За углом в переулке наша конспиративная квартира, Капитан, наверно, ушел туда. Там живут охотники, которые выслеживают его. Они смелы, настойчивы и упорны... Когда его выследят, наверняка придут ко мне и скажут. Я убью его. За тем я и явился сюда и жду... Но где же большая радость грядущего подвига? Тайным ядом сомнений отравлен разум...

Настроение кислое, и я возвращаюсь к себе, сажусь за дневник, гляжу в окно. Где-то там, в этих улицах, уходящих в туман, в большом доме у реки Невы живет тот, чья жизнь должна столкнуться с моей в один из ближайших роковых дней. Кто он такой? Уж много дней ходим по его следу. По газетам слежу за ним. Кто он, обольстивший собой простых и бесхитростных людей? Откуда его губительная власть надо мной? Кто лишил меня сознания правоты своего дела, как проникло в душу сомненье? Наган и бомба приготовлены у меня для него, но иногда кажется, что он у меня в груди, что мне не убить его, даже если он будет мертв. Кто он — говорящий правду или сеющий ложь? Великий враг или провидец, глашатай новой правды, устремленный к человеческому счастью? Кто, кто же он?»

Заговорщика-террориста обуревают сомнения. Но он борется с собой, он уговаривает себя, повторяет, что человек, которого должен убить, — «германский шпион, доставленный в Россию в запломбированном вагоне». Это по его вине распалась российская армия. В дневнике появляется фраза: «Я — игрушка Кого-то сильного и большого».

В состоянии глубокого душевного смятения он уходит на задание, прорывается в помещение Манежа, где провожают на фронт красных солдат. Он видит Ленина и чувствует вдруг, что его самого, как и других, охватывает обаяние, исходящее от этого человека.

«Он! Разве могу я не узнать его сразу? Плотный, городское пальто, руки в карманах, шапка... Он стоит величественно и просто. Он улыбается и терпеливо ждет. А люди в шеренгах кричат и кричат, не хотят остановиться. И я слышу, что тоже кричу. Не раскрываю только рот, как нужно делать, чтобы видели другие, а нутром кричу, потому что кричится, потому что не могу не кричать, потому что забыл вое, потому что рвется из нутра что-то неудержимое, стихийное... И кажется, нет ничего — только ощущение захватывающего простора, беспредельной шири и безграничной радости...»

И все же террорист идет выполнять задание. Решает дисциплина. Он стоит на мосту и ждет в тумане.

А когда появляется машина, его покидают силы. Он не может бросить бомбу, зажатую в руке... Не вынув предохранительной чеки, он швыряет бомбу в речку.

Подскочивший капитан стреляет по автомобилю, но тот уже далеко, сворачивает в переулок и исчезает...

«Так вот как оно было! — думает Дзержинский. — О дневнике террориста надо рассказать Владимиру Ильичу».

Год восемнадцатый начинался с ожесточенной борьбы. Советская власть предупреждала своих врагов. В газетном сообщении после покушения на Ленина было сказано:

«Берегитесь!

1 января, когда т. Ленин ехал с митинга, он был обстрелян контрреволюционными негодяями. Швейцарский товарищ Платтен, который ехал вместе с ним, был легко ранен. Господа контрреволюционеры открыли снова огонь по революции...

Пролетариат не любит подставлять другой щеки и «прощать врагам». Он борется за освобождение всего человечества. И когда в этой отчаянной борьбе... негодяи буржуазии пытаются казнить вождей пролетариата, пусть не пеняют, что пролетариат расправится с ними так, как они того заслужили».

А в следующем номере «Правды» Всероссийская Чрезвычайная Комиссия сообщала жителям Петрограда:

«Чрезвычайная Комиссия по охране города Петрограда получила сведения, что контрреволюционеры всех направлений объединились для борьбы с Советской властью, днем своего выступления назначили 5 января — день открытия Учредительного собрания.

Известно также, что руководителями этих контрреволюционных замыслов являются: Филоненко, Савинков и Керенский, прибывшие в Петроград с Дона от Каледина».

Год 1918 наступил. Ленин с Надеждой Константиновной встретили его вместе с рабочими Выборгской стороны. Там Владимир Ильич, предостерегая рабочий класс Советской России, сказал:

— Год этот будет очень трудным и очень суровым годом. Мы можем предвидеть это по бешеным нападкам на нас со стороны контрреволюции, как внутренней, так и международной.

В летописи Октябрьской революции восемнадцатый год занимает особое место. Советская республика была молода, не защищена от натиска контрреволюции. На Дону подняли восстание царские генералы Каледин и Корнилов, на Украине орудовали гайдамаки, в Оренбуржье атаман Дутов объявил Советам беспощадную войну «без раненых и пленных». В Москве и Петрограде возникали все новые подпольные контрреволюционные организации. 

Сразу после революции освобожденному народу приходилось иметь дело, в конечном счете, с врагами презренно-жалкими, мизерными — Керенским, бандами юнкеров и буржуйчиками... Теперь против Советской республики поднялся германский империализм — враг сильный и опытный. Переговоры о мире, который Советы декларировали в первый же день революции, были прерваны, и германские войска перешли в наступление по всему фронту. Главный удар был нацелен на Петроград. Из тридцати немецких дивизий, принимавших участие в наступлении, половину кайзер бросил на Питер. Войска двигались через Нарву и Псков. Во главе этой группировки стоял принц Александр Гессенский, родной брат русской царицы Александры Федоровны, супруги свергнутого народом Николая II... Германский принц мечтал любой ценой вернуть сестре трон Российской империи.

О том же самом мечтал и генерал-монархист Каледин, который утверждал, что для восстановления монархии «не нужно считаться с человеческой жизнью», надо «вешать противников направо и налево».

Но свершилось невероятное: только что рожденная Красная Армия остановила, отбросила войска Вильгельма.

В те тревожные дни германского наступления, перегруженный неотложными делами, Феликс Эдмундович Дзержинский снова должен был вернуться к делу группы офицеров-террористов. Следствие было закончено, и арестованные ждали решения своей судьбы.

Восемнадцатого февраля в Смольный пришла тревожная телеграмма: немцы перешли в наступление, заняли Псков. Наступление продолжается. Рано утром в городе было расклеено ленинское обращение: «Социалистическое отечество в опасности!». Совет Народных Комиссаров призывал граждан приложить все силы к воссозданию армии для отпора врагу.

И вот вдруг из арестантской комнаты Бонч-Бруевичу принесли письмо, адресованное Владимиру Ильичу. На обороте воззвания было написано:

«Мы, покушавшиеся на Вашу жизнь, прочтя Ваше воззвание, решили просить Вас немедленно мобилизовать нас на фронт, где мы обещаем Вам смыть вполне осознанный позор и преступность нашего поступка, в непреклонной борьбе на самых передовых позициях нового фронта...»

Бонч-Бруевич показал письмо Владимиру Ильичу.

— Оно подписано и тем самым подпоручиком, дневник которого я вам показывал, — сказал Бонч-Бруевич.

Владимир Ильич прочитал торопливые строки и написал резолюцию: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт».

С первым бронепоездом офицеров-террористов отправили на фронт для борьбы с наступавшими германскими войсками...

Феликс Дзержинский в те дни писал Зосе в Швейцарию:

«Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время — это одно непрерывное действие... Мысль моя заставляет меня быть беспощадным, и во мне твердая воля идти за мыслью до конца. Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу... Каждый день заставляет нас прибегать ко все более решительным мерам».