По другую сторону от детей вижу мрачного мужчину, заметно старше Акима. Резкие черты лица, слегка напоминающие черты мужа, такой же темный цвет волос подсказывают, что это его брат Матвей. Наши взгляды случайно пересекаются. В его зрачках – злость. Он даже не смотрит, а кромсает людей глазами.

Решаю для себя, что это реакция на недосып! Я, когда не высплюсь, тоже делаюсь мегерой! Пора им уже свою Варечку отучать от совместного сна! Вот, когда у нас с Акимом родится ребенок... На этой крамольной мысли резко себя одергиваю. Мечтать в моей ситуации, строить планы на будущее – непозволительная роскошь!

Кроме семьи Матвея, вижу за столом еще одного брата – девятнадцатилетнего скромника Глеба, его девушку, симпатичную блондинку, троих мужчин постарше и одну женщину – видимо, это дяди и тетя Акима.

Стол густо заставлен крепкими напитками, которые гостеприимные хозяева то и дело пытаются подлить в мой бокал. Звучат торжественные, шутливые тосты – все вперемешку, но я отказываюсь от алкоголя, заполняя свой бокал детским клюквенным морсом, сильно разбавленным водой. Во-первых, не хочу терять ясность в голове. В моей неоднозначной ситуации это чревато нечаянными обмолвками. А, во-вторых, с недавних пор шампанское у меня ассоциируется со смертью. Алкоголь меня теперь ни капельки не прельщает.

На шестом или седьмом тосте вновь поднимаю свой бокал с ягодным морсом, и Вера, вдруг понимающе прищурившись, громко шепчет:

- Все с тобой ясно! Вы пока никому не рассказываете, чтобы не сглазить. И правильно делаете! Мы тоже о моей первой беременности три месяца никому не говорили!

По странной случайности, именно в этот момент воцаряется абсолютная, звенящая тишина, и ее шепот отчетливо слышен всем моим сотрапезникам.

Собираю на себе любопытные взгляды. Аким на меня не смотрит – опустошает свой бокал. Матвей, Верин муж, встает из-за стола и отправляется на выход. Ему за свою «тактичную» жену неловко стало? Краем глаза успеваю заметить, что он богатырски сложен – ощущение такое, что за моей спиной топает гора. Варечка звонко интересуется у мамы:

- А что значит «сгазить»? И что такое «бире-менать»?

Меня скручивает в тугой узел неловкости и смущения. Отчитываться о своей несуществующей беременности перед кампанией незнакомцев – нет уж, увольте! К тому же, я не собираюсь перетягивать внимание на себя – ведь юбилей здесь у других людей! Вскакиваю на ноги и произношу:

- А можно теперь мне сказать тост?

Гости доброжелательно кивают, кто-то даже ободряюще хлопает в ладоши. Говорю о том, что, хоть и недолго знакома с Аленой Григорьевной, но точно знаю: о такой заботливой, чуткой свекрови, как она, можно только мечтать. Я ее воспринимаю, как вторую маму и, как маму ее люблю. Отцу Акима я безмерно благодарно за то, что воспитал моего мужа настоящим мужчиной. Очень его за это ценю! Так выпьем же моих замечательных свекров, за ту невероятную любовь, которую они вложили в своих потомков и их семьи! Все дружно поднимают бокалы, а Алена пытается незаметно смахнуть слезу с щеки.

После этого тоста предлагаю Варе и Вите пойти поиграть. Вера с огромной признательностью провожает меня на второй этаж. Показывает комнату, обустроенную для детей и оставляет нас одних. Здесь много игрушек, столик для рисования, карандаши и прочее ребячье добро. С детьми чувствую себя непринужденно и легко, получаю кайф от их живой непосредственности. Внизу я была одна, чужачка среди незнакомцев, а здесь, в этой комнате – все свои! Чувствую, как начинаю расслабляться.

Где-то через пол часа смехотерапии в нашу комнату врывается Матвей. С тревогой смотрю на него. Неужели заявит, что детям пора спать? Время смешное - всего лишь восемь с хвостиком! Еще совсем рано, и нам так весело!

- Дети, дуйте к маме. Тетя Катя уже устала.

Пытаюсь возражать, но он меня даже не слушает. Дети, понуро склонив голову, выходят за дверь. Я вскакиваю с пола, подхватив игрушки, и расставляю их по местам. Замечаю, что Матвей стоит тут же, никуда не торопится, молча наблюдает за моей суетой. Сейчас уберу укатившиеся карандаши в коробку и спущусь к Акиму.

