«За мой неожиданный визит к матушке мне здорово влетело, придется отказаться от таких поездок. Но ты, Зося моя милая, не сердишься на меня за эту вылазку, не правда ли? Тут сидеть тяжело, хотя я признаю, что нужно. Я страстно жажду движения, жизни, хотел бы вырваться из краковской серости... Впрочем, все это глупости, только бы ты была сильной и все перенесла. Порой, когда думаю о тебе и ребенке, несмотря на все и вопреки всему, меня охватывает какая-то волнующая удивительная радость».

«Матушкой» Феликс называл в письме Варшаву.

Только много лет спустя, уже после революции, среди архивных дел нашли папку с надписью: «Агентурное дело Варшавского жандармского управления по социал-демократии Королевства Польского и Литвы на 1910 год. (Перехват писем)». В папке хранились документы, проливавшие свет на давние события. Некоторые из документов имели прямое отношение к аресту Софьи Дзержинской:

«Копия с письма. Скопировано без ущерба для оригинала.

Автор: Юзеф (Ф. Дзержинский). Член Главного правления социал-демократии Королевства Польского и Литвы. Датировано 21 ноября 1910 г. Без указания места отправления. По штемпелю — почтовый вагон Краков — Калиш. В охранное отделение поступило 23 ноября сего года.

«Я видел Яся. По его словам, еще можно пользоваться отдельными старыми адресами. Рассказывал о своей работе в стране. При взаимной общей беспечности, которая проявляется во всем, ни о какой работе не может быть и речи. Чтобы дело могло развиваться, нужно немедленно покончить с выслеживанием «приносящих вред».

Мартин и Куба выехали на прошлой неделе, а Зося уедет в ближайший понедельник или в следующий за ним».

Дополнительное примечание: По данным охранного отделения, Мартин — на самом деле Матушевский, Куба — Ганецкий, Зося Мушкат — жена Дзержинского».

«Его высокоблагородию господину начальнику Варшавского жандармского управления.

Секретный агент охранного отделения Фиалка доносит:

Из Кракова в Варшаву 28 ноября выехала партийный работник Зося, которая в Ченстохове будет иметь конспиративное свидание с инженером Слонимским, о чем сообщалось ранее».

«Справка охранного отделения: по сему поводу предприняты следующие меры: Зося, она же Софья Мушкат, взята под наружное наблюдение в Ченстохове. Установлено ее свидание с инженером Слонимским, а потом приезд в Варшаву, где она поселилась на Вспульной улице. Ранее проходила под кличкой Чарна».

Все-то знало охранное отделение!.. Все, да не совсем. Вернее, совсем не все. До сведения охранки доходило лишь то, что узнавали провокаторы, затесавшиеся в доверие к подпольщикам.

Но и этого было достаточно, чтобы то и дело происходили тяжелые провалы, чтобы нарушались связи между организациями, создавалась гнетущая атмосфера подстерегающей невесть откуда опасности.

И все же работа революционного подполья продолжалась.

Борьба с ликвидаторами достигла наивысшего накала года через четыре после революции 1905 года. У социал-демократов большевиков и в мыслях не было искать компромисса с меньшевиками, делать попытки к объединению, как было это на Стокгольмском съезде. Над Россией вздымалась новая революционная волна, и теперь следовало сконцентрировать силы партии на том, чтобы возглавить массы, вновь поднимавшиеся на борьбу.

Летом 1911 года Владимир Ильич Ленин предложил устроить совещание большевиков — членов Центрального Комитета РСДРП, живущих за границей. Местом встречи избрали Париж. Главное, что предполагали обсудить члены ЦК, — это вопрос о подготовке Всероссийской партийной конференции. Приглашение на совещание в Париже Ленин предложил разослать за двумя подписями — своей и Дзержинского как представителя польской социал-демократии. Так и сделали.

Когда Дзержинский приехал в Париж, Ленин радушно встретил его и сразу повел «показывать город». Они бродили по набережной Сены, любовались мостами, каменными химерами собора Парижской богоматери, но часто, забывая, где они, останавливались на улице и увлеченно говорили о своем, о том, что привело их в Париж. Ленин расспрашивал Дзержинского о делах в Королевстве Польском, огорчался арестом Зоси, негодовал по поводу провокаторов. Потом спросил:

— Послушайте, Юзеф, а что вы думаете о ликвидаторах, не мешают они вам работать?

