Разговаривали бы мы, наверное, до утра, но в дверь два раза просовывала голову бабушка. Наверняка намекала, чтобы я улепетывал. Я привстал со стула, но Олеся взяла, меня за руку и сказала: «Посиди». Рука у нее была холодной и узенькой, а у меня, я чувствовал, рука горела, как будто я ее держал над плитой. Я снова сел на стул. Олеся достала из-под подушки книжку, перелистала несколько страниц и спросила:

— Читал Буссенара «Капитан Сорвиголова»?

— Еще не читал.

— Тебе понравится. Прочти.

В дверь опять заглянула бабушка Олеси и кашлянула. Пора уходить. На дворе стемнело. Олеся дотянулась рукой до зеленого ночника и включила его. Узкий луч света упал ей на лицо.

За окном уже едва заметна была дорожка, ведущая к калитке. Знаете, что мне подумалось в тот момент? «Олеся будет знаменитой скрипачкой. Ей будут аплодировать и кричать, «браво!». Но никому не придет в голову, что я знаком с ней. После концерта Олеся скажет: «Пропустите ко мне за кулисы Андрея Кострова». Я пройду сквозь толпу. Один пройду, и никто другой!»

Еще раз в комнату заглянула бабушка. Я поднялся, чтобы уйти.

— Придешь еще? — спросила Олеся.

— А можно?

— Можно, можно, — сказала она и так улыбнулась, что мне даже показалось: на улице посветлело.

Уходя, я сказал ей, что на днях я уезжаю в Москву.

— Значит, вы сюда приехали не насовсем? — как-то испуганно спросила Олеся.

— Да нет, мы едем с папой ненадолго. К занятиям в школе вернусь. До свидания!

Бабушка проводила меня до двери веранды.

У открытой калитки я столкнулся с Сережкой Бобриковым.

— Здорово! — растопырил руки Сережка и преградил мне путь.

— Здорово, — ответил я.

Я понял, почему в вечерний час «Прощайте, голуби» оказался в саду Капраловых — сливы воровать пришел.

Я посоветовал Бобрикову уходить подобру-поздорову, но Серега не из трусливого десятка: вечерний налет на сад вовсе не собирался отменять.

— А ты что тут делаешь? Нанялся сад сторожить? — Серега сильно толкнул меня в плечо.

«Интересно, смотрит в окно Олеся?» — подумал я и в то же мгновение решил, что она смотрит.

Бобриков неожиданно схватил меня за грудки. Оторвать его рук я не смог, Сережка старался повалить меня, а мне не хотелось быть в лежачем положении, ведь в окно смотрит Олеся. И, хотя Серега сильней меня, я ухитрился крепко залепить ему. Но тут же в ответ получил такую оплеуху, что в глазах у меня фейерверк засверкал. «Сдаваться нельзя, — звенело у меня в голове. — Там, в окно, за нами смотрят».

Жилистый Сережка сбил меня с ног. Ворованные сливы посыпались у него из-под рубашки. Я брыкался, вертелся, но бесполезно. Он сидел на мне, как наездник, и дубасил по чему попало. В ту минуту я думал только об одном: «Хоть бы меня никто не увидел валяющегося под деревом».

— Ну как? Хочешь получить еще или хватит? — спросил меня Серега как победитель.

У меня из губы текла кровь.

— Может, пощады попросишь?

Вместо пощады я ногой столкнул его с себя и тут же вскочил, приготовившись встречать новую атаку.

В это время кто-то удержал Бобрикова. Я услышал мужской голос:

— Что здесь творится?

Кругом на земле валялись сливы. Бобриков резко рванулся в сторону, слышно было, как затрещала у него рубаха. Он бросился к открытой калитке и исчез.

Мужчина крепко ухватил меня за руку.

— Вы хотели слив? Пожалуйста, я разрешаю нарвать сколько хочется. Но зачем так, по-воровски?

— Мне ничего не надо, — сказал я.

— А почему вы подрались? Что не поделили?

На веранде зажегся свет. К нам спешила бабушка. За ней следом появилась Олеся.

Я стоял перед ними с разбитым носом. Обидно было. Но что поделаешь Сережка сильней.

Обидно, что все это произошло перед отъездом в Москву, а так бы я про драку и не вспомнил. Подумаешь, драка… Это ведь не первая и не последняя на нашем веку. Вот только не вовремя. Хотя такие дела бывают всегда не вовремя. Ну хватит об этом…

Скоро наяву увидимся. Я дам знать о приезде.

