– Ты у нас философ, Маша! – воскликнула Зинаида, с удивлением и завистью глядя на Истоминскую. – Никогда не подумала, что ты у нас способна к столь мудрым, аналитическим выводам и обобщениям. Издали видно, что и порода у тебя дворянская, высокородная. А у меня мысли простые как у обычной бабы: и весь миропорядок и взгляды на мужчин и женщин у меня без всяких замудренных штучек. Но, я так устроена и здесь, как мне кажется, ничего нельзя изменить и, тем более, что-либо поправить. Славно подруга: мы с тобою сегодня поговорили и облегчили неприкаянные души. Естественно, что каждая из нас думала по-своему. Я подвожу итог нашего разговора: как поступить тебе дальше с Сашкой – решай сама. Ты, как оказалось, не глупая девочка, и мне неудобно давать тебе советы. На твоем месте я решительно порвала бы с ним. Ну и хорошо. А, теперь, наступила пора угоститься ликерчиком твоего папы. Больно он хорош и приятен у Истоминских. В нашей округе ходят слухи о его превосходных качествах. Дорогая Машенька ты хорошо знаешь: что за полученные советы всегда надо чем-то расплачиваться, иначе, в следующий раз можно их не услышать.
Наблюдая, как Зина лихо расправляется со «знаменитым ликерчиком», и как на глазах объемистый, хрустальный графинчик стремительно пустеет, Авдотья Николаевна, сервировавшая чайную церемонию, тихонько вздыхала и, отойдя в сторонку подальше от посторонних глаз, покачивала начинающейся седеть головой.
– Ох, и здорова же подруженька нашей Машеньки, пить хорошее винцо, вместо чая. Одно дело, когда к нашему чайку, (а, он у нас замечательный) добавить глоточек-другой ликерчика для смягчения «крепости» и совсем другое: когда его употребляют бокальчиками. И что наша умница Маша нашла хорошего в такой приятельнице? Я понимаю, что и одной ей быть вовсе не хорошо, но все же подружек, как мне думается, надо выбирать с разбором, равных себе, а не таких разбитных и шалопутных как Зинка. Будет у меня времени больше, и я обязательно поделюсь выводами с Машенькой. Пускай она на меня обижается, но я должна ей рассказать.
Няня перекрестилась в сторону бывшего старого храма, невидимого из-за дерева и прочитала про себя короткую молитву о спасении и сохранении здоровья ее любимой Машеньки.
Последующую ночь Мария провела спокойно, без напряженных ночных сновидений и, главное, без внезапных пробуждений, возникающих у неё в последнее время. Наступившее успокоение было связано с тем, что она приняла окончательное решение: основательно поговорить об их отношениях с Александром. На следующий день «в полной боевой готовности» она выехала в город Колково, и раннее утро встретило Машу на знакомом ей вокзале. Как и в первый раз, в нем было малолюдно и по-казенному неуютно. Расположенный сзади вокзала скверик, с десятком-другим голых и сырых после вчерашнего дождя невысоких деревьев был скучен и непригляден. На бурой, подмерзшей низкорослой травке лежали кучки опавших, почерневших листьев, несомненно, оставленных до будущей весны и которых вовремя не сумели убрать привокзальные дворики, из-за своей нерасторопности, или они решили прекратить бесполезную борьбу с осенним листопадом. В начале дня «работнички» только-только собирались на места предстоящей работы, лениво и нехотя доставая из подсобных закутков разнообразные ведра и лохматые метлы, для очистки привокзальной территории. Было сыро, холодно и так неприветливо стоять на сером перроне с фигурами редких одиночных пассажиров, что, Маша невольно зябко передернула похолодевшими плечами от имеющегося неудобства и поспешила в привокзальный буфет. Девушке предложили теплую коричневую жидкость, неопределенного вкуса, но которая была обозначена как «горячий чай с лимоном». «Хорош чаек. Ничего не скажешь»? Маша удивилась тому, что после второго стакана удивительнейшего напитка, она почувствовала, что внутренняя теплота стала понемногу распространяться по ее дотоле, напряженному, озябшему телу. Толстая буфетчица с кружевной вульгарной наколкой, чудом державшейся на ее рыжеватых кудряшках, с нескрываемым любопытством взирала на изящно одетую молодую женщину, которая с таким нетерпением, как ей показалось, употребляет так называемый чай. Секрет приготовления напитка был известен одной продавщице и. поэтому, она ни в коем случае не стала бы пить его. «Что же заставило красавицу делать у нас на вокзале в столь ранний час? Что за нужда заставило девицу покинуть теплую постель? Не иначе, как она спешит на свидание к очередному любовнику и, поэтому, она вся так и дрожит от нетерпения, от предвкушения встречи с ним». Мысли буфетчицы так стремительно улетели далеко вперед по этому направлению, что она, громко вздохнув, задела толстым локтем лоток со вчерашними сухими бутербродами, которые слегка успев закаменеть от времени, с треском и с глухим звоном разлетелись в разные стороны по кафельному полу буфетной. Маша на нанятом извозчике подъехала к районному отделу милиции, но, когда она попросила дежурного сообщить о местонахождении следователя Ульянова, последний косо посмотрев на нее, неохотно ответил:
– Посторонним мы никаких справок о наших работниках не даем. Поэтому, гражданочка вам лучше никого здесь не расспрашивать, и будет лучше для всех, если вы покинете наше заведение.
