Загремел ключ в замке, отворились двери, и мы сразу предъявили свои билеты. Припустились на первый ряд.

Когда все расселись по местам, на сцену вышел высокий артист с черным бантиком на ковбойке и в спортивных трикотажных брюках. Оглядел зрительный зал. Потом потер ладонь о ладонь. Дождался тишины и вежливо сказал:

— Здравствуйте, дорогие зрители!

Мы ему тоже:

— Здрасть.

Потом он заметил, что двое мальчишек залезли на сцену, приподняли занавес и подглядывают, что там на сцене делается. Артист с бабочкой на ковбойке прогнал ребят. Покачал головой и сказал: «Ай-яй-яй». Потом прищурился и уставился в зал.

— Дорогие дети! Дорогие мамы и папы! Мы рады вас видеть на сегодняшнем спектакле. Товарищи зрители, — продолжал он, — в связи с тем, что артистка, исполняющая в спектакле роль Баранкина, заболела, дирекция театра вынуждена была произвести замену спектакля. Сегодня мы вам покажем классическую оперетту Кальмана «Сильва»!

Что тут началось в зале, если бы вы видели. Зрители затопали ногами, зашумели. Артист поднял руку и долго ее так держал, пока не наступила тишина.

— Товарищи! Товарищи! Тот, кто не пожелает остаться на спектакле, — сказал артист, — билеты могут вернуть в кассу. Но я не советую этого делать, потому что в спектакле «Сильва» заняты лучшие силы нашего театра.

Из зала начали выкрикивать:

— «Сильва» спектакль не для детей!

— Это халтура!

— Мы напишем куда следует!

— Подумать только, ребятишкам «Сильву» привезли показывать!

Кое-кто стал выходить из зала. Я, Семка и Вилен остались. Перешли из первого ряда в третий, чтобы свет от прожектора не бил в глаза. Матери детей тащили из зала за руки. Ребятишки упирались, ревели. Им очень хотелось «Сильву» смотреть. В клубе осталось человек двадцать пять всего-навсего. Человек шесть старушек, нас трое, девчонок человек семь, да в темноте, на последних рядах, мужчины какие-то беспричинно хохотали.

Спектакль начался. Ну когда говорили на сцене, это еще ничего, понять можно, а как только петь начинали, ни слова не разберешь.

Досидели мы до того места, когда артисты начали петь: «Без женщин жить нельзя на свете…» Мы стали потихоньку в темноте к выходу пробираться. У дверей билетерша схватила меня за руку и шепчет: «Лохматые черти, куда вас дьявол понес? Зал вон совсем пустой».

А Семка сказал:

— Нам, тетенька, в одно место надо. Мы скоро вернемся.

Она поверила и выпустила нас, а вслед строго прошептала:

— Приспичило всем сразу. До антракта дотерпеть не могли, деревенщина. — Подняла она крючок на двери, да как поддаст Семке в спину. Потом и нас с Виленом таким же способом выпроводила. А мы не обиделись. На улице — солнышко. Хорошо!

Так мы и не посмотрели оперетту «Баранкин, будь человеком!». Хотели сколько-нибудь денег назад получить, но и тут нам не повезло. Кассирша очки на лоб сдвинула и стала на нас смотреть как на полоумных.

— Вы что, — говорит, — спятили? Никто вас в шею не толкал из зала, надо было сидеть до конца. Чему вас только в школе учат?

— Знаем чему, — огрызнулся Семка. Вместо «Баранкина» «Сильву» какую-то подсовывают, да еще и деньги не возвращают.

Вот вам и еще один день каникул пролетел, совсем непохожий на другие дни. Настроение у нас было неважное, такое же, каким бывает на рыбалке, когда рыба не клюет.

А. Костров.

Привет, ребята! Как хотите, но у нас тут история на историю налезает.

Помните: я вам писал про тетку, у которой корова в лесу на мине подорвалась? Давно я эту тетку не встречал в поселке, а тут как-то, гляжу, идет она рано утром по направлению к шоссе. Мне бросилось в глаза, что уж очень она быстро потолстела. А главное: верхняя часть потолстела, а ноги какими были, такими и остались. Удивительная история: словно ее насосом накачали. «Ну, — думаю, — может быть, она водянкой заболела или еще чем».

