Вот над ней не вредно было бы подумать многим перестраховщикам. Проверять человека нужно, но нужно ему и доверять! Так вот я вас и спрашиваю: доверяете ли вы мне лично, как человек, или…