– Но я его невеста и специально приехала к нему. Неужели вам так трудно мне сказать: где он сейчас может находиться?
– Ничего больше не знаю, гражданка. А, теперь, покиньте наш отдел и больше не возвращайтесь к нам.
Квартира Александра оказалась запертой, как и соседние. Спросить об Ульянове было некого, но Маша решила не сдаваться. Она присела на старый, но крепкий дорожный чемоданчик, который частенько использовала в качестве своеобразного стульчика, и, полузакрыв утомленные от недосыпа глаза, стала прислушиваться терпеливо ко всем шорохам и шумам, проникающими в узенький коридорчик, разделяющий квартиры в доме, приблизительно на две равные части. Минут через двадцать вынужденного ожидания, одна из дверей ранее бывшая закрытой, внезапно распахнулась и женщина средних лет с заспанным, мятым лицом в выцветшем сатиновом халатике вышла наружу, держа в руке ведро, наполненное отходами. Заметив сидящую Машу, она подошла к ней и с интересом спросила:
– А вы кто такая? И что вы у нас делаете в нашем доме?
Когда Мария разъяснила ей, что она приехала к Ульянову и никак не может выяснить, где он может находиться, любопытствующая что-то буркнула под нос и молча покачала взлохмаченной головой, давая знать, что она ни о каком Ульянове не слышала и не намерена давать дополнительные пояснения. Но, словно, что-то щелкнуло у нее в голове, и странно посмотрев на девушку и напрягая не совсем старый лоб, на котором выступили несколько мелких морщинок, она крикнула хриплым, скрипучим голосом в сторону двери, из которой она и появилась.
– Коля! Выйди к нам. Тут про Ульянова спрашивают.
Машенька выпрямилась в полный рост от удивления. «Что за маскарад собираются передо мной разыгрывать?» Она попыталась было уйти, но женщина ухватила за рукав пальто.
– Стой на месте и не возникай! Жди. Пока мой мужик будет разбираться: кто ты такая на самом деле? И что ты у нас делаешь?
Пилипенко, оказавшийся сожителем вздорной дамы, выйдя на поднятый шум в одной полосатой майке и «семейных» трусах, взглянув на Истоминскую, сразу смекнул, что ее задержание может пригодиться Хватову. «Мало ли что она может рассказать об Ульянове, о котором сейчас говорит весь наш отдел, если как следует поднажать на его дамочку. Как не крути, а она как бы невеста «врага народа» и ей теперь никто не поможет и не встанет на ее защиту».
– Стой, гражданочка! – прокричал он писклявым дискантом, удивительно не идущим к его массивному, располневшему корпусу. – И не вздумай мне сопротивляться. Я из милиции.
Машенька, только взглянув на подошедшего громилу, сразу поняла по блеску его округлившихся глаз, что она не дождется от подобного типа ничего хорошего. Забыв о чемоданчике, она оторопью бросилась бежать по совсем негостеприимному коридору к входной двери, ведущей наружу. Пилипенко потряс лохматой головой и кинулся вслед за ней. У выхода он все же настиг Машу и, обхватив за талию короткими, крепкими лапами резко опрокинул девушку назад, чуть не повалив на грязный, серого цвета давно немытый пол.