Шла она грузно, но быстро. Подобрала ее на шоссе грузовая машина и куда-то увезла. Вечером снова я ее увидел. Домой она шла бодро (от шоссе) и снова худой стала. «Это что за чудо? — размышлял я. — Не может же человек за один день потолстеть и за полдня похудеть». Рассказал я об этом Вилену, Гошке и Семену. Семка сказал, что, может быть, она ведьма. Гошка заспорил с ним и стал доказывать, что ведьмы на нее вовсе непохожи. Вилен спросил:

— А ты разве видел ведьм своими глазами?

Гошка сказал, что не видел, но зато у него есть о них свое представление.

Пока они спорили, какими бывают ведьмы, мимо проходила Гошкина сестра Нюся. Лучшая птичница на совхозной ферме. Она как раз возвращалась с работы.

— Вот… — показал Гошка на сестру. — Вот кто на ведьму похож как две капли воды! Видите: волосы, наполовину черные, наполовину белые. А завтра, может быть, сиреневыми будут.

Нюся, наверное, слова Гошкины услыхала. Остановилась как вкопанная. Поманила Гошку пальцем. Но Гошка отрицательно покачал головой и сказал:

— Если что сказать мне хочешь, говори, я и так услышу.

— Ладно, сама подойду, — сказала Нюся и, шагнула к Гошке. Гошка припустился бежать. Сестра за ним. Гошка здорово бегает, никто из нас его ни разу не перегонял, а тут еще страх его подстегивал, так он такую бешеную скорость развил, что его и на лошади не догнать. Но сестра его тоже отлично бегает. Припустилась она за ним во всю прыть. Гошка в овраг, а сестра за ним, Гошка вокруг колодца, и Нюся не, отстает. Гошка бегает и жалобные слова произносит: «Нюсенька, прости меня, родная сестричка, это я пошутил».

Но сестра его не слушала, гонялась за ним. Гошка, не сбавляя скорости, уговаривал, ее: «Родненькая, я тебе туфли почищу, когда ты на танцы пойдешь!»

Расстояние между ними сокращалось с каждой секундой.

Пробегая мимо нас, Гошка на ходу клялся: «Нюсенька, всю жизнь красавицей тебя звать буду».

Между ними осталось крошечное расстояние. И наконец схвачен голубчик! Потащила она его к дому. Гошка упирался. Пятками землю пахал. А она его волоком тащила и приговаривала:

— Иди, иди, миленький мой братик с голубыми глазками. Я крапивку приготовила.

Дотащила она его до самой калитки, как вдруг над дорогой коршун появился и кинулся камнем вниз, где куры в пыли лежали. Гошка как заорет:

— Нюся, бросай меня! Спасай наших кур!

Коршун схватил одну хохлатку и, как вертолет, потащил ее вверх. Нюся бросила Гошку, стала руками махать и кричать: «Шшугу! Шугу!» Потом схватила палку и запустила в хищника. Докинуть не докинула, но кобчика напугала. Курицу кобчик из когтей выпустил. Хохлатка немного пролетела камнем, а потом замахала крыльями и пошла на приземление. Опустилась прямо во двор к Зеленским.

Гошка отбежал на безопасное расстояние от сестры и стал вслед кобчику кричать:

— Спасибо тебе, кобчик! Птица ты хорошая! Пусть курицей ты не поживился, зато меня спас!

— Ничего, ничего, — пригрозила Нюся. — Есть-то все равно домой придешь. Вот там я твои слова припомню.

Хохотали мы все до упаду. Потом дошли к конюшням на жеребят смотреть.

Привет вам, А. Костров.

Ребята, если только вы меня не так поймете, писать больше вам не стану. Значит, так…

Объявился в наших краях неизвестный музыкант, и, по-моему, он где-то недалеко живет. Каждый вечер играет на скрипке. Мне захотелось узнать, кто же это?! И вот я пошел прямо на звуки. В самом деле, это оказалось совсем недалеко, четвертый дом от угла по нашей Пролетарской улице. Я подошел к невысокому заборчику. За кустами сирени увидел дом в глубине двора. Вокруг дома — большой фруктовый сад. Уже надвигались сумерки. Там, за забором, увидел я застекленную веранду. Скрипка пропела какую-то руладу и вдруг смолкла. Я подождал немного. Любопытство меня взяло. Тихонько толкнул ногой калитку, она заскрипела и приоткрылась. Я вошел в сад и остановился. Кто же играл, не пойму?! Увидеть никак не удалось. Присел, надеясь, что снизу виднее будет. Ни-ко-го! Сквозь ветки деревьев, как светлячок, мелькал слабенький огонек. Это в какой-то комнате дома уже горел свет. Я нагнул ветку. Вдруг за моей спиной раздалось: «Зачем ломаешь? Лучше попроси».