Семка стал бить себя в грудь кулаком и клясться, что сердце он собственноручно нарисовал на конверте и что он во всем виноват. Я ей стал доказывать, что письмо из Москвы, от друга. Я твой почерк сразу узнал, Иван. Конверт стал ей показывать. Олеся отворачивается и даже смотреть не хочет. Я думаю: что мне теперь делать? У меня был единственный выход: прочитать ей твое письмо. Семка уцепился за это.

— Вот это правильно. Читай нам его вслух, пусть она убедится. Я тоже послушаю.

Вот так все и произошло. Свернули мы в тихий переулочек, сели на сваленные бревна, и я приступил к чтению. Тут бы надо было молчать Семену и слушать, а он стал мне помогать:

— Верно, верно, Андрей. Прочти ей, и она успокоится.

А Олеся как зыркнет на него глазами и говорит:

— Много вы на себя берете. Думаете, что меня волнует ваше письмо? Да ничуть.

Семка испугался, что я читать не стану, подтолкнул меня в руку:

— Читай, читай, мы слушаем.

Я спросил Олесю:

— Читать?

— Как хочешь.

— Читай, читай… это она так… Ты давай читай, — суетился Семен. Вот и пришлось мне читать, Иван, ты хоть и с продолжением писал свое письмо, но получилось у тебя хорошо. Обо всем понемногу ты тут рассказал, но все понятно и складно. Когда я вынул письмо из конверта, Семка даже ахнул от удивления.

— А ты, Андрей, говорил, что твой друг слишком короткие письма пишет, а он вон сколько накатал.

— Так он же тут пишет, что на письмо потратил несколько дней, — сказал я.

— Нет, это хорошо, что длинно. Я длинные письма люблю слушать, — радостно потирал руки Семка.

Ты пишешь о Бобрикове Сережке, что тебе хотелось бы встретиться с ним и поговорить один на один. Мне кажется, что это не стоило бы делать. Его этим не проймешь. Интересное письмо ты мне накатал. Про своего слесаря-наставника хорошо сказал: «Он такой мастер, что на него глядеть хочется, когда он работает». Ты даже чемоданчик такой же смастерил, чтобы инструмент лежал, как у него.

А вот то, что Юрка просился денек походить вместе с вами по заявкам, меня удивило. И, по-моему, прав был твой наставник, отказав ему в этом. Он заметил, что Юрка в своей новой курточке будет выглядеть как бесплатное приложение к журналу «Работница». Я догадываюсь, почему он так сказал: наверное, Юрка где-то себя пижончиком уже проявил. Есть у него такая манера. Не отучили мы его от этой привычки.

Слушай, Иван! А здорово, наверное, получать свою первую зарплату! Я представляю, как ты вечером, когда пришла Ольга Ефремовна, выложил на стол 34 рубля 39 копеек и как она ахнула и руками всплеснула. Шутка ли, такую кучу денег ты на стол выложил! А главное — сам заработал… Теперь можно и долги раздать, да еще кое-что останется. Ты говоришь, что приглядел в магазине за 16 рублей для Ольги Ефремовны серьги с синими камушками. Это ничего, что камни не драгоценные. По-моему, бриллианты сейчас совсем не модные камни, да и одной твоей получки на них не хватит. Смело покупай с синими камушками и не думай. Это будет здорово!

Мне понравилось в твоем письме, где ты пишешь, что Юрка не брал от тебя долг 3 рубля 11 копеек. Но то, что ты настоял, по-моему, это тоже правильно.

Иван; я читаю твое письмо и иногда на Олесю поглядываю. Она даже захлопала ладошками, когда ты Ольге Ефремовне преподнес серьги с синими камушками. А Семка сказал: «Можно бы и торт еще купить». Ты вот тут пишешь, что Юрка показал тебе осколки от своего разбитого «котенка». Значит, тогда мы с тобой крепко проучили его. Случайно я заметил строчки в твоем письме, где ты спрашиваешь: «А как там ваша скрипачка Олеся поживает?» Я незаметно для Олеси глазами перепрыгнул через эти строчки, она далее не догадалась, что ты про нее спрашивал. А вот место, где ты пишешь, что и у вас где-то на этажах кто-то тоже без устали утюжит на скрипке по утрам и по вечерам и на нервах у соседей играет, я это место прочитал. «Может, это тоже какая-нибудь красивая девчонка тренируется, тогда это еще ничего, а может, это пацан какой-нибудь занюханный пилит и пилит. Терпеть не могу скрипку». Когда я эти строчки прочитал, Семка испуганно посмотрел на Олесю (ведь скрипку обидели) и ждал, что она скажет. А Олеся только передернула плечиками и промолвила: «А твой друг не туповатый, случайно?»

