– Врёшь! Это сны, ты сама мне говорила, что видишь образы, а не конкретные факты. Сны лишь отражение, а не реальность. Сама говорила!

– Лиза, я чувствую людей, а не только вижу образы. Их сновидения имеют эмоции и настроение, таят в себе сомнения и страхи…

– Я понимаю, ты хотела помочь, но прошу, не трогай Лёшу. Ему и так сейчас будет непросто из-за меня и запрещённого храма Чернобога.

– Лизонька, Алексей умер.

Подруга отшатнулась от Людмилы, словно та ударила её током.

– Как? Ты же видела его сны?

– На нас во сне что-то напало. Может, у него не выдержало сердце. А может, он решил что-то выпить, чтобы не выдать тебя, если бы его смотрели телепаты. Я не знаю, что произошло.

– И ты мне не сказала?!

– Ты бы не поехала на похороны. И я не хотела сделать тебе больно.

– И решила сделать это сейчас.

– Прости меня, Лиза.

Княжна Велеславская перешла на крик, на её раскрасневшемся лице изумрудами горели глаза.

– Почему вы всё рушите вокруг себя?! И ты, и мой брат, и этот … Столичная милость на нашу голову!

– Лиза, я не хотела сделать больно.

– Иди к лешему!

Лиза отвернулась от Людмилы и пошла вперёд.

– А что ты хотела, чтобы погиб твой брат и ты осталась одна? Сбежала с Алексеем и оставила здесь всех? Сама говоришь про ответственность. Оставила бы этот город на какого-нибудь Марова? – эмоции взяли верх, и княжна Чернышёва высказала подруге всё, над чем размышляла с самого утра.

Как ни странно, но после слов, больше похожих на оплеуху, Лиза остановилась.

– Конечно, нет. Как ты могла…

Гневную тираду княжны Велеславской бесцеремонно прервали.

– Елизавета Борисовна, да сам Велес меня направил в парк этим днём. Это вы! – Женщина лет шестидесяти бросилась к подруге. Встала на колени, схватила Лизу за руку и принялась её целовать.

Дружинник хотел было оттащить сумасшедшую, но княжна Велеславская жестом остановила его.

– Что вы такое говорите? Кто вы? – Лиза присела, чтобы стать вровень с женщиной.

– Милая, хорошая наша! Да не спутаются ваши нити, пусть судьба будет ровная и ясная. Ваш дед был очень хороший человек. Он мне сына к жизни вернул после войны, выходил и устроил. Я так благодарна и ему, и вам, и молодому князю. Пусть вас хранит Велес, хозяин этих мест, да не прогневается на вас Перун! Вы светлая, хорошая! В вас жизнь зарождается, я это чувствую. Уж поверьте матери девятерых детей!

На огромном пустынном столе из коричневого мрамора в кабинете губернатора Москавы стояла лишь одна фотография. На ней был изображён мужчина средних лет. Его тёмные медные волосы уже тронула седина: окрасила виски, припорошила пряди. Рядом с ним стояла женщина: красивая, немногим моложе его, но, казалось, возраст не коснулся её, будто она умела замораживать время. Или всё дело было в таланте искусного фотографа? На руках женщина держала малышку – словно рыжее солнышко. Вокруг пары ещё пятеро девочек. Старшие совсем невесты, младшие обещают со временем превратиться в таких же красавиц, как их сёстры. Вот только на семейном портрете не было старшего сына, как будто кто-то намеренно стёр его из жизни и счастья большой семьи, что была запечатлена фотографом на века.

Михаил, оторвав взгляд от стола, перевёл его на напарника. Юра сидел, вернее сказать, уже почти лежал на кожаном диване для гостей. Он увлечённо читал новости, не выпуская телефон из рук. Благов поражался его спокойствию, сам он не знал, чем занять себя в ожидании. Молодой человек сделал ещё один почётный круг по кабинету, останавливая свой взгляд то на фотографии, то на виде из окна, то на напарнике, что подобно мраморной статуе восседал на диване нерушимой глыбой, и всем своим видом демонстрировал, насколько не склонен к общению.

