Но не может злое расставанье
Удержать меня на расстояньи!
Я к тебе не вхож и письма тоже,
Но зато воспоминанья вхожи!
Ты нечаянно припомнишь руки,
Сжатые в невыразимой муке,
Губы, искривленные, как болью,
Горькой, неудавшейся любовью.
И знакомый голос вдруг услыша,
Ты заговоришь как можно тише
И в толпе похожего завидев,
Встрепенешься, спутника обидев…
А потом все чаще и чаще стало казаться, что правы те, кто говорит о Колыванове: «Ну, этот пороха не выдумает!» И становилось все обиднее, что муж ее — человек незначительный, неудачливый. То, что казалось достоинством, например мечтательность, умение проникать взглядом в будущее, постепенно превращалось в ее глазах в недостатки: ведь мало мечтать, надо еще уметь претворять свои мечты в действительность! Барышев, скажем, никогда не говорил о своих мечтах, но брался и делал!
А эти вечные разлуки, разъезды, пустая комната, одинокие вечера. Неужели мужчины не понимают, как тоскливо одной, как хочется хоть немного уюта, внимания? Да и настоящего обожествления наконец, ведь она отдала себя! Разве этого мало?
Колыванов утешал: мужчина с древних времен — охотник, исследователь, воин, покоритель мира; женщина — хранительница домашнего очага.
Как бы не так! Она такой же инженер, как и он. А ей еще приходится постоянно защищать свое и его счастье. Одни сослуживцы упрекают Колыванова в тугодумстве, другие — в неудачливости, третьи — чуть ли не в безделье. И на каждое обвинение она должна найти защиту…
А эти взгляды посторонних мужчин! Кто она? Ни мать, ни невеста. Просто хранительница очага. Но хранительницей можно сделать любую старушонку, пусть стирает пыль с вещей, благо их так мало у кочевников-строителей, да готовит пищу, благо ее и есть-то некому, раз хозяин очага в постоянных командировках. А ее зовут то на вечеринку, то в кино, то на танцы, и каждый мужчина, который бросает на нее взгляд, как бы говорит: «И что вы нашли в Колыванове!»
Может, она бы и выдержала эти взгляды, если бы не Барышев…
Он ухаживал за нею еще в институте. Блестящий доцент, из хорошей семьи, — как частенько говорили ее подруги, — он обратил внимание на студентку, вероятно, только из желания «закрутить» маленький роман. Но тогда Катя не стала с ним встречаться.
Впрочем, он довольно скоро разочаровался в научной и педагогической деятельности. Доцент понял, что стало модным совмещать науку с практикой. А Барышев не любил отставать от моды, была ли то мода на гавайские рубашки, сшитые в Столешниковом переулке, или мода на практическую деятельность. Это понимала даже неопытная студентка, какой была тогда Екатерина.
Но Барышев умел быть импозантным. Встретившись с Екатериной через два года, когда она уже стала женой Колыванова, Евгений Александрович воскликнул:
— Колоссально! Мы снова рядом! А знаете ли вы, что я из-за вас бросил Москву и научную карьеру? Нет-нет, я не жалуюсь, не думайте обо мне так плохо!
Что делать, такое признание польстило Екатерине. Появилась даже этакая подленькая гордость: вот я какая, из-за меня мужчины совершают безумства!
Теперь-то она понимает, что Барышеву было просто скучно на далекой стройке. Он жил один. Несколько девушек, работавших в управлении строительства, глядели на Барышева снизу вверх, но они не подходили к его исключительной натуре: что ему машинистки да секретарши! Ему хотелось раскрыть все «богатство» своей души, найти «ровню»! Вот он и принялся ухаживать за бывшей знакомой студенткой, ныне инженером строительства, вечно одинокой женой неудачливого инженера Колыванова.
Да не он ли и пустил этот слух о неудачливости Колыванова? Во всяком случае он не забывал упрекнуть Екатерину Андреевну в том, что она не выбрала лучшего мужа…
С ним было не скучно, он умел проявлять заботу о женщине, которая ему нравилась.
