Параллельно приезжали мрачные люди из охраны банка, в котором была заложена эта студия. С суровыми лицами они накладывали печати, и помещение закрывалось… Мы, которые то выгонялись из студии, то снова в нее приходили. Вадик Самойлов, поглощающий с подноса, заказанного в хоум-сервисе, невероятное количество жратвы. Два салата, два первых, три вторых, мороженое сверху и еще эклер. Помню Вадика, который облизывает эти пальцы, жирные от сала и мороженого. И тыкает ими в компьютер, а компьютер покрывается пятнами…

А. К.: И кто оплачивал этот праздник жизни?

И. К.: Сам Вадик. Вадик очень много ест. За год до этого они записали “Позорную звезду” – и как-то у “Агаты” плохо шли дела с концертами, с директором, со студией… Они были в полной жопе, и Вадик всерьез подумывал, куда бы ему свернуть. Тем более что отношения между двумя братьями воздухом никогда не озонировали и не были особенно братскими…

По вечерам в студии постоянно устраивались танцы и пьянки. Самойлов, Алик Потапкин и второй директор “JSP” Паша Антонов приглашали каких-то бесконечных блядей из шейпинга. Однажды они так плясали, что сломали колонки, опрокинув их на пол. В очередной раз приехали бандиты с пистолетами…

Затем в студии появился очнувшийся от пьянства Воеводин… Картина такая: я и Слава сидим в валенках… Была очень холодная зима, минус сорок. Рядом сидит Гога Копылов и грустно говорит: “Эх, хорошо было при Воеводине! Всегда полтаху нальет”. Ровно в этот момент бесшумно открывается дверь в студию. На пороге стоит Воеводин – в одной руке пистолет, в другой – бутылка “Распутина”. И говорит: “Я слышал, у вас тут разборки? Скажите, кто вас обижает?” Надо сказать, что сам Игорь отсидел лет восемь в местах не столь отдаленных…

А. К.: Аесли надо было бы нажать курок, Воеводин бы нажал?

И. К. (смеется) : Я думаю, да… В общем, запись проходила в странном сочетании мрачной внешней обстановки, просто военной. Мрачного зимнего Екатеринбурга, этих бандитов, кругом снующих. Разборок, угроз, каких-то перезваниваний… То исчезает первый директор, прячется на конспиративной квартире. То первый директор побеждает, второй прячется на конспиративной квартире. Студию то опечатывают, то открывают. Чья власть будет завтра, никто не знает. Но у нас было ужасно бодрое настроение. И Славка все время бодрый – несмотря на то, что перенес операцию по удалению и вставлению двенадцати зубов. Судя по всему, Бутусов становится веселым, когда вокруг начинается дикий прессинг.

А. К.: На самом деле Слава как-то вспоминал, что когда приходили на запись “конкретные люди”, ощущения были неприятные… Мол, “такой нервяк дурацкий”.

И. К.: Короче, мы записали этот альбом, финансовые последствия землетрясений вокруг которого расхлебываем до сих пор. Но тут вовремя появился Александр Васильевич Новиков, который прикупил студию у Паши Антонова и Сережи Кислова, чтобы записываться на ней сам… В общем, никто не погиб, никому бандиты голову не срубили. И на том спасибо.

А. К.: Что было потом?

И. К.: Я приехал в Москву, на Нахимовский проспект… “Наутилус” снял новую базу в Питере на “Леннаучфильме”, и мы стали репетировать программу с новым составом. По поводу которого мы с Бутусовым сидели на квартире его родителей в два часа ночи… Наевшись пельменей и напившись водки, мы раскладывали карточки, выясняя, кто с кем совместим и кого пригласить на освободившиеся места.

А. К.: Что на карточках было написано?

И. К.: Фамилии.

А. К.: И всё? Без астрологических знаков?

И. К.: Славка не верит. Это я сильно верю. На клавиши рвался Мурзик из “ДДТ”, на бас рассматривался Сашка Титов, потом – Серега Галанин. В итоге решили оставить Гогу Копылова. Были разговоры о нескольких питерских гитаристах, фамилий не помню. В очередной раз говорили о неизменном Пантыкине в качестве клавишника, но потом решили, что он сам не согласится. И остановились на варианте, который получился сейчас. Вадик Самойлов согласился играть с нами столько времени, сколько ему будет позволять “Агата Кристи”. В это время у них появились средства, они связались с “Росремстроем”. Им нужно было ехать гастролировать, и Вадик попросил его отпустить. Иначе его из “Агаты” выгонят. Короче, мы опять остались без гитариста. И тогда Лешка Могилевский привел своего друга Колю Петрова, с которым учился еще в музучилище Чайковского и которого знал по группе “Ассоциация содействия возвращению заблудшей молодежи на стезю добродетели”. В этом составе мы и провели презентацию “Титаника”.