Дело, по которому обратился в их департамент сам губернатор, казалось на удивление странным. Хранитель Москавы настаивал на их немедленном прибытии. Михаила разбудили рано утром, дело же было срочным. Шутки ли, в Тайный Департамент обратился губернатор Москавы и родной брат императора с личной просьбой. А сейчас сам же изволил задерживаться. О чём Михаилу и Юрию ещё час назад сообщил молодой дружинник, по возрасту едва перешедший в офицерский чин из гридней.

По дороге Благов с напарником успели изучить все предоставленные данные по новому и особо важному делу. Правда, Михаил был уверен, что других дел в их департаменте и не бывает, поэтому старался одинаково честно относиться и к запросам великих князей, и к просьбам из отдалённых провинций, где за помощью обращались обыкновенные стражи порядка.

Дело губернатора походило на страшную сказку. На окраине Москавы расположился впечатляющий по своим размерам жилищный комплекс «Золотая осень». Квартиры в нём предоставлялись, как под покупку, так и под съём.

Две высотки были выделены для крепостных владельца комплекса. Его люди обеспечивали сначала строительство, а потом и содержание ЖК в надлежащем виде. Таких домов, принадлежавших разным дворянам, по всей округе Москавы было в избытке. Да и то, что хозяин заботился о своих жильцах, было лишь разумным подходом к собственному управлению. Многие губернии перенимали подобный опыт. Ты человеку – ласковое слово и тысячу рублей сверх положенного, а он поработает на миллион.

Вот только завелась в этом привычном укладе образцового комплекса какая-то напасть. За два месяца в распрекрасной «Золотой Осени» три девицы покончили жизнь самоубийством. Народ начал волноваться, а последний этаж высотки уже успели окрестить проклятым. Говорили разное, но больше о том, что поселилась там какая-то навская сущность. То, что в Москаве нечисть уже лет триста не водилась, простой люд в расчёт не брал. «Триста лет не было, а теперь залётная навка души губит».

Так слухами да версиями дело дошло до губернатора. Разумеется, подобные волнения в подвластных ему землях ни к чему. Если это нечисть, то зачем стражей порядка зря беспокоить? Лучше обратиться в Тайный Департамент: так и быстрее, и наверняка. Особенно для брата императора.

– «Запретная любовь князя. Она взошла с ним на костёр, и толпа ахнула, увидев, как женщину охватило пламя любви, дабы навсегда воссоединить влюблённых в Нави, где нет законов и правил, кроме чистых помыслов и великой любви». Как патетично. Здесь ещё есть фотография горящей ладьи, – Юра всё-таки нашёл тему, которую с радостью бы обсудил с приятелем, и поспешил поделиться своим открытием.

– Совесть имей. Есть вещи, над которыми смеяться нельзя, – Михаил не понимал, как можно выставлять чью-то жизнь и смерть на потеху, оттого терпеть не мог журналистику. Он полагал, что такие службы должны обнажать проблемы общества, рассказывать о подвигах и достижениях, а не перебирать семейные тайны или тем более залезать в чужие постели.

– Я не смеюсь. Я восхищаюсь! Это каково же иметь бабу, которая за тобой пойдёт на костер.

– Может тебе жениться пора?

– Обижаешь. Ты же знаешь, у меня с этим есть определённые сложности.

Эту историю напарник совсем недавно рассказал Михаилу. Юра стал вдовцом в двадцать лет, и в последующие восемнадцать так и не женился.

– За это время ты научился лучше контролировать дар.

– Лучше. Но зачем рисковать? Я же не могу заставить реанимацию дежурить в собственной спальне. А ты уходишь от разговора.

– Я не уходил, просто ты лишнее болтаешь.

– Про Чернышёвых болтать нельзя, про Велеславских нельзя… Про кого можно?

– Чего ты как сорока?

– Про Громовых можно? Кстати, я думаю, что он ждал не нас, а сына.

– С какой стати? Если происходит магическое происшествие среди вольных или крепостных, это к нам.

– Но здесь же налицо работа чародея.

– Много ты понимаешь.

– Побольше твоего. Стаж и опыт. Тем более, моя голова всякой Чернышёвой не забита.

– Юра, мне неприятны эти разговоры.

– Прекращаю. Когда вы поженитесь?

– Почему ты думаешь, что это чародей?