…Сейчас он сидел спиной к нам, — не обернулся и когда Инка с Маргошкой особенно крепко взяли меня в оборот после первой пробы под «Рио-Риту». Они водили меня поочередно, но, поскольку обе были помельче и пониже меня, для обеих это оказывалось нелегко.

— Да ты музыку слушай, музыку! — кричали они мне.

Напрасно они кричали. Слух я имела отличный, недаром же сочиняла свои «догадки», очень точно укладывая их в мотив. С усилием передвигая меня, они напевали именно мои слова:

Река Рио-Рита,

Сверкающей влагой полна ты!

Моя сеньорита

Живет у этой быстрой реки!

О река Рио-Рита,

О моя сеньорита,

Вы словно крылаты,

Вы обе веселы и легки!

— Надо же какие слова написала! — восторгалась Инка и тут же отплачивала мне за свои восторги: — Такие слова а будто глухня какая музыку не слышит! Сколько учим а танцевать с ней что шкаф двигать тяжеленная будто и не она сочиняла! А уж руку на плечо кладет так и давит ну в центнер весом! Я бы на ее месте в поэты-песенники пошла они говорят деньги лопатой гребут и танцевать в среде ну значит в компашке музыкантов быстрее научится.

— Нет, а я, — возражала Маргошка (хотя возражать зачастую было не на что, она почти всегда начинала свои фразы с «нет, а я» в упорном, заранее отвергающем все, кроме своего, самоутверждении, так что для себя я давно прозвала ее «Маргошка Нетая»), — Нет, а я на ее месте в манекенщицы бы подалась. Музыку не слушает, на ноги наступает, вон, все туфли мне обтоптала, ножищи как тумбы переставляет. А ведь ножки-то ничего себе, длинновязые, пряменькие, — на большой ножки! Так хоть ножки бы в манекенщицах показывала!.. Ты музыку, музыку, зараза, слушай, это главное! — поучала она меня своим надоедливым припевом.

Честно, музыку я слушала, просто не умела соразмерить с нею свои движения, особенно в быстрых танцах. Осыпаемая унизительно-похвальными определениями, я стояла, прислонясь к шкафу, отдыхиваясь после «Рио-Риты». Инка, видно сжалившись, сказала примирительно:

— Ничего зато танго она теперь почти может. Ты только не обижайся это мы все для твоей же пользы ведь на вечер завтра опозоришься если пригласят! Давай Маргошка я ее под «Похищенное сердце» повожу сама увидишь у нее оно примерно на четверку.

Маргошка поставила «Похищенное сердце», и они снова обе стали напевать мои слова к этому танго, столь повредившие в декабре ОДЧП. Инка повела меня плавно, дав обдуманно и внимательно сделать первый шаг, и я действительно начала управлять собой чуть получше, успевая соображать, когда и как заученно приставить ногу к ноге. Правда, у меня совсем не получались тонкости танго: неожиданные изящные «переходы» с мгновенным перехватыванием рук, расслабленное откидывание на руку партнерши в конце танца… Наблюдавшая нас с топчана Маргошка заявила:

— Нет, а я, — на этот раз никто и вовсе ничего не говорил, и ей пришлось вывернуться: — Нет, а я бы в жизни не сказала, что на четверку! Ну да, кой-какая ухватка вылупляется, но в ногах мертвечина, ставит деревянно, прямо кукла, тащится за тобой, как кобыла на поводке, и все.

— Слушай может еще «Букет роз» попробуем Никандра? — предложила Инка.

— Кинна, — негромко напомнила я.

— Ну да Кинна я случайно по привычке. Пойдем «Букет»?

— Пойдем, Кинна.

— Как, как это вы друг друга ругаете? — подозрительно спросила Маргошка.

— Это мы понимаешь так договорились друг друга называть чтобы одинаково а потом слово красивое! Кинна!

— Нет, а я лично, — усилила Маргошка, — ни в жизнь о себе такого не позволила бы. — «Кинна» похоже на «кинуть». Больно надо, что ли, все время слушать, что тебя выкинуть собираются? Нет, я бы ни в жизнь. Думать надо, подруги, когда кликуху даешь!..

Она высказала это с резким, уличающим осуждением, давая полную волю своей страсти к учительству. Много, много раз в жизни мне придется слышать такие же ревностные и безапелляционные женские учительства по пустякам. Наверно, мне попадутся в основном женщины, замотанные, затурканные жизнью, не успевшие самовыразиться, чего-то недополучившие, но четко помнящие о своем затаенном превосходстве над остальными и вымещающие свою ущемленность на ком-либо хоть чуточку более слабом или более неумелом хоть в чем-нибудь. Странно, что у Маргошки это началось так рано…

— Нет, а я, — продолжала Маргошка, — я бы пока ее оставила в покое, а станцевала бы «Букет» с тобой, чтобы она со стороны посмотрела, как люди танцуют!

