«Тайная княжеская служба, тоже мне… Голые бревенчатые стены, массивный дубовый стол с дубовыми же скамьями, несколько простых подсвечников на три свечи каждый, да полочки со свитками да книгами позади воеводского кресла. Небогато! Ихнее богатство и мощь не здесь, а в закромах князя рязанского».

Пока оглядывался, вошли воеводы.

Поклонился низко.

– Сядь, Трофим, – сказал Лев Гаврилович, – предстоит нам долгое толковище.

Послушно сел.

Льва Гавриловича он запомнил по первой встрече, то был день, когда оплакивали Евпатия. И то был совсем другой муж: стар, немощен, убит горем, часто моргающие глаза заволочены слезами.

Ныне пред ним предстал иной: пожилой, но холёный, с короткой бородой и властным взглядом, нос с горбинкой, голос твёрд. Один из первых воевод Рязанской земли. Такому и без желания станешь повелеваться.

– Трофим, сын Аникея из ремесленной слободы, – стал говорить Вадим Данилович. – Родителев вживе нет. Коренной рязанец. Дружинник Ингваря Игоревича. В полон угодил чуть более пяти лет назад, находясь в сторожевой заставе Дикого поля. Угодил по глупости и беспечности. Уцелел чудесным образом – один из пятерых. Ныне проживает в родительской избе. Так ли, Трофиме?

– Так, воевода, – отвечал Трофим осторожно. – Служил в десятке Евпатия Коловрата. В Диком поле нарвались мы негаданно на диких половцев.

– То ведомо, что израды не было, – насупился Лев Гаврилович, – была обычная беспечность и рассупонивание. Да что ныне о том? От тебя треба – день за днём сказывать особенно запомнившееся о пребывании в колодках. Зело дотошно о приходе монголов и вызволении из неволи. С кем ушёл, куда и каким способом?

Трофим хотел было поинтересоваться, к чему всё это, но прикусил язык, едва Вадим Данилович взглядом пресёк его вопрос.

Здесь не до того. Тайная служба вопросов не любит, она их только задаёт.

И Трофим стал сказывать, долго, сбивчиво, порой до двух раз возвращаясь к одному и тому же.

Дошли до монголов, Вадим Данилович попросил более подробностей, задавал уточняющие вопросы, побуждающие Трофима вспомнить то, о чём и думать забыл.

Но повествование бывшего колодника окончилось, принесли квас.

Вадим Данилович позвал:

– Кирилл, всё ли успел записать?

– До последнего глагола, воевода, – отвечал невидимый писец.

Трофим удивлялся, но решил, что тайная служба и есть такова.

– Теперь о важном, Трофим, – сказал Лев Гаврилович, – о службе отчине нашей.

– Токмо и мыслю о том, воевода.

– Молчи и слушай, не перебивая, – предупредил воевода Вадим Данилович.

– Быть тебе прелагатаем тайной службы рязанского князя.

Тут и «ахнул» Трофим, но смолчал.

– Грамоте разумеешь ли?

– С детства обучен при Успенском соборе.

– Добре. Путь твой ляжет через Половецкие степи Дикого поля – путь, хоженный тобой, прямиком в страну Хорезм, где ныне хозяйничают монголы. Пойдёшь под видом чернеца. Остальное многажды обскажет Вадим Данилыч.

– Позволишь спрос, воевода?

– Спрашивай.

– Когда отправляться прикажешь? Я чай, не завтра?

Воеводы дружно рассмеялись.

Ответил Вадим Данилович:

– Тебе предстоит многое узнать, многому обучиться. Ежели увидим, что в силах и способен, тогда и отправишься – добывать нужные сведения… Но, одначе, может статься, что и не годен ты для таких справ.

– Как так не годен? – встрепенулся Трофим, даже воеводское порицание его в этот раз не остановило. – Я отчине служить хочу! А какой служба сия станет – не мне определять, где и как…

– Вот за эти словеса хвалю тебя, Трофим, – отозвался Лев Гаврилович. – Мыслишь верно. Поглядим.

– Служить отчине ты станешь, – успокоил Вадим Данилович. – Не прелагатаем, так в особой сотне, кою возглавляет Евпатий. Одначе скажу, дружинников много, им способен стать каждый, у кого руки на месте и голова не пуста, а прелагатаев от Бога недостаточно. Быть им – честь велика, труд велик, но опасен, многих потеряли… Там ведь что? Треба уметь хорониться, притворствовать, менять личины. Разумеешь? Труд прелагатая высоко чтит сам рязанский князь. В отчине ни в чём не будешь знать отказа. Коли женат, твоя семья на полном княжеском довольствии, а сгинешь, служа, жене и детям князь будет давать на безбедное житьё.