Ждите меня. А. Костров.

Иван, ты просишь меня побольше рассказать о нашем музее.

Что ж, расскажу. Рассказать есть что. Наш поселок окружен полями, лесами, небом и речкой. На западной стороне, километрах в пяти-шести от поселка, есть большой заброшенный песчаный карьер. Теперь там запрещено брать песок, и глубокие овраги стали зарастать бурьяном. Но неподалеку от карьера есть кизиловая роща. Вилен и Семка направились туда за кизилом (Семкина мать, Таисия Карповна, умеет делать из кизила кисло-сладкий «витаминный морс»). К сожалению, в этот раз я не пошел с ними.

В кизиловую рощу местные жители ходят не только по ягоду, но и полюбоваться природой. Какие места здесь — я вам описать не сумею, таланта художника нет во мне. Ну да это неважно, только вы мне поверьте, красиво там очень! Набрали ребята два бидона ягод и стали возвращаться домой. Шли через Долину смерти. Раньше, до войны, это место называлось Сорочий базар.

Долина смерти стала памятным местом для жителей поселка и окрестных мест. Сюда в День Победы приходят люди с цветами и кладут их у берез и сосен. Семка с Виленом постояли на поляне и положили к березам свежие ветки сосны. Долиной смерти названа эта поляна потому, что тут расстреляли фашисты попавших в засаду партизан. С тех пор прошло так много лет, что за это время даже маленькие деревья так выросли, что кроны их шумят уже под облаками.

Идти домой тропинкой ребята не захотели. Через карьер путь был хоть и более неудобный, зато километра на полтора короче. Этим путем они и возвращались. Преодолевали канавы и рытвины. Ветры выдули ложбинки, по которым вода стекала в самый низ карьера, образовав там огромное болото.

Вилен и Семен от самого болота взбирались по крутой насыпи вверх, цепляясь за колючий репейник. Оставалось подняться на небольшую ровную площадку. Вилен выронил нечаянно из рук свой бидон и рассыпал кизил. Вместе стали собирать. Вдруг Семен нащупал руками какой-то металлический предмет, торчавший из песка. Вдвоем им удалось вытащить медную, попорченную временем, музыкальную трубу. Что за труба — определить они не могли, но раструб говорил им, что она непременно музыкальная. Слегка очистив ее от песка, они увидели четыре рваные дырочки на трубе. Им показалось, что это пулевые дыры. Это потом подтвердили приехавшие эксперты. На следующий день я тоже с ребятами направился в карьер, надеясь на удачу. Взяли с собой Олесю. Там же мы нашли еще одну трубу, только на этот раз она была деревянная, с клапанами. Олеся сразу сказала, что это фагот (в переводе с французского языка это вязанка дров) — инструмент с очень красивым мягким звуком. Загадкой были наши находки. Кому они принадлежали? Почему оказались в карьере? Кто были музыканты? По крупицам, по воспоминаниям старожилов восстанавливались жизнь и гибель музыкантов военного оркестра, сыгравших «Интернационал» под пулями фашистских автоматов. Об этом мы узнали позже. Так, геройски, музыканты сказали свое прощальное слово. Вот главные новости о нашем музее…

Да, Иван, а зачем ты спрашиваешь у меня адрес Сережки Бобрикова? Я тебе его посылаю, только напрасно. Он переписываться с тобой не будет. В общем, твое дело.

Пиши почаще и побольше.

А. Костров.

Есть новость, ребята! Помните, я писал вам про заведующего сельмагом? Так вот: выяснилось, что на такой работе не всем можно кресло занимать. Заведующий сельмагом товарищ Зуб уже у нас не работает.

Многое изменилось здесь. Теперь у нас в сельмаге даже витрина появилась. Ну прямо как в московском универмаге.

За стеклом витрины сидит кукла в оранжевом платье. На груди у нее дощечка с надписью «Ляля». Ресницы у нее черные-пречерные, длиной сантиметра три, похожие на два веера.

В самом центре витрины стоит манекен женщины в натуральную величину. Лицо у нее темно-сиреневого цвета. Понавесили на эту сиреневую гражданочку все, что можно было навесить: на плече у нее черно-бурая лиса, на всех пяти пальцах кольца надеты с разными разноцветными камушками.