— Знаете, — усмехнулся Дзержинский, — не так давно мы с женой бродили по горам в Татрах. Встретили пастуха-горца, разговорились о волках, об овцах, о дурных людях, и он сказал так: «Если у тебя в руке козий сыр, а ты должен вступить в драку, бросай сыр на землю. С сыром в руке кулак не сожмешь...» Я с ним согласен.

— Ну, ну! С сыром в руке кулак не сожмешь... Так это вы насчет ликвидаторов? Хорошо! Считаете, что их надо отбросить и освободить руки!.. — Владимир Ильич снова засмеялся. Потом стал серьезным и спросил: — А как вы смотрите на голосовцев — на воинствующих ликвидаторов? Не следует ли их исключить из партии?

Голосовцами называли сторонников ликвидации нелегальной социал-демократической партии, объединившихся вокруг редакции «Голос социал-демократа».

— Это необходимо сделать! — убежденно ответил Феликс. — Здесь не может быть двух мнений, Владимир Ильич.

На совещании Ленин снова вернулся к этому разговору. Они сидели рядом, и Владимир Ильич что-то написал на клочке бумаги, протянул листок Дзержинскому. Дзержинский прочитал и улыбнулся. Там было написано:

«Договор Ленина с Юзефом.

«Это необходимо сделать» — восклицание Юзефа на вопрос, необходимо ли исключать голосовцев из партии. Ленин».

Дзержинский приписал: «Но как?» и поставил подпись: «Юзеф». Ленин кивнул головой и отложил записку.

Через полгода в Праге собралась Всероссийская партийная конференция. Партия избавилась от ликвидаторов, меньшевиков, пребывавших в ее рядах. Ленин решительно потребовал объединения партии на твердой идейной основе. Решался вопрос, который Дзержинский задавал в шутливом договоре с Лениным. После совещания, в день, когда Дзержинский собирался уезжать в Краков, он узнал, что Михаил Бакай живет где-то в окрестностях Парижа. Установив через Бурцева точный адрес и заручившись предварительным согласием на встречу, Дзержинский отправился к Бакаю.

У Бакая он провел несколько часов, слушая удивительный рассказ этого человека, убежденного эсера, склонявшегося к терроризму, ставшего потом сотрудником российского Департамента полиции, а затем снова вернувшегося в партию эсеров.

— Я знаю о вас не только от Бурцева, но и по заведенному на вас делу в Варшавском охранном отделении, — сказал Бакай, здороваясь с Дзержинским на пороге маленького домика в предместье Парижа.

Перед Дзержинским стоял человек лет тридцати, с волнистой шевелюрой, в которой пробивалась ранняя седина. Они прошли в маленький кабинет, заваленный книгами, журналами, преимущественно на русском языке.

— С чего же мы начнем? — спросил Бакай, протянув гостю настольный портсигар орехового дерева.

— С предателей, которые действуют в Варшаве против нашей организации, — сказал Дзержинский. — Прояснить это — основная цель моей встречи с вами.

И все же разговор начался с другого. Бакай словно оправдывался перед своим гостем... Он начал издалека, заговорил о своей жизни, идеалах, о романтике борьбы, о первых разочарованиях, о первых встречах с провокаторами.

— Нет, не встречах, — поправился Бакай, — точнее будет сказать — первых известиях о работе провокаторов. Я готов был собственными руками убить предателя, но не знал, в кого мне стрелять... А жертва провокатора — мой товарищ — отправился в ссылку. Тогда я был еще молод и решил любыми путями раскрыть провокатора. Для меня существовал один закон — цель оправдывает средства. И я пошел служить в охранное отделение, сначала филером, затем, войдя в доверие, стал чиновником для особых поручений в варшавской охранке. Там я в самом деле многое узнал, но мне хотелось знать еще больше, и я продолжал работать. Несколько лет назад, если вы помните — об этом писали в газетах, кто-то сообщил Центральному комитету эсеров, что в руководство партии проникли два провокатора — Азеф и Татаров.