– А когда Драган близко, рана горит? – Мегара подалась ко мне. – Пылает так, что выть хочется от боли?

– Да.

– И ты хочешь от этого избавиться?

– Очень хочу. Это возможно?

– Есть один способ. – Женщина вперила в меня горящий взгляд. – Кинжал всегда будет в твоем сердце, но перестанет болеть, если…

– Что? Все сделаю!

– Если убьешь Драгана.

Я молча смотрела на жену Ангела Смерти. Тень рядом с ней, зыбкая, без начала и конца, как рябь по воде, задрожала.

– Что? Это тебе не подходит? – Мегара зло рассмеялась. – Думаешь, ты лучше меня? Пройдут годы, эта боль изведет тебя, ты будешь готова на все – своими руками захочешь сердце из груди вырвать, лишь бы это прошло!

Я молча смотрела в ее глаза. В них отражался тот ад, в котором женщина жила тысячелетиями. Она варилась в собственной ненависти. От души остался лишь пепел. Мегара сожгла ее в огне злобы и страданий. Этот ядовитый пепел уничтожил ее. Ангел стал Демоном. Но я не хочу носить в себе жгучую ненависть и ненавидеть Горана! Не хочу мести! Мой путь иной!

– Постой. – Жена Ангела Смерти склонила голову на бок. – Я чувствую его в тебе. Как это возможно? – ноги сами по себе отступили назад. Но Мегара схватила меня за руку и положила ладонь на мою грудь. – Кинжал в тебе! – потрясенно выдохнула она. – Но как?! Почему Лилиана отдала его Драгану, ведь знала, что так будет? Я молила ее, ползала на коленях, но меня, родную мать, она и близко к нему не подпустила! Почему?!

– Не потому ли, что ты воткнула этот кинжал в сердце Ангела Смерти, который был их с Якобом отцом? – тихо прошептала я.

– Смеешь судить меня?!

– Нет. Ты – судья самой себе. Твою руку направила ненависть. Ты добилась своего – убила его. Того, кто сделал тебя такой. Стало легче?

– Нет! – истерично прокричала женщина, отступая от меня. – Он всегда рядом! Не уходит. Смотрит и молчит. Чего он хочет?!

– Твоего прощения. – Сквозь слезы едва смогла выговорить я, запоздало понимая, что за тень вижу рядом с Мегарой.

Ангел Смерти. Где бы он ни был, он навсегда связан с ней. Его любовь не позволит ему уйти. А ее ненависть не позволит обрести покой ни одному из них. Он ни в раю, и ни в аду, он рядом с ней, потому что она и есть и его рай, и его ад.

– Никогда не прощу! – прошипела она.

– Он любит тебя.

– Ты не понимаешь. Это надо прожить, чтобы понять. – Ее глаза сверкнули. – Что ж, ты сама пришла, никто тебя не звал! – женщина рывком притянула меня к себе, укрыла шалью, словно черными крыльями, погрузив во мрак, спрятав от всего мира и…

…Крик. Боль. Холод. Голод. Это мои первые воспоминания. Я родилась пятой девочкой. Кроме четырех сестер у меня были еще трое старших братьев и позже появились трое младших. Семья по местным меркам не считалась бедной, поэтому у меня был шанс выжить – в то время новорожденных девочек часто просто оставляли умирать, потому что важным считалось сначала накормить мальчиков.

Жизнь была сложной, но незамысловатой. Небольшая деревенька, рыбалка, стада коз, огород, готовка, прядение. Вставали с рассветом, ложились далеко за полночь. На мне были младшие и почти все домашнее хозяйство. Старшие сестры повыскакивали замуж, думая, что жизнь улучшится. Но она никогда не бывает легкой, потому что ее суть – страдание.

Иногда мне кажется, что боль родилась на свет вместе со мной. Мы неразлучны, как сиамские близнецы. Я научилась любить ее, потому что у меня была лишь она. Отец на дочек не обращал ровным счетом никакого внимания. Для него мы были лишними ртами. Даже для того, чтобы избавиться от нас, если посчастливится, ему нужно было давать приданое – и тут одни убытки.

Матери тоже было не до нас – вечно беременная рано постаревшая женщина с потухшим взглядом и огромными из-за постоянной тяжелой работы руками лишь покрикивала на нас, раздавая указания, да жалила длинным прутом по ногам – если мы, по ее мнению, исполняли их недостаточно споро.