Маргошка завела «Букет роз», подхватила Инку, и они ловко и слаженно отчебучили полтанца со всеми переходами и откидываниями. Но на середине Маргошка оставила Инку, грубовато оторвала меня от шкафа, больно стиснула и повлекла дотанцовывать, не позволив мне продумать начальный шаг и все убыстряя темп, так что под конец я совсем запуталась ногами в ее ногах и чуть не свалилась. Маргошка раздраженно вновь приставила меня к шкафу.

— Нет, а я, — морщась, сказала она, — была бы я такой коровищей, в жизнь завтра на вечер не пошла бы на ее месте.

— Правда я бы на ее месте тоже потерпела бы надо еще подучиться а то что же получится? — подтвердила Инка.

«На моем месте! — злясь, передразнила я их про себя. — Никогда бы вы на моем месте не очутились, а очутились бы — не так говорили бы!» Но вслух и вякнуть не посмела: они, и в самом деле, мучились со мной ради меня же. Только все равно было стыдно, что они так поливали меня при Юрке, при старшем парне: он хоть и не оглянулся ни разу, но иногда распрямлял плечи, конечно, все слышал, правда, не впервые, а ведь он, по словам Маргошки, танцует «прямо на большой!»

— Нет, а я, — говорила меж тем Маргошка Инке, — в жизнь не подумаю больше время на нее тратить. Скоро год вкалываем, а все дубина дубиной. Понимаешь, чашка моего терпения переполнилась, — исказила она где-то слышанное. — Учи одна, если неймется, патефона не жалко.

Как раз в эту минуту Юрка вдруг встал и сказал:

— А давайте-ка, девчата, я с ней сбацать попробую.

Я перепугалась. Но где я слышала это «сбацать»? Ах да, Люси Дворникова, стиляги, утренний разговор в предбаннике…

— Ставь «Блондинку», Ритка, — приказал Юрка сестре.

— Нет, а я… — начала было Маргошка, — нет, «Блондинка» же быстрая, где уж ей, лучше что-нибудь помедленнее, Юрик. Почему «Блондинку»?

— Потому что она блондинка, — неожиданно ответил Юрка.

Он уверенно расставил руки и, чуть присев, «на полусогнутых» пошел ко мне, припевая что-то вроде «тэч-тэч-тэч». Раздались первые синкопы «Блондинки», четкой и действительно чересчур скорой для меня румбы, и я отделилась от шкафа навстречу Юрке. Он положил правую руку мне на спину, выше пояса (что понятие «талия» ко мне неприменимо, меня убеждали дома уже около трех лет), а я вложила свою правую руку в его левую, с первого прикосновения показавшуюся мне неприятно жесткой и шероховатой. Юрка, как и Маргошка, не дал мне ни мгновения для исходного расчета, как поставить ступню, не стал учить и словесно, а просто повел, и я нежданно пошла, пошла… Почти сразу же я поняла, что руки у него не жесткие, а сильные и от них исходит притягивающий ток той странной разновидности МОЕГО, которую я ощутила в себе вчера, во время одинокого ночного мления перед трюмо. Теперь эта самая разновидность очнулась в моей руке, встретилась с Юркиной, и все переменилось. Я как-то вся поджалась и скомпактилась в его руках, стала словно стройней и ловчей, в икрах напряглись раньше не существовавшие пружины, заставив ноги двигаться упруго и вертко, будто я плясала на резиновых каблучках, которые с легким свободным послушанием отталкивались от пола, чтобы снова притянуться к нему куда и когда нужно. Соединенные руки ходили, как шатуны и кривошипы на колесе паровоза, возле наших боков в такт музыке и движению ног.

Это было совсем другое дело, — я танцевала! Меня не смущали удивленные и почему-то недовольные взгляды Маргошки и Инки, не стыдило то, что Юрка уж очень тесно, под корень, переплетал свои пальцы с моими, не возмущало и ежесекундное переползание его ладони у меня по спине — она то поднималась слишком высоко, чуть ли не нащупывая сквозь платье пуговицы лифчика, то опускалась чрезмерно низко. Мне удались все переходы танца, и закончила я его, как подобало, — откинувшись истомленно и глубоко на Юркину руку.