А Борису пришлось безвылазно сидеть на самых дальних участках. Правда, Барышев умел объяснить это «государственными» обстоятельствами, особым «доверием» к ее мужу со стороны руководства и прочими высокими словами. Катя не додумалась спросить, как же это так, неудачливому инженеру поручают самые трудные участки? А потом это нелепое «дело»!
Кажется, она слишком резко поговорила с мужем. Но зачем ему было лезть в драку? С Барышевым никто и никогда не дрался. Ему вообще все сходило с рук.
Даже и из этой истории можно было сделать правильный вывод. Хотя мужа оправдали по всем статьям, на строительстве его не оставили! А ее повысили в должности! И оказалось, что им придется расстаться еще на год, на два… Не могла же она уйти с такой «перспективной» работы! Это ей подсказал тот же Барышев…
Все случилось уже позже, когда Колыванов, так и не добившись реализации своих предложений по Северному Уралу, уехал на юг. Возможно, добейся тогда Борис хоть продолжения разведок, Катя вернулась бы к нему. Но его перевели на строительство незначительной линии, а Барышев шел вперед, отмечаемый премиями, наградами, и она как-то незаметно стала рядом с ним, уже не удивляясь, что часть материальных благ выпадала и на ее долю — ведь она была заместителем Барышева по изысканиям!
Вдруг Барышев, вернувшись как-то из Москвы, заторопил ее: «Надо ехать на Урал!» Алтайское строительство больше но занимало его. Это был пройденный этап, хотя до окончания строительства было еще далеко. Екатерина поняла: возникла особая необходимость в строительстве Северо-Уральской трассы. К этому времени она уже знала способность Барышева узнавать, где будут синяки и шишки, а где пироги и пышки…
Она попыталась протестовать. Ясно же, что Колыванов ринется на Урал! Ей не очень-то хотелось встречаться с мужем. Ведь Барышев так и не удосужился оформить брак. Как же она будет себя чувствовать, неразведенная жена, при встрече с Колывановым? Барышев пошутил:
— Этого неудачника и на пушечный выстрел не подпустят к Уралу! Где он проходит, и рельсы, как змеи, скручиваются!
Она остановила его. Ей не нравилось, когда о ее бывшем муже говорили плохо. Барышев обиделся:
— Можно подумать, что ты все еще любишь его!
Вот когда ей нужно было ответить: «Да!»
И все встало бы на свое место. Барышев не поехал бы на Урал. А для Колыванова это было делом всей жизни.
Впрочем, может быть, Барышев только презрительно взглянул бы на нее и поступил по-своему. Он не очень-то щадил людей и их самолюбие. Но она даже не сделала попытки отговорить его.
Так она оказалась на Урале. А потом как-то тот же Барышев сказал ей:
— Угадай, кто назначен начальником второго участка?
По его тону она поняла все.
Барышев сердито сказал:
— Представь себе, этому дураку Тулумбасову твой муж пришелся чем-то по сердцу! Должно быть, тем же, чем отличается и сам Тулумбасов, — глупостью!
— Перестань! — резко сказала она. — Ты трижды солгал: Колыванов давно мне не муж, он не так глуп, каким тебе хочется его представить, а Тулумбасов — один из лучших строителей!
Они довольно часто ссорились в последнее время. На этот раз ссора вышла особенно резкой. В конце концов Екатерина крикнула прямо ему в лицо:
— Ты просто боишься Колыванова!
Эти слова были ударом ножа в сердце. Барышев чуть не ударил ее. Но когда она встала перед ним с решительным, белым от злости лицом, он выскочил из комнаты и в тот день не пришел.
Они поселились в одном доме, но в разных квартирах. Квартиры были смежными. Стоило постучать в стенку, и тот, кого вызывали, приходил. По словам Барышева, так было даже удобнее, чем жить вместе. Мало ли что бывает, ты, например, болен или скучаешь, тебе не хочется никого видеть, а рядом торчит человек… То ли дело так, как придумал он: не хочешь никого видеть, сиди один; зовут, можешь не идти, у каждого бывает еще и личная жизнь…