– Иноземную речь разумеешь, то ведаю, – сказал Лев Гаврилович. – Окромя половецкой, какую ещё?

– Постиг глагол монгольский, поверхностно, основное разумею, – охотно отвечал Трофим. – Не примите за бахвальство, но с иноземной речью у меня полный лад. Мне стоит трохи послушать, как звучат те или иные языки, – схватываю скоро.

– То дуже добре.

– В неволе говаривали мы на смешанном языке, что состоит из разных слов, разных наречий – кипчакских, хорезмских и прочих.

– Это как?

– В сию речь добавляли новые слова новые полоняники – ляшские, булгарские, угорские, дабы друг дружку разуметь.

– Я чай, и это сгодится, – кивнул Лев Гаврилович. – Теперь тако, Трофим, из града не отлучаться ни на шаг. Ждать вызова. Воевода Кофа с другими делами разгребётся и займётся вами вплотную.

– Нами? Я не один таковой?

Воеводы снова дружно рассмеялись его наивности.

– Нет, прелагатаи у нас работают во всех сторонах света. Не ты один.

– Но помни, – сурово проговорил воевода Коловрат, – о толковище сём, что здесь слышал, ни одна живая душа знать не должна.

– Уяснил крепко.

– И остатне, Евпатий уезжает, я чай, не на один день. Просил до тебя довести. Сходи повидайся, успеваешь…

Вадим Данилович чуть приподнялся с лавки и, чуть повысив голос, позвал в соседнюю дверь:

– Мирон!

Мирон будто ждал за дверью, явился мгновенно: лицо добродушно, усы, борода, длинный кафтан чёрного цвета – ни дать ни взять священник из обители.

– Препроводи Трофима в конюшню и выдай жеребца подходящего.

Мирон поклонился и жестом пригласил Трофима следовать за ним.

– Корм жеребцу станешь отпускать каждый день, без задержек.

Трофим встал, поклонился сдержанно, только и вымолвил:

– Не подведу!

– Знамо, не подведёшь, – охотно ответил Коловрат. – Конь тебе не для почёта, а для скорости выполнения наказов, ежели такие сыщутся.

– Таковы сыщутся? – переспросил Трофим.

– Сыщутся. Теперь ты на коне. Ступай!

– Разумеешь, полезен станет в Средней Азии? – спросил Вадима Даниловича после ухода Трофима.

– Когда поймёт, в чём суть, проникнется. Пока для него всё поверхностно. Сейчас ему ещё сподручней в сотню и мечом помахать.

– Это ныне от тебя зависит, Вадим. Навыки воинские он растерял, но они легко восстанавливаются. А вот грамота, знание иноземной речи, особливо способность постигать её в короткий срок – это не растеряешь. Работай с ним. Куда ещё готовить станешь?

– Дербент у нас прихрамывает, Грузия с Азербайджаном явно хромают. Киевское и Черниговское княжества недостаточно охвачены.

– Значит, пока четыре. С княжествами можешь не торопить, свои всё ж. С остатними починай уже заутре.

– Понял, Лев Гаврилович.

С Евпатием простились, как старые други.

– Надолго?

– Не ведаю, Трофим. Может статься, и навсегда. Такова наша доля.

– Возвернёшься, меня в Рязани уже не будет.

– Ничего, мир велик, но и человек в нём тоже не песчинка. Встретимся, ещё и в одной сотне повоюем.

– Дай-то Бог!

Трофим огляделся по сторонам.

Алёша Суздалец дремал под навесом, Кондрат и Найдён хлопотали у лошадей, подтягивали сёдла, приторачивали припасы.

– Евпатий, – сказал шёпотом, как великую тайну. – Мыслю, дело твоё сложное и опасное. Запомни, ненароком встретите монголов и положение ваше станет совсем безвыходным, крикни им: «сотник Тургэн». Ежели сам сотник будет, ему говори: «рязанец и булгарин, ещё – Субедей». Кому другому пояснишь, что ведаешь Тургэна. Запомни имя, авось и сгодится. Вы ведь кипчакскую речь разумеете?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».