Читатели наши, конечно, помнят впечатление, произведенное над ними появлением «Вечеров на хуторе»: все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы Русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов, предоставя сии недостатки на поживу критики. Автор оправдал таковое снисхождение. Он с тех пор непрестанно развивался и совершенствовался. Он издал «Арабески», где находится его «Невский проспект», самое полное из его произведений. Вслед за тем явился «Миргород», где с жадностию все прочли и «Старосветских помещиков», эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и «Тараса Бульбу», коего начало достойно Вальтер Скотта*. Г. Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале[66].

Подобно Пушкину, Николай Васильевич Гоголь — замечательный литературный критик, интересный эстетик.

Его статья «Несколько слов о Пушкине», опубликованная в 1835 году в сборнике «Арабески», невелика по объему, но богата глубокими мыслями. Она написана еще при жизни Пушкина. Гоголь уже понимает его как гения, как «русского национального поэта». В пору, когда поздние сложные реалистические произведения Пушкина наталкивались на холодность, непонимание читателей, Гоголь провозглашает их шедеврами и устанавливает закономерность движения Пушкина к реализму: «Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту...» Здесь же Гоголь намечает и для себя самого программу деятельности писателя-реалиста.

В «Театральном разъезде» (первоначальная редакция относится к 1836 году, впервые опубликован в переработанном виде в 1842 году) писатель развивает свой взгляд на высокое общественное назначение театра, на сущность комического, на современную комедию, дает интереснейший авторский комментарий к «Ревизору». Устами ряда персонажей и в особенности в заключительном монологе Автора пьесы он утверждает положительную роль обличения — смеха. «Театральный разъезд» — произведение, сочетающее черты различных жанров: это и сатирическая сценка, и критическая статья, и даже теоретический трактат.

Статья «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» написана Гоголем в поздний, кризисный период творчества и вошла в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), книгу, которую так страстно заклеймил Белинский в знаменитом «Письме к Гоголю». В этой книге Гоголь выступил религиозным моралистом, поборником гармонии сословий, допускающим возможность гармонических отношений между помещиками и крепостными. Но статья «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» стоит в этой книге особняком.

Вновь, как в статье «Несколько слов о Пушкине», Гоголь пишет о самом дорогом для него, русской литературе, и как бы отбрасывает многие заблуждения и догмы. О каждом из великих своих предшественников и современников он говорит мудро и проникновенно, с позиции писателя-реалиста. Раздумывает об универсальности дарования Пушкина, совместившего в себе поэта, мастера прозы, глубокого знатока русской натуры, человека, умевшего проникнуть в дух всех народов и веков.. Подмечает, что Пушкин был «точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты», например, Дельвиг, Баратынский. Интересно рассуждает о народности Крылова, об особенностях комедии Грибоедова «Горе от ума», о соотношении прозы и поэзии Лермонтова.

По яркой образности, эмоциональности публицистика Гоголя стоит в одном ряду с его прозой и драматургией.

При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более назваться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нем, как будто в лексиконе, заключилось всё богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал всё его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла.

Самая его жизнь совершенно русская. Тот же разгул и раздолье, к которому иногда, позабывшись, стремится русский и которое всегда нравится свежей русской молодежи, отразились на его первобытных годах вступления в свет. Судьба, как нарочно, забросила его туда, где границы России отличаются резкою, величавою характерностью, где гладкая неизмеримость России перерывается подоблачными горами и обвевается югом. Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях. Его пленила вольная поэтическая жизнь дерзких горцев, их схватки, их быстрые, неотразимые набеги; и с этих пор кисть его приобрела тот широкий размах, ту быстроту и смелость, которая так дивила и поражала только что начинавшую читать Россию. Рисует ли он боевую схватку чеченца с казаком — слог его молния; он так же блещет, как сверкающие сабли, и летит быстрее самой битвы. Он один только певец Кавказа: он влюблен в него всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями, южным небом, долинами прекрасной Грузии и великолепными крымскими ночами и садами. Может быть, оттого и в своих творениях он жарче и пламеннее там, где душа его коснулась юга. На них он невольно обозначил всю силу свою, и оттого произведения его, напитанные Кавказом, волею черкесской жизни и ночами Крыма, имели чудную, магическую силу: им изумлялись даже те, которые не имели столько вкуса и развития душевных способностей, чтобы быть в силах понимать его. Смелое более всего доступно, сильнее и просторнее раздвигает душу, а особливо юности, которая вся еще жаждет одного необыкновенного. Ни один поэт в России не имел такой завидной участи, как Пушкин; ничья слава не распространялась так быстро. Все кстати и некстати считали обязанностию проговорить, а иногда исковеркать какие-нибудь ярко сверкающие отрывки его поэм. Его имя уже имело в себе что-то электрическое, и стоило только кому-нибудь из досужих марателей выставить его на своем творении, уже оно расходилось повсюду.

Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт может быть даже и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами. Если должно сказать о тех достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающую его от других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет. Его эпитет так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание; кисть его летает. Его небольшая пиеса всегда стоит целой поэмы. Вряд ли о ком из поэтов можно сказать, чтобы у него в коротенькой пиесе вмещалось столько величия, простоты и силы, сколько у Пушкина.

Но последние его поэмы, писанные им в то время, когда Кавказ скрылся от него со всем своим грозным величием и державно возносящеюся из-за облак вершиною, и он погрузился в сердце России, в ее обыкновенные равнины, предался глубже исследованию жизни и нравов своих соотечественников и захотел быть вполне национальным поэтом,— его поэмы уже не всех поразили тою яркостью и ослепительной смелостью, какими дышит у него всё, где ни являются Эльбрус, горцы, Крым и Грузия.