Земфира говорила так убежденно, что ей нельзя было не поверить. “Я уже соскучилась по концертам, – признавалась она. – Мне очень важно, чтобы зрители мне верили. Если я начну ощущать, что мне перестали верить, или почувствую, как проходит мода на меня как на артиста, то тогда, возможно, я вообще повешусь”.

Несмотря на подобные откровения, Земфира выглядела отдохнувшей и “жадной до жизни”. Постепенно лед таял – мы шутили, легонько подкалывали друг друга и затем вернулись к году ее затворничества.

“Сначала я отдыхала, вплоть до мая месяца. – Закуривая сигарету, Земфира в своих воспоминаниях как бы отматывала пленку назад. – Я много думала. У меня было время спокойно все проанализировать – без бумажки, конечно. Нужно было как-то отреагировать на многие вещи. Потому что за эти два года времени не было. Все спешка, спешка, спешка… Потом подумала – ну, это нормально, у человека бывает так. Он несется, его прет… А затем – нежданно-негаданно жизнь преподнесла мне подарок. И я оказалась в ситуации, когда только один человек решает, что мне делать. И этот человек – я. У меня было желание отдыхать – я отдыхала. У меня появилось желание заняться музыкой – и я занялась”.

“Ты сейчас производишь впечатление абсолютно счастливого человека”, – сказал я ей на прощание. “Во всем этом есть только один минус – счастье не может продолжаться бесконечно”, – улыбнулась Земфира и плотно прикрыла за собой дверь в студию.

Счастье, как и предполагалось, долгим не было. Как я понял из предыдущего опыта, любой тур Земфиры заканчивался стрессами. От локальных до глобальных. Как-то ночью мне позвонила Колманович – с долгим монологом на тему “Земфира и наркотики”. Говорила, что устала с этим бороться и хочет дать несколько интервью. Поскольку, мол, на артистке лежит ответственность перед тысячами поклонников. А артистка этого не понимает. Уже не первый месяц. И если Земфира не изменит свое отношение к наркотикам, Настя от нее уйдет.

Для меня это было довольно неожиданно. В тот момент мне искренне казалось, что “девочки поссорились – девочки помирились”. Я оказался не прав – где-то через месяц Колманович ушла. Сама дала несколько интервью о Земфире и стимуляторах, делилась творческими планами на будущее. Казалось бы, ничего страшного: “девочка ушла – девочки нету”. Но проблема-то осталась…

“Был период, когда я принимала тяжелые наркотики, – призналась вскоре Земфира еженедельнику “Аргументы и факты”. – Это было достаточно давно, я еще в Уфе жила. Писать же об этом стали спустя пять лет, как я завязала. Почему с таким опозданием… непонятно. В общем, что такое быть наркоманом, знаю не понаслышке. Но эту проблему я в итоге решила”.

Прочитав эти “откровения от Иоанна”, я не на шутку прифигел, но вскоре успокоился. В тот момент артисты в моем мозгу разделились на тех, с кем мы сотрудничаем, и остальных. С Земфирой мы сотрудничали фрагментарно.

На презентации “14 недель тишины” певица попросила меня оставить после концерта избранных журналистов и “всех своих”. Вместе с Цалером и новыми музыкантами она планировала сыграть джем. В просторном зале “Б2” осталось от силы человек семьдесят-восемьдесят. Именно они и стали свидетелями одного из самых ярких концертов в истории культового клуба. Эта была Земфира модели 98 года – бешеная, драйвовая, неукротимая. После концерта в гримерке мы все долго обнимались и пили коньяк – праздник жизни удался на славу.

На “Максидроме-2002” я провел очередную пресс-конференцию Земфиры, но, к сожалению, детали стерлись из памяти. Как, впрочем, и диктофонные записи. Помню только вспышки фотоаппаратов и разговоры об украденной со сцены “Олимпийского” кожаной куртке. Помню веселенькую белую футболку Земфиры с надписью “I’m not a pyromaniac, I’m a smoker”. Я не подрывник, я только покурить вышел…

Как корабль назовешь – так он и поплывет. Взрыв все-таки бабахнул – естественно, в конце тура. Мне позвонила Земфира с просьбой о небольшой любезности. Она хотела поставить в нашу информационную рассылку небольшой текст. Долго объясняла, в чем дело, но смысл происходящего был ясен как пень – со своими музыкантами Земфира больше не работает. Ни с Джавадом, ни с Родриго, ни с Ринатом. Я не удивился, что артистка распускает уже второй состав, но новость написал деликатную – чтобы не обидеть действительно потрясающих музыкантов. При визировании текста Земфира не изменила ни слова.

