Не помню уж точно, в каком месяце (кажется дело было в конце лета), я был вызван на Лубянку, 2. Долго ожидал у дверей кабинета вызвавшего меня следователя. Наконец, во втором часу ночи, был принят. Это был следователь, ведший дела Смирнова и Толгского. Он зачитал протоколы показаний своих «подопечных». В своих показаниях они признавались во вредительстве. Толгский пропускал заведомый брак нержавеющей ленты, а Смирнов, зная это, оформлял документацию.

Я был ошеломлён, попросил дать мне прочесть их показания. Следователь был настолько любезен, что дал мне в руки папки, такие же, какие я видел несколько позже, но ещё не сброшюрованные и без «Хранить вечно» на титульном листе.

Первые же страницы меня насторожили. Я знал, что И.И. Смирнов работает на заводе с раннего детства, что отец у него был табельщиком, но то, что он — Смирнов — был сыном «крупного домовладельца», показалось мне надуманным. Толгского же я знал как молодого специалиста, порвавшего со своим отцом — рядовым священником небольшого прихода. А если бы даже он и не порвал с отцом? Но что он был сыном крупного служителя религиозного культа, настроенного явно антисоветски, мне было (не?)известным.

А дальше следовало одно откровение за другим. Толгский пропускал ленты с интеркристаллитной коррозией, недостаточными механическими качествами, царапинами, плёнками, падавами; Смирнов выписывал накладные на сдачу, в документах исправлял по указания Толгского номера лент.

На вопрос, знали ли об этом Сагайдак и Гольденберг, следовал ответ: «Нет, не знали, и мы боялись их в это посвящать».

Каждый лист допроса подписан, даже лист допроса очной ставки.

— Я хо тел бы только вашего подтверждения, что эти подлецы, а в этом, я надеюсь, вы теперь не сомневаетесь, вредили, не вызывая подозрений со стороны Гольденберга (моего заместителя), и что они скрывали от вас и от общественности своё социальное происхождение.

— Первого не могу подтвердить, потому что Смирнов вообще не имел никакого отношения к оформлению, документы писались бухгалтером Любимовым, а Толгский не только не пропускал брака, но наоборот, перестраховываясь, зачастую отправлял в передел с моей точки зрения ленты, которые можно было бы с успехом использовать в производстве заказчика (я имею в виду ленты с незначительными поверхностными дефектами и отступлениями по химическому составу). На этой почве у нас неоднократно были большие недоразумения и Толгский в спорах всегда побеждал, так как на его стороне всегда был начальник ОТК завода, Марморштейн, Родзевич и авиационная техническая приёмка в лице Бреславской.

Второго не могу подтвердить, так как сам лично и вряд ли кто из цеховых рабочих не знает, что Толгский — сын священника, а Смирнов — сын табельщика, имевшего у Рогожской заставы домишко. Этого они никогда не скрывали.

Мои ответы не обескуражили следователя и были как бы пропущены мимо ушей, в полной уверенности, что последующими доводами он сумеет сбить с меня спесь.

— А что вы скажете теперь? — и, с заранее победоносным видом, протянул мне несколько образцов, побывавших на разрывной машине. — Ведь это образцы с 81-го завода, вашего потребителя. Вот какой металл поступает с вашего завода! Не станете же вы теперь отрицать, что эта лента не отвечает техническим условиям. Вот, пожалуйста, вам и эти технические условия!

— Тут какое-то недоразумение, товарищ следователь! Это образцы нашей заводской лаборатории, а не 81-го завода, как утверждаете вы. Их образцы фрезеруются, а потом ещё и шлифуются, а наши — только фрезеруются — в этом я вижу первое недоразумение, а второе — в том, что по образцам без протокола лаборатории и их замеров о качестве металла судить, поверьте мне, всё же нельзя даже специалисту и, наконец, третье — откуда видно, что металл, от которого взяты эти образцы, отправлен нами именно на 81-й завод?

— Если вы уж так хотите, пожалуйста, взгляните на этот документ. Он вам о чём-нибудь говорит?