Едва я научилась ходить, как меня стали посылать со старшими сестрами собирать засохшее дерьмо для растопки очага и искать все, что можно съесть. Когда чуть подросла, стала нянькой младших и возненавидела их до глубины души. Они плачут – по лбу получаю я. Голодные – опять тумаки мне, потому что не удержалась и съела их еду. Понимая, что или полоумной стану, или утоплю младших братьев в бадье с водой для коз – а тогда отец забьет до смерти, я решила стать пастухом.

Сказать было проще, чем сделать. Коз пасли только мальчики. И чуть позже стало понятно, почему. Я вертелась рядом, когда отец обучал братьев. Всегда вызывалась отнести им обед, когда они пасли в горах, чтобы иметь возможность послушать и посмотреть.

В конце концов, скоро я уже могла пересчитать всех коз в стаде, направить их в нужную сторону, успокоить, выбрать место с безопасной сочной травой, вовремя увидеть в кустах хищников. Все собаки, каждая из которых была на вес золота, слушались меня.

Когда, гордая собой, шла к отцу, мне казалось, я знаю все. Оказалось, глупая девчонка не знала самого важного – где ее место. Никому не интересны твои умения, всем плевать, высовываешься – получаешь по лбу. Размазывая кровавые сопли, пришлось вернуться домой и получить в довесок тумаков от матери, которая отлично понимала, что за непослушание дочери вечером от отца влетит и ей.

В наказание лишенная ужина, ночью, под бурчание пустого живота, я не плакала, а думала. Следующие несколько месяцев мне пришлось изображать раскаяние и смирение. А потом можно было начать действовать.

Сначала у старшего брата пес-вожак упал со скалы, переломав лапы. За это отец под истошный вой матери сломал ноги ему самому. Через неделю средний «забыл» закрыть ворота загона на ночь, и стадо разбрелось в разные стороны. Младший не уследил за козлятами, их всех прирезал волк.

Утром, когда я, дрожа от холода, разжигала очаг, отец подошел ко мне. Сердце ухнуло в заледеневшие пятки. Или он все понял и сейчас будет убивать, или…

– Одевайся и иди за мной. – Хмуро бросил он, не глядя в мое лицо. Дрожащими руками я натянула пестрящее заплатами платье, что было ношено тремя старшими сестрами, накинула сверху черную теплую шаль, которую вязала урывками, воруя время у сна, из остатков козьего пуха, и вышла во двор.

– Замотай ноги и примерь. – Отец сунул в мои дрожащие руки сапоги младшего брата и добротные лоскуты на портянки. – Впору?

– Да.

– Пойдешь с отарой.

– Пойду! – радостно выпалила я, запоздало понимая, что это не было вопросом.

– Вот дура-девка! – он сплюнул, качая головой. – Сегодня вместе пойдем, пригляжу. Покажешь себя хорошо – одна ходить будешь. Чего стоишь? Сумки бери и за мной ступай. Кнуты не забудь.

Вскоре я пасла стадо одна. У меня все получалось. За лето я не потеряла даже козленка. Таким не мог похвастаться сам отец. Жизнь казалась прекрасной – ни изматывающего каждодневного труда, рвущего жилы, ни вечно ревущих младших с мокрыми вонючими задами, ни чада очага, ни шрамов от прута матери, которой никогда не угодишь. Лишь бескрайняя ширь небес, свежий воздух и зеленое покрывало из травы под ногами. Вольному – воля!

Братья с трудом приняли такое унижение, поймали и побили меня. Но когда они попытались сделать это второй раз, я спустила на них собак. Увидев их покусанными, отец крякнул с досады, но ничего не сказал. И кто бы знал, что именно то, чего я добилась, станет причиной моего горя.

Сначала я почувствовала на себе его взгляд. Обернулась и замерла, глядя, как он идет ко мне – высокий, темноволосый красавец. Таких мне никогда видеть не приходилось. Все местные мужчины начинали стареть, как только вылезали из пеленок. Тяжелый труд горбил их спины и вытягивал руки до колен, морской ветер вырезал морщины на задубевших коричневых лицах.

А этот, статный, широкоплечий и длинноногий был совсем другим. Чистое лицо, по-мужски вылепленное, но не грубое. Улыбка на розовых губах. А глаза! Большие, сияющие силой, непонятного цвета – никогда таких не видела!