Вдруг слышу тихий щелчок. Поднимаю глаза, вижу, как Матвей вынимает ключ из замка и сует его в карман штанов. Глазам своим не верю. Сюр какой-то! Как будто моя реальность исказилась, покорежилась и расплылась от паров алкоголя. Но я ведь не пила! Неужели Матвей надрался настолько, что попутал все берега?

- Что вы делаете? – спрашиваю я, пятясь от него. На его лице какая-то мрачная, злая решимость. Его отшлифованный образ: классный парфюм, белая рубашка, отутюженные штаны, дорогие часы на запястье теперь никоим образом не стыкуются с диким, первобытным выражением лица. Он подходит ко мне, огромный бугай, выше меня почти на голову, шире в два раза, и прижимает к стене. Опомнившись, колочу его машинкой, зажатой в ладони, отталкиваю, но он играючи хватает меня за кисти рук, пригвождает их к стене и прижимается ко мне губами, воняющими алкоголем. Я мычу, отбиваюсь, брыкаюсь, но он держит меня крепко, в перерывах между противными, пьяными поцелуями, зажимает мне рот ладонью и сбивчиво бормочет в ухо:

- Почему не отвечаешь на звонки? Почему игноришь, как последнего задрота? После той ночи я схожу по тебе с ума, а ты... Свою игру ведешь... Амнезию долбанную выдумала... Ну, так черт с тобой! Ты победила... Я пойду на развод! Женюсь на тебе, лишь бы иметь тебя каждую ночь! И каждый гребаный день!

В ужасе слушаю его признания! Он только что предал свою жену и детей ради меня? Ради того, чтобы иметь меня и днем, и ночью? Катя, о чем ты только думала, когда изменяла мужу? Появись она рядом, убила бы эту вертихвостку! Запутавшись в паутине шока и возмущения, замираю, перестаю трепыхаться. Он толкует это по-своему:

- Успокоилась? Вот так бы сразу! Сделаем все, как ты хотела. Разведемся. Потом поженимся. Останемся вдвоем: только я и ты. И никто нам больше не помеха, – шепчет он, отводя, наконец, широкую, шершавую пятерню от моего рта.

Одной рукой он все еще удерживает мои заведенные наверх запястья, а другой гладит скулы и шею. Мне хочется стряхнуть с себя эти навязчивые пальцы, как щупальца спрута, сплюнуть этот вкус изо рта, оттереть от кожи его прикосновения. Но как избавиться от этой мощной глыбы страстей, пригвоздившей меня к стене, как бабочку?

- Матвей, - ловлю его безумный взгляд. Расширенные зрачки наркомана, а на их дне плещется отчаяние вперемешку с уязвимостью, - тот раз был ошибкой. Я люблю своего мужа. Прости, но я не хочу быть с тобой.

Он мотает головой, не соглашаясь, отказываясь принимать эти слова.

- Ты меня просила сама, никто за язык не тянул! И я уже все решил. Назад хода нет, ясно? Тут одностороннее движение, детка! Едем в один конец.

- У тебя жена и маленькие дети. Ты им нужен. Я не хочу отбирать у них любимого мужа и отца. Я не хочу больше быть стервой, Матвей.

- Ты стерва! Стерва, да! Но моя... Скоро будешь моей! Я так решил. Знаю, что тебе нужны мои бабки! Знаю, что ты меня выбрала, потому что бабла у меня больше, чем у брата! Но мне насрать! Хочу тебя такой, какая ты есть: жадной, падкой на деньги сукой. Точка.

Как вести разговор с этим глухим одержимым? Какие слова еще подобрать, чтобы он от меня отстал? Скулю от безысходности:

- Пусти меня. Мне больно.

- Это прелюдия, малышка! Ты же любишь жестко, по-взрослому!

Его рука ползет по бедрам, задирая тонкое, летнее платьице в красную крапинку. Из моих глаз брызгают слезы. Кричу во весь голос:

- Акииим!

Рот опять зажимает горячая ладонь, но к счастью захват вокруг моих рук ослабевает. Пальцы, скрючившись до боли, нащупывают пластиковый браслет, подарок мужа. Нажимаю на заветную кнопку, мысленно умоляя его поторопиться. Одновременно дергаюсь, извиваюсь, уклоняясь от по-хояйски настойчивых рук – ведь трусы с меня только что слетели под хриплое бормотанье Матвея:

- Это из-за беременности? Так мне плевать, кто отец! Реально плевать! Выращу, как своего, даже, если не сын, а племяш будет!