Ледяные борозды острыми зубами впивались в берег реки. Северная Двина ещё была охвачена льдом, но весеннее солнце уже подтапливало серую мерзлоту. Его лучи освещали мрачные лица собравшихся и заливали ярким светом деревянный помост, специально установленный здесь для обрядовой ладьи. Солнце разгоняло и тучи, и печаль. Рассветные лучи разукрашивали лиловым резные борта, словно подтверждая, что не умер Антон Григорьевич Велеславский, а лишь отправился в новый путь. Но люди устроены так, что тяжело им отпускать привычный уклад и ждать перемен. Копится горечь в их сердцах и обрушивается на землю слезами.

Со всех концов города с самого утра шли люди к набережной. Никто не бежал, не толкался. Покорно уступали они воле стражей порядка, что живым кордоном окружили помост, не допуская давки и не подпуская горожан к дворянам, собравшимся на прощальный обряд.

Город любил своего князя. Тринадцать лет назад, перехватив власть над Холмогорской губернией у Чернышёвых и присоединив огромные северные чертоги к своим родовым владениям, он стал честным правителем, которого искренне любили в народе. Антон Григорьевич наладил дела с Перунградом, добился снижения налогов с населения, что возросли после объявления изменниками Чернышёвых. Он помогал выплачивать непосильные для народа кредиты, внедрял социальные программы. За это время сотни детей крепостных смогли получить образование по своим способностям и талантам, а потом были трудоустроены на местных предприятиях. Князь наладил постоянное сообщение с Буяном, отстроив паромную переправу. Построил школу и больницу на острове для вольных людей, живших там. Он сократил число крепостных, которые призывались в армию из подвластных ему земель. Один Велес знал, сколько сил, здоровья и денег стоило это князю. Не успел Велеславский разве что привести в пригодность дороги. Но Антон Григорьевич был бодр, выглядел моложе своих лет, и никто из жителей двух объединенных губерний не мог и подумать, что им предстоит уже этой весной провожать своего благодетеля на покой.

Холмогорские вокзалы ещё со вчерашней ночи были переполнены, как и гостиницы города. На похороны из отдалённых селений ехали целыми семьями: дворяне дальних провинций, вольные и крепостные, сопровождавшие своих господ.

Для величайшей церемонии в истории Холмогор не хватало только самого императора. Но тот великодушно прислал своего племянника, что следовало принимать, как знак его доброй воли и милости по отношению к этому краю и его жителям.

Константина Андреевича последний раз Людмила видела на завтраке, когда тот попросил не сообщать Елизавете про смерть Алексея до конца церемонии. Княжна Чернышёва не хотела скрывать произошедшего от подруги, но понимала, что Громов прав. Это могло стать слишком невыносимым ударом для Лизы, которая должна была сегодня отпустить деда в новую жизнь.

Сколько же нужно сил, чтобы выдержать потерю. На прощальных пирах не принято печалиться, важно в этот день славить умершего и поминать его добрым словом. Но Людмиле всегда казалось, что от этих добрых и светлых слов становилось только хуже тем, кто покойного любил. Проститься с двумя близкими людьми в один день – непосильная ноша. Княжна Чернышёва решила, что обязательно всё расскажет Лизе, но уже после обряда. А до церемонии, выполнив просьбу Константина Андреевича, молчали и Людмила, и Георгий.

Велеславский с самого утра был на себя не похож. Он словно боялся предстоящей церемонии или ответственности, что упала на его не очень окрепшие плечи. За завтраком перед ней сидел не возмужавший воин, которого увидела в нём Людмила при недавней встрече, а всё тот же хорошо знакомый ей мальчишка. Сегодня её другу придётся поверить в окончательную смерть деда и стать главой этой небольшой, но такой могущественной и непростой семьи. Если у Антона Григорьевича были враги и завистники, то у этого мальчика их будет ещё больше.

Во время завтрака Георгию доставили какие-то письма. Он бегло прочёл их, извинился и ушёл в кабинет. «Дедовский» – так он называл его по привычке. Если до этих писем он пытался держаться и храбрился, то сейчас разом сник, но никому не сказал ни слова. Людмила с расспросами не полезла, решив, что, когда друг захочет, то сам всё расскажет. Сама княжна старалась не отходить от Лизы, которая всё ещё не желала общаться с братом.

На церемонии прощания они встали рядом, но так и не сказали друг другу ни слова. Свою утрату они встречали гордо и поодиночке, не понимая, что нужны друг другу как никогда. Куда уж здесь до лёгкого сердца и улыбки на лицах, с которой должно провожать усопшего.

Людмиле тоже было нелегко. Она хорошо знала Антона Григорьевича, знала и то, что он никогда не оставлял её семью. Приезжал на остров, даже в то нелёгкое время, когда от отца отвернулись все. Князь Велеславский признал внука в смышлёном мальчишке с Буяна, и каждый раз, сделав подарок Лизе, не забывал и про дочь лучшего друга. Антон Григорьевич был частью её жизни: очень тёплой, сильной и значимой.

Не осознав по какой причине, Людмила поискала глазами Громова. На мгновение ей показалось, что где-то в толпе мелькнули его тёмные медные волосы, будто вспыхнувшие на солнце огнём. Но толпа сомкнулась, подалась вперёд, и рыжая вспышка пропала, растворившись в человеческом море.

Не хватало на этой многолюдной церемонии всего одного человека – лучшего друга покойного и отца Людмилы. Княжна Чернышёва знала, что дальняя дорога, да и сами похороны были отцу не по силам