— Все горы были в огнях, — восхищенно рассказывают пастухи.

Понятно, что это преувеличение. Несколько электрических лампочек производят пока в здешних местах большее впечатление, чем празднично иллюминированный Большой театр.

Пока мы ставим палатку, мимо проезжает отряд топографов. Они на лошадях, ружья за плечами, здороваются снисходительно. Рядом с лошадью, в ее тени, аккуратно шагает палевый пес. Он бросается на нас с лаем, но, заметив сахар, на мгновение задумывается и подходит, льстиво виляя хвостом.

— Это плохой пес, — убежденно говорит Нина, — продажный.

Она кладет ему в пасть сахар и отталкивает его морду.

— Оставьте его себе, — кричат топографы. — Он у нас не в штате.

Сергей провожает их завистливым взглядом. Они поднимутся на перевал Ханака раньше нас, первыми после Липского.

Псу присваивается кличка Маразм. Он с признательностью лижет нам руки, а на ночлег устраивается в наших ногах.

Ночью во сне мне кажется, что я все еще иду. Камень, поворот, дерево… Шаг, шаг, шаг…

«Гран-валун» незыблем и простоит так до скончания веков. Но от мостика через Ханаку, также упоминаемого Липским, не осталось и следа. Мы обсуждаем этот факт не в философском, а в чисто практическом плане. С противоположной стороны в Ханаку впадает большой приток Ходжа-Мафрач, и выше слияния она менее многоводна. Кроме того, в этом месте ее русло раздваивается, омывая каменистый островок с ивой, которая беспрестанно дрожит от напора воды, точно ожидая немедленно смерти. Здесь и решаем переправляться.

Сергей раздевается, обвязывается веревкой и, нащупывая дно ледорубом, входит в поток. Со стороны он напоминает слепого, переходящего оживленный перекресток. Но мышцы его спины и плеч грубо вздуваются, а шея багровеет от натуги. На середине рука вместе с ледорубом уходит по плечо в воду. Сергей поворачивается лицом против течения, силясь сделать еще шаг. Вода заливает его по грудь, оставляя сзади открытыми спину и бедра. Он весь наклоняется вперед, сдерживая напор. Затем падает, и рывок натянувшейся веревки дает нам, стоящим на берегу, почувствовать силу течения. Мы вытаскиваем Сергея обратно на берег.

Следующую попытку готовится делать Юрий.

— Советую в одежде, — говорит Сергей, стуча зубами.

Это разумно. И падать будет безопаснее. Нина достает аптечку, чтобы залепить пластырями спину Сергея.

Юрий тоже падает, впрочем благополучно.

Остается еще испробовать таджикский способ переправы вброд. Юрий и Сергей, натянувший на ободранную спину свитер, лицом к лицу, положив один другому руки на плечи, боком входят в воду. Каждый из них похож на борца, готовящегося повалить партнера, хотя упасть можно тотчас же, отпусти лишь руки. Метр веревки, второй, третий… Для гарантии мы накинули ее в несколько колец на камень, как это делают на пристанях. Наконец веревка натянута над потоком, и, держась за нее, переходят остальные.

Маразм, внимательно наблюдавший всю операцию, скуля, просится к нам на руки, но с воспитательной целью решено пса не переправлять: пусть плывет, а мы согласны поддержать его на веревке.

Но Маразм не склонен рисковать собой. Он нюхает воду и поднимает на нас глаза, полные печали.

— Он еще молод, — сострадательно говорит Нина.

— Он может быть молодым, но он должен быть псом, — замечает Сергей.

На островке мы вынуждены стоять тесно, как в переполненном троллейбусе. Через второе русло до противоположного берега при желании можно доплюнуть, но перепрыгнуть без разбега нельзя. Один человек на таком островке почувствовал бы себя несчастнейшим из робинзонов: без Пятницы, без вкусных кроликов и, разумеется, без надежды увидеть когда-либо спасительный парус и поведать затем миру о своих злоключениях.

Маразм с берега надрывает скулежом Нинино сердце.

— Маразмик, прости, — извиняется Нина. — Ты слишком любил сахар и мясные консервы и не носил рюкзак.

Осознав непреклонную действительность, Маразм бросается в нашу сторону со злобным лаем и тотчас трусит вверх вдоль Ханаки догонять вчерашних топографов.

С островка через второе русло нам удается набросить петлю на береговой камень.

Меня постигла неудача: утонул ледоруб. Это тем более неприятно, что случилось в тот момент, когда посреди потока я горделиво огляделся по сторонам и даже в порыве бурного самоуважения сплюнул в воду. И без того на пятерых было всего три ледоруба, теперь их осталось два.

— Бывает, — добродушно утешает Юрий, заметив мой убитый вид. — В походе прощается все, кроме аморальных поступков.

Сергей смотрит так, что поневоле хочется извиниться. У него светло-серые глаза с колючими точечными зрачками.

— Горы требуют к себе вдумчивого отношения, — говорит он.

Горы… Они наклоняются к нам снежными вершинами, приглядываются и точно спрашивают:

— Ну как вам показалась первая наша встреча?

Отсюда, с развилки рек, в горы ведут два пути — вверх по Ханаке и вверх по Ходжа-Мафрачу.

— На перевале Ханака нам делать нечего, — хмуро заключает Сергей. — Там сейчас топографы.

Еще на первом ночлеге была коллективно придумана песня, с которой мы рассчитывали гордо ступить на перевал:

Сейчас эти достойные слова воспринимаются нами как сплошная издевка.

Мы решаем пройтись на перевал без рюкзаков и сегодня же возвратиться обратно. Просто прогулочка. Визит вежливости.

Идти налегке — одно удовольствие. Можно думать еще о чем-либо, кроме собственной спины.

Вершины гор выдвинуты одна из-за другой, точно карты в колоде. Сползающие с них снежные языки, как змеиные, раздваиваются серебряными ручьями. Река вскипает между камней.

С торчащей плоской скалы вода свешивается сплошным пологом в стремительных узорах пены. Радужная арка из брызг, соединяющая здесь оба берега, оформляет этот эффектный спектакль, названный Липским «водопадом Ирины».

Поддавшись общему лирическому настроению, Саше хочется назвать водопад как-нибудь иначе. Среди его знакомых, видите ли, нет ни одной Ирины. Но, перебрав несколько тоже очень милых имен, он так и не может решить, на каком остановиться, и авторитет Липского в данном вопросе остался непоколебленным.

Зато он пошатнулся в другом, более существенном.

Липский правильно определил направление перевала, но считал, что он ведет через Гиссарский хребет непосредственно к озеру Искандеркуль. И на своей карте он заставил хребет проделать неожиданный зигзаг для подтверждения этой гипотезы.

Но природе нет дела до наших гипотез. Она безразлична к ним, как портновский манекен к платьям, которые на нем примеривают. Пока платье кроится, можно считать его верхом совершенства. На манекене оно обнаруживает скрытые изъяны. В философии это называется, кажется, объективным фактом.

Перевал действительно располагается к западу, а не прямо по долине Ханаки, но Гиссарский хребет и озеро Искандеркуль здесь ни при чем. Сверившись с компасом, мы могли убедиться, что озеро лежит далеко в стороне, а открывшийся нам с перевала мрачного вида кряж впереди — это и есть сам хребет. Перевал ведет лишь через один из его отрогов. Следовательно, внизу река Пайрон, никакого отношения к Искандеркулю не имеющая, и единственный путь к озеру — по реке Ходжа-Мафрач, если в ее верховьях отыщется перевал.