Просматриваю акт-сертификат. Действительно, помер ленты совпадает с номером образца. Это значит, что металл уже у заказчика.

— Вы правы, что эта лента на 81-м заводе, но почему вы не показываете документы, характеризующие саму эту ленту?

— А чего вам, собственно говоря, не хватает?

— Протокола № 227 о результатах механических испытаний и протокола № 13 об антикоррозийных испытаниях. Обратите внимание на то, что в акте сертификата есть ссылка именно на эти номера протоколов. Запросите их от нашего завода и от завода заказчика (их копии есть на обоих заводах), тогда можно будет судить об этой ленте. Вы забываете или не знаете, что металл контролируется дважды, лабораториями различных заводов и, если испытания заказчика отличаются от испытаний поставщика, лента в производство не пускается вплоть до контрольных испытаний обеими лабораториями. Так что запуск в производство недоброкачественной ленты почти исключён.

— Так вы что же, отрицаете, что у вас бывает брак?

— Нет, не отрицаю, есть, к сожалению, и ещё очень большой. Только благодаря этому и введён такой жёсткий контроль. Но это уж совсем, кажется мне, не касается тех людей, ради которых я вами вызван. Это уж дело моё, Гольденберга, технического отдела завода, лаборатории, наконец, дирекции завода и даже, если хотите, Главспецстали. Если вас интересует этот вопрос, я с удовольствием попытаюсь его вам осветить. Об этом я могу говорить день и ночь, так как он меня интересует больше, чем кого-либо другого, это моё кровное дело, этим я живу. Кстати, можете подробно ознакомиться с этим специальным вопросом в технической литературе и, в частности, в моих статьях, опубликованных в журнале «Качественная сталь».

На этом допрос меня в качестве свидетеля по делу Смирнова и Толгского закончился.

— Вот вам бумага, изложите коротко то, о чём мы вели с вами беседу.

Много дней и ночей меня мучил один и тот же вопрос: почему Смирнов и Толгский оклеветали сами себя и зачем понадобился следователю я.

Рассказать кому-нибудь, посоветоваться, я не мог, так как дал подписку о неразглашении всего того, что случилось в эту ночь. А поэтому это не давало мне покоя, заставляло думать и гадать один на один.

Так прошёл целый месяц.

Вдруг звонит Марморштейн и говорит, что со мной хочет побеседовать прокурор и просит обеспечить ему доступ в цех. Цех тогда был ещё засекречен, у входа стояли часовые от НКВД, и доступ был только по специальным пропускам. Все пропуска подписывал почему-то только я, а не спецчасть завода. Прокурор попросил создать условия спокойной работы в течение полутора часов. Я запер изнутри свой кабинет и предупредил управделами Смирнову, что буду сильно занят.

— Как вы смотрите на то, что бы Смирнова и Толгского выпустить на поруки родных?

Эта фраза последовала сразу после того, как прокурор представился. Она меня ошеломила и крайне удивила своей прямотой и тем, что была произнесена без всяких предисловий и подготовки. Ответил так же коротко и не менее категорично, чем был задан вопрос:

— Я убеждён, что их можно освободить из-под стражи, так как обвинения их во вредительстве считаю, мягко говоря, надуманным недоразумением.

И тут я рассказал подробно прокурору о вызове меня следователем и несостоятельности приводимых им аргументов. Беседа длилась свыше двух часов. Он подробно ознакомился с технологией производства, порядком испытания готового металла, оформлением отгружаемой ленты. Попросил вызвать бухгалтера Любимова, мастера ОТК Никитина, секретаря партбюро вальцовщика Жужжалова, начальника смены Киселёва.

Через них он проверил правильность моих объяснений. У каждого спрашивал о работе Смирнова и Толгского, об их общественном лице. Потом он вёл разговор с Марморштейном и Родзевичем в кабинете директора завода Степанова.

Через неделю Смирнов и Толгский из-под стражи были освобождены за отсутствием состава преступления.

…И вот один из них, Смирнов, через десять лет пришёл ко мне.