А. К.: Вы ведь уволили Воеводина… Кто занимался менеджментом?

И. К.: Я не горел желанием заниматься концертами и рекламой. Мне казалось, что это не нужно, и кажется так до сих пор. Нам надо было кого-то найти, кто бы выполнял эти функции “директора в пиджаке”. Еще весной 93 года мы были на очень удачных гастролях в Израиле. И там мы познакомились с Вольфом Месхи, который тогда организовывал концерты советских коллективов по Израилю. Ему помогал Макс Лейкин, у них была фирма “Вольф энд Макс”. И нам очень приглянулся Месхи – своим веселым нравом, обилием фантастических идей и тем, что у него из ушей всегда идет дым от шмали. На три версты кругом…

А. К.: Добрая киевская школа.

И. К.: Мне они оба были очень симпатичны. Я всю жизнь был таким ярко выраженным юдофилом. И поэтому сразу зарубился и сказал: “Хватит с нас этих пьющих воеводиных. Пусть лучше в директорах будет пара хитрых, ловких южных людей, умеющих всем этим воротить”.

А. К.: Бутусов как-то признался, что “Наутилус” побил все мировые рекорды по количеству директоров и администраторов, перебранных в надежде на то, что найдется кто-то, кто научит жить правильно… Очень наивно…

И. К.: Ну да… Что было дальше? Месхи и его друг Леня Ланда приехали в Москву – заниматься концертами Агузаровой. Они появились яркие, как два павлина. Сразу произвели сильное впечатление – такие экзотические райские птички: Вова Месхи – впереди, Леня, как барсучок, скромно семенит сзади, с папкой Месхи и его кошельком. Потому что Вова их постоянно теряет. Ну не может человек после двадцатого косяка помнить, где у него что находится. Как ты сказал, “хорошая киевская школа”…

Они позвонили мне и спросили: “Что у вас тут происходит? Давайте мы вами займемся, раскрутим. Денег море – только что продали корабль со свининой и окорочками”.

Мы дописали “Титаник”, передали им альбом, и где-то с марта 94 года они начали рулить нашими делами. Буквально через месяц мы провели презентацию в клубе “Карусель”. Вова с Леней начали раздувать пургу вокруг “Титаника” – достаточно успешно, так как о группе в верхних слоях шоу-бизнеса уже начали забывать…

Потом мы поездили по разным городам – к слову, в очень бодром настроении. В июне дали презентацию в “России”. Со всеми киевскими брейк-дансами, с девицами – как говорится, по гранд-стилю. С пафосом, который раздували Вова и Леня… Это было очень мило, то есть “Титаник” прошел достаточно хорошо. Коля Петров сразу включился в работу, и лето очень светлое, и Славка был в нормальном настроении.

С осени начались напряги. Первым тревожным сигналом стала поездка в Берлин – на концерт, приуроченный к выводу российских войск из Германии. Идиотская поездка, против которой мы сильно возражали. Вова и Леня позарились на нее, потому что хотели украсть много денег у Министерства культуры. А украсть не смогли, потому что их очень вежливо подвинули в сторону Бари Алибасов и Людмила Зыкина. Мол, что это еще за мелкие мальчики? Откуда они тут взялись?

Еле-еле уговорили организаторов, чтобы нас взяли. Ни про какие миллионы уже и речи не было… Мы вылетали в Берлин на военных самолетах из Чкаловска. Это был последний день воздушного моста Чкаловск – аэропорт Шперенберг. Не поддающаяся описанию неразбериха… У меня в паспорте не сохранилось никаких следов пересечений государственной границы. Никакой таможни, никаких пограничников. Мы вышли в центре Германии, и никому до нас нет дела.

Мы жутко устали после этой поездки, которая сильно подорвала доверие Славы к Месхи и Ланде. Бутусов начал напрягаться и несколько раз проверил, сколько наши директора брали за концерт и сколько денег группа получила на руки. Цифры, естественно, не совпадали. И мы со Славой поняли, что добрая киевская школа, кроме своих плюсов, имеет и свои обратные стороны.