А вот и чёрная кошка подоспела.

Автоматически махнув ей в ответ, Елисеенко встретил звонок с пары за набиранием новой фразы. Её она наверняка тоже поймёт правильно.

«А ты помнишь, как они с двух сторон ели сосиску?»

…Если бы мысли имели цвет, то лекционный зал одного из филиалов университета и сквер возле главного его корпуса оказались бы связаны золотистой и мятной лентами.

И узлы этой ленты были бы куда воздушнее, чем только что ослабевший узел между его висками.

* * *

«Конечно. Они замечательные. А какие ещё мультики ты любил в детстве?»

«Карлсона. Простоквашино. Чёрный плащ. Аладдин. Ёж в тумане. И Пуха. А ты?»

«Первые два твоих и последний. Русалочку. Земляничный дождик. Мама для мамонтёнка. Я очень плакала от последнего».

«Я плакал над Герасимом в школе. Только не смейся».

«Не буду. Я тоже. Когда он мычал и протягивал барыне пряничного петушка».

«Да-да, мычал и петушка. Не думал, что кто-то ещё помнит эту деталь».

«Не думала, что кому-то признаюсь в своих слезах на этом моменте».

Он улыбался уже полчаса – пока золотистая и мятная ленты соединяли два повизгивающих от удовольствия телефона – но почему-то не ощущал боли в лицевых мышцах, что обычно появлялась при долгих улыбательных упражнениях.

Видимо, болят лишь улыбки, притянутые за уголки и наклеенные на рот.

* * *

– Я дома поем.

– Так я и говорю, приезжай домой!

Дом там, где можно не выбирать эмоции.

– У себя дома, я имел в виду.

– Папа зря решил, что ты теперь будешь жить отдельно! Зря, Святуша! Лучше бы сдавали эти квартиру! Чем было плохо жить у нас, в своей комнате?

Откровенно скучая под эти трели, Свят молчал, вполглаза наблюдая за свободной от трафика дорогой. Не верилось, что в это время дня машин в городе так мало. Как и не верилось, что Рома в кои-то веки решил что-то толковое, отселив потомка на Белые Росы.

Раз в год и палка стреляет.

– Святуш, ты лучше в столовой обедай. Что ты там готовишь хоть?

Святуша – это просто кошмарное насилие над офигенным именем.

– Всё подряд. Фарши кручу, пасту с морепродуктами делаю, шарлотки пеку.

Трубка залилась пластилиновым смехом Ирины Витальевны Елисеенко.

– Пусть Маринка что-нибудь приготовит, – отсмеявшись, распорядилась мать. – Хорошая девочка такая! Ты не обижай её. А то будешь иметь дело со мной.

Отрубил царевич одну голову, да выросло на том месте ещё две.

– Мне проще самому. Забей. Я недавно, к примеру, курицу ел на обед.

Сколько можно думать об этой курице?

– Вот, – оживилась мать, оглушительно бряцая браслетами. – В столовой?

– В столовой, – не моргнул он глазом.

– Святуш, я тут платье купила, – томно протянула мать. – Может, глянешь, смотрюсь я в нём или нет? Скажешь, красивая ли женщина твоя мама.

Сын красивой женщины поморщился, рассеянно ожидая от светофора зелёной подачки.

Твою мать, Олег всё же прав. Она уже третий раз за неделю назначает меня мужем.

– Это Рома, думаю, лучше подскажет, – сухо ответил Свят.

– Не называй отца по имени! – в голосе матери послышалась капризная тоска. – Ладно. Звони чаще. Но не за рулём!

Да нет, за рулём я только сообщения пишу.

– Длинная пауза может повредить, – уверенно подтвердил Судья.

– И предохраняйся! – успела крикнуть трубка до того, как он нажал на отбой.

Хмыкнув, Свят зажал в кулаке Нокию и вдавил педаль газа в пол.

Будь это твоим делом, я бы у тебя спросил.

* * *

Плюхнув на сковороду полуфабрикатные блинчики, Свят потёр переносицу и привычным жестом откинул волосы со лба. Телефон хотелось держать поближе, даже мóя руки.

Так удивительно легко писать необременённые двойным дном фразы и так удивительно просто получать такие же прямые ответы.

Легко и просто. Просто и легко.

Как удивительно долго наш мозг может обходиться без того, в чём мы когда-то разочаровались – до того безотчётно, что запретили себе считать это важным. И до чего сильное облегчение и острую тоску мы чувствуем, когда наконец это получаем.

Тоску по дням, когда могли это получать, но убеждали себя, что не очень-то и хотим.

Как, оказывается, он скучал по общению с равным без подтекста и риска получить поток двусмысленностей в ответ на слово «сосиска».

С ней было… просто.

Но просто не как с чугунной сковородой и не как с доисторическим компьютером.

А как-то по-иному.

– Нужно ещё подумать, как, – распорядился Внутренний Судья, стукнув молотком.

Просто. Просто и легко. Легко и… спокойно.

…«Мне лестно быть тем, кому ты призналась в слезах над пряничным петушком».

«Мне лестно быть той, о сохранности чьей курицы ты вспомнил на парах».

«Правда воруют?»

«Правда. У меня однажды палку копчёной колбасы стянули».

Забыв о пикапских требованиях к паузам, Свят быстро бегал пальцами по кнопкам.

«Ничего себе. А можно держать холодильники в комнате?»

– Уже и вопросами на поддержание не брезгуем? – ехидно пропел Внутренний Прокурор. – Разве не холодильник теснил твои плечи в комнате Марины?

Уланова тоже плевала на пикапские паузы, и он не успевал вытирать руки от блинчиков.

«Да. Планируем взять его в аренду. Думаем, как поднять из холла на третий этаж».

«Я могу помочь», – чуть не написал Свят, но вовремя затормозил. Оторвав глаза от экрана, он задумчиво уставился на бежевую занавеску, что трепетала у открытой форточки.

Нет. Слишком навязчиво.

«Может, нужна юридическая помощь с арендой? Или погрузочно-разгрузочная?»

«Никакая не нужна, спасибо, Святослав. Есть кого попросить из местных».

Да ладно.

Под кожей ладоней шевельнулось ворчливое разочарование, политое раздражением.

Разочарование? Раздражением?

Уж наверняка Улановой найдётся кого попросить занести наверх холодильник.

Это не твоё дело.

«PostScriptum: А вот юридическая – правда, в иной области – нужна», – постучалось в экран её послесловие.

Увидев латинский термин, Свят невольно улыбнулся. Количество её сообщений превысило количество сообщений его, но желания злорадствовать почему-то не было.

Как приятно, оказывается, когда собеседница применяет латынь.

Итак. Ей есть о чём спросить. А значит, будет ещё разговор.

Пусть и в формате смс-ок.

«Ты расскажешь мне, в чём дело?» – слишком мгновенно настрочил он.

Ответ прилетел тут же: «Да. Потом».

Сказала, как отрезала.

По горлу поползло новое раздражение: последнее слово осталось не за ним.

Но что-то подсказывало, что Уланова не подпишет перечень правил его самолюбия.

Раздражение было самым привычным из чувств и давно вело себя в груди как дома.

Без аппетита доев блинчики, Свят швырнул тарелку с вилкой в мойку. Угодив в раковину, посуда звонко зазвенела, и осколки раздражения прибились вплотную к вискам.

Мазохист.

Однако – однако – интерес перед новым разговором с ней в кои-то веки был куда сильнее раздражения. Ведь холодильник может перенести любой Гриша Пончиков.

А спросить что-то по юриспруденции она решила у него.

* * *

Мятную волну удовольствия от сообщений сторожа курицы предсказуемо смыло звонками Димы. Он звонил уже третий раз, и трубку пора было брать.

Ибо себе дороже.

А впереди простиралось непаханое поле теории по фонетике и социологии. Фонетику и социологию она бы ещё разместила между уставшими полушариями, а вот для шавельских тезисов ночлег искать не хотелось.