Я тут же перестал читать и стал вкладывать письмо в конверт. Семка схватил меня за руку, стал уговаривать меня, чтобы я продолжал читать. «Не обижайся, — говорит, — это ей просто так показалось».

Олеся покраснела и не знала, куда девать глаза. Она не дала мне спрятать письмо в конверт.

— Я не знаю, — сказала она, — почему у меня так получилось. Хочешь, я напишу твоему другу письмо и извинюсь?

Мимо нас, по переулку, прошли девчата с птицефермы. Взглянули на нас, захихикали и стали о чем-то перешептываться. Олеся предложила пойти дочитывать твое письмо к ним на веранду. По пути Семка подтолкнул меня и тихонько шепнул:

— А она уже не сердится на тебя за стрелу и сердце.

Я тоже шепнул:

— Только ты не выкинь еще что-нибудь.

Семка приложил ладонь к губам:

— Молчу как скала.

В саду у Олеси расположились мы на лавочке возле качелей. Я продолжал читку. Теперь я жалею, что раньше ты мне так коротко писал. Узнал я из твоего письма и о посылке, в которую ты вложил шесть круглых батареек для аппарата ПШИК. Спасибо тебе за это, но, видишь ли… пока мы заниматься аппаратом не будем. К школе готовиться пора.

Иван, что ты вдруг спрашиваешь меня, не изменил ли я «Спартаку»? Да ты что! Я не флюгер какой-нибудь, куда подует ветер. Нет уж… Раз болеть — так только за «Спартака». Хочу тебя спросить, Иван, зачем тебе понадобился адрес Сереги Бобрикова? Это меня очень интересует. Если не секрет, напиши.

Пока я перелистывал страницы твоего письма, Семка углядел на уже обобранной яблоне уцелевшее одно-единственное красное яблоко и полез доставать его специально для Олеси. Пока он лез на дерево, я успел заглянуть в твою писанину чуть вперед, где ты рассказываешь об одном твоем походе по заявке ЖЭКа. Мне показалось, что это не заинтересует ни Олесю, ни Семку, и я решил на этом закончить читку. Конверт положил в карман. Но Семка слез с яблони, отдал яблоко Олесе и сразу ко мне с вопросом:

— А где же письмо? Куда письмо дел?

Я сказал, что в письме есть места, которые для них будут неинтересны. «Я сам буду читать», — сказал Семка и вырвал письмо у меня из рук. Так что ты, Иван, сам видишь, как все получилось. Сел Семка на лавочку между мной и Олесей и начал: «Со мной тут дело каверзное произошло: взяли мы в нашем ЖЭКе рабочий наряд с Николаем Семеновичем Фужеровым (это мой слесарь-наставник) и пошли по адресу. Я обычно читаю фамилии, к кому идем, а в этот раз промахнул это дело. Знаю, что должны исправить на кухне утечку и поплавок заменить в туалете. Идем, запаслись всем, чем нужно: поплавок новенький тащим.

Николай Семенович по дороге говорит мне: «Сегодня сам попробуешь устранить все неполадки». Я даже обрадовался. Знаю, что к чему и как все это делается.

Тащу железный чемоданчик с инструментами. Повстречались нам двое ребят из 6-го «А». Вижу; один из них подтолкнул другого локтем и говорит: «Ванька пошел в унитазах ковыряться». Я ничего на это не ответил, но на всякий случай запомнил этих чистоплюев. Решил, что при встрече напомню им о себе.

Идем с Николаем Семеновичем по адресу. Настроение уже немного подпорчено. Входим в подъезд. Поднимаемся на лифте куда надо. Находим нужную квартиру: Читаем на медной пластинке красивую надпись на дверях: «Блушко Овидий Маркович — врач-стоматолог». Я подумал, до чего же похожая фамилия на нашу классную руководительницу, только еще добавить «Карамельский», и я бы ни за что в эту квартиру не зашел. Позвонили мы. За дверью послышался густой бас: «Кто там?» Николай Семенович сказал, что мы из ЖЭКа, слесари. Дверь тут же распахнулась, и нас встретил толстенький человек в белом халате и в белом колпаке. Это и был сам стоматолог Блушко. В коридоре в кресле сидела женщина с перевязанной челюстью. Наверное, больная клиентка.