Новость ушла в электронную рассылку. “14 недель тишины” заканчивались полной тишиной. И полной неопределенностью.

Затем мы встречались на презентации юбилейного номера журнала “ОМ”, на концерте Massive Attack, где-то еще. На “Максидроме-2003” Земфира так и не выступила – планировала отрепетировать программу с “Моральным кодексом”, но что-то не срослось. Концерты старалась играть по минимуму – группы-то толком не было. В какой-то момент Земфира рассталась с клавишником Миролюбовым – и ни одного человека из первого состава вокруг нее не осталось. Она мечтала о девушке-басистке, пару раз даже выступила с музыкантами “Троллей” и с Лагутенко в роли внимательного VIP-зрителя…

За это время мне запомнились два ее интервью – взрослых и продуманных. Все ее монологи были об одном и том же. О разочарованиях. Об искусственной изоляции от жизни, от старых друзей. Словно после “14 недель тишины” наступили сто лет одиночества.

“Я раньше была веселым, открытым, общительным человеком, – как-то признавалась Земфира. – А сейчас я так… Одного человека можно затравить за месяц, второго – сломать за три месяца. Но ни один человек не в состоянии выдержать натиск ста тысяч людей. Все это накладывает свои отпечатки”.

Я хорошо понимал, о чем Земфира говорит. Попробуйте пожить несколько лет без кожи, под прицелами телекамер. Стало грустно. Это чувство усилилось, когда мне в руки попало одно из интервью, предварявших выход альбома “Вендетта”. Там был откровенный и глубокий монолог – мудрого, но усталого человека.

“Я помню, когда меня вокруг было очень много, – делилась своими ощущениями Земфира. – Но в какой-то момент от этого начинает подташнивать. Во всем должна быть мера. И я решила контролировать собственное появление в средствах массовой информации. Не скрою, я пережила некоторое разочарование”.

Так получилось, что разочарование на тему контроля Земфирой средств массовой информации пришлось пережить и мне. Вначале это чувство подкрадывалось словно издалека. Впервые – когда я узнал, что на сольник в “Горбушке” Земфира повелела аккредитовать только пятнадцать придворных журналистов. Мои знакомые, неоднократно помогавшие Земфире, вынуждены были тупо покупать билеты. Часть представителей СМИ концерт проигнорировала. Агентство, которое занималось акцией, вынуждено было приносить маловразумительные извинения. Мол, нам сказали – мы сделали…

Затем история с “ограничениями по прессе” получила неожиданное продолжение. Сразу же после выхода“Вендетты” к нам в офис позвонил один из редакторов Первого канала – с персональным приглашением на ток-шоу Малахова, в котором планировалось обсуждать новый альбом Земфиры. Я искренне обрадовался – на эту телепередачу должны были прийти мои коллеги-журналисты, и лично мне было что сказать на тему “Вендетты”.

Я хотел донести до артистки важную мысль, что ей нужен если не местный Найджел Годрич, то хотя бы советчик. Честный и профессиональный человек, у которого “свежие” уши и свежий взгляд на музыку Земфиры. Который может в лицо артисту сказать, что альбом затянут по времени и в нем неудачная драматургия. И так далее. Возможно, таким человеком мог бы стать питерский электронщик Игорь Вдовин. Но по каким-то причинам не стал.

“Я жду русского Пола Окенфолда, чтобы он предложил песни, а я бы просто спела”, – как-то заметила певица. Судя по всему, не дождалась.

Сотрудничество со Шнуром, Ступкой, Самсоновым и Максом Фадеевым было эпизодическим или неудачным. Лагутенко, Бурлаков и весь состав уфимских музыкантов остались в прошлом веке.

Земфира варилась в собственном соку, и отсутствие продюсера чувствовалось на “Вендетте” во всем. Особенно остро это ощущалось на фоне удивительно подобострастных рецензий в прессе. Ни одной по-настоящему критической статьи опубликовано не было – как, впрочем, и после “14 недель тишины”. Какой-то массовый гипноз. У меня даже возникло ощущение, что у российских музыкальных критиков внезапно сработал древнеримский комплекс про жену Цезаря, которая должна быть вне подозрений.