Но этого больше никогда не повторится.

— Ты уже закончил? — Кареса первая нарушила тишину, отходя назад к ведру с виноградом.

— Почти наступила пора переливать ферминтированные вина⁵⁹ в бочки для выдержки.

— Не могу дождаться, — сказала Кареса, улыбаясь.

И это была искренняя улыбка. Я понял это по двум крошечным морщинкам в уголках ее глаз.

— Как Роза?

— Скучает по тебе, — выпалил я, и воздух между нами завибрировал.

Мы оба поняли этот подтекст. Я скучал по ней. Скучал по ней так сильно, насколько это было возможно. Это было подобно дыре в груди, которая увеличивалась с каждым днем ее отсутствия.

Кареса опустила голову и с такой сильной грустью в голосе призналась:

— Я тоже по ней скучаю.

Она подняла голову. Ее прекрасные темные глаза поймали мой взгляд и удерживали его долгое мгновение.

— Кофе? — предложил я, подойдя к своей кофеварке, отчаянно желая создать между нами какое-то расстояние.

— Спасибо.

Кареса подошла к столу, который заняла. Когда я вернулся с двумя чашками в руках, она сказала:

— Надеюсь, сейчас ты сможешь сделать перерыв, чтобы мы могли начать заниматься?

Ее милое личико было полно надежды.

Это была последняя вещь, которую я хотел делать, но я поймал себя на мысли, что был согласен на все. Я задавался вопросом: догадывается ли она, какой эффект на меня оказывает?

— Хорошо, — взволновано произнесла она. — Тогда, может я после помогу тебе с давкой винограда?

Моя рука с чашкой кофе замерла напротив губ. Воспоминания о том, что произошло в бочке пару дней назад — было всем, о чем я мог думать.

— Я…

Мне пришлось прочистить горло.

— Не думаю, что это хорошая идея, Кареса.

Ее лицо залилось румянцем, а с губ сорвался нервный смешок.

— Да, — вздохнула она. — Думаю, ты прав.

Она села за стол и похлопала по свободному стулу. Я присел, но остался настороженным, мой взгляд скользил по листам бумаги, которые она принесла. Я уставился на ручки и карандаши, и странные резиновые чехлы поверх них.

— Это захваты-насадки. Они предназначены для того, чтобы помочь тебе держать ручку, когда ты пишешь, — объяснила Кареса.

Я напрягся, понимая, что она, должно быть, пристально за мной наблюдает. Она взяла карандаш и держала его в своей руке так же легко, как это делали остальные дети в школе.

Это было очень трогательно, но я ей завидовал. Я завидовал каждому, кто принимал эти маленькие, простые вещи, как должное.

— Я привезла их из Рима. Они помогут твоим пальцам найти идеальное положение на поверхности карандаша или ручки. Так мы сможем оценить, есть ли у тебя признаки диспраксии, — она протянула мне карандаш.

Когда она это сделала, я увидел, что ее взгляд был сфокусирован на том, как я держу свою чашку. Мои пальцы не лежали на ручке, как положено; вместо этого я схватил маленькую керамическую чашку всей рукой.

Неуклюже.

Словно для того, чтобы подчеркнуть, как тяжело мне было держать эту крошечную вещь, мои пальцы соскользнули, и она упала на пол. Чашка разлетелась на куски, расплескав последние несколько капель моего кофе под столом.

Я вскочил со своего места, ножки стула громко заскрежетали по полу. Мое сердце стучало о ребра от смущения. Я развернулся на пятках, пытаясь сбежать, но споткнулся о стул, который задвинул за спину.

— Ахилл! — крикнула Кареса, когда я выпрямился и выбежал из амбара.

У меня так сдавило грудь, что я не мог дышать. Глоток свежего воздуха помог. Я ненавидел находиться внутри. Мне не нравилось сидеть взаперти.

Мне не нравилось обманывать себя, что вещи, которые принесла Кареса, принесут хоть какую-то пользу.

— Ахилл, — задыхающийся голос Каресы прозвучал позади меня.

Мои руки были прижаты к бокам, пока я пытался себя успокоить. Не глядя на нее, я сказал:

— Не думаю, что смогу это сделать, — мой голос оборвался. Я сглотнул, пытаясь протолкнуть ком в горле. — Это безнадежно Кареса, — прошептал я. — Просто… оставь все как есть. Я… Я в порядке.

Сильный порыв ветра пронесся вокруг меня. Дни постепенно холодали, приближалась осенняя погода. Я снял рубашку с талии и надел ее, борясь с пуговицами в попытке ее застегнуть. Это всегда было непросто, но мои руки дрожали сильнее, чем обычно, делая эту задачу еще невыполнимее. Кода дрожь стала слишком сильной, чтобы застегнуть рубашку, я просто оставил ее расстегнутой, холодный ветер покусывал кожу на моем торсе.

Легкие шаги послышались позади меня, и Кареса показалась в поле моего периферийного зрения. Я все еще не смотрел на нее. Не мог… Я был… уничтожен.

Но она не позволила мне отступить. Она появилась передо мной, сильная и наглая. Когда она положила свою руку на мою грудь, я невольно опустил глаза. Ее взгляд был сосредоточен на пуговицах, когда ее тонкие неторопливые пальцы застегивали их. Когда она застегнула последнюю, ее длинные ресницы вспорхнули вверх, и она, наконец, встретилась со мной взглядом. Ее рука все еще находилась на моей фланелевой рубашке, прямо там, где сердце.

— Ахилл Марчеси, думаю впервые с того момента как мы встретились, я вижу какую-то одежду на твоем торсе.

Мой желудок сжался, стыд все еще бурлил в моей крови, и все же услышав ее легкое поддразнивание, я поймал себя на том, что улыбаюсь. Это была не очень широкая улыбка, но на мгновение она прогнала мою боль.

На ее лице играло дразнящее выражение, но затем оно исчезло, когда она сказала:

— Ты не часто носишь рубашки из-за пуговиц, верно?

Вся борьба покинула мое тело.

— У меня много одежды без пуговиц, ее проще надевать. Но с годами я понял, что не могу сдаваться. Я бросил попытку научиться писать и читать. Но мой отец всегда носил такие рубашки. Не знаю почему, но я, черт возьми, тоже собираюсь их носить. В конце концов я всегда добиваюсь своего. Я покупаю застежки на кнопках, чтобы мне было легче.

— Обычные пуговицы слишком сложны для тебя.

Я коротко кивнул.

— У твоих джинсов тоже есть такая кнопка, — заявила она. — Необычная для джинсов. Я так подумала той ночью.

Я вздохнул.

— Элиза… Она перешивает их для меня. Она делает это с тех пор, как я был ребенком. Она и ее муж, Себастьян, знают о моей… ограниченности.

Кареса подошла ближе. Я хотел поцеловать ее в лоб. Я хотел быть человеком, которому свободно позволено было целовать ее и доверять свои самые большие секреты. Но это было не так, поэтому я оставался неподвижным.

Между нами повисло тяжелое молчание. Я разрушил его:

— Это безнадежный случай, Кареса, я безнадежен. Ты можешь кататься на Розе, помогать мне с вином, но отпусти это. Я смирился. Смирился с тем, что с некоторыми вещами я просто не смогу справиться и не буду этого делать.

— Нет, — возразила она, и в ее твердом голосе послышался огонь. — Не сдавайся, Ахилл. Я знаю это страшно — столкнуться с тем, что так долго тяготило тебя. Не знаю, кто убедил тебя перестать пытаться, но ты сможешь это сделать. Тебе просто нужно мне довериться.

Кареса сделала еще один шаг ближе, пока не оказалась прижатой ко мне вплотную. Я закрыл свои глаза, почувствовав ее тепло, персиковый аромат наполнил мой нос.

— Ты доверяешь мне, Ахилл?

Я услышал нервную дрожь в ее голосе. И понял, что она хотела, чтобы я доверял ей.

Она волновалась, что, это могло быть не так.

— Да, — честно ответил я. — Я доверяю тебе.

Я открыл глаза и увидел облегчение, а затем счастливое выражение на прекрасном лице Каресы. Ее рука соскользнула вниз по моей груди и покинула мое тело. Но прежде чем я успел соскучиться по ее прикосновению, она взяла меня за руку.

— Давай вернемся в амбар. Поверь, я смогу тебе помочь.

Я уставился на ее аккуратные пальцы, такие тонкие и мягкие, зажатые в моей грубой ладони.

— Мне так неловко, — признался я, чувствуя, как моя гордость принимает тяжелый удар от этого признания. — Ты подумаешь, что я глупый.

Рука Каресы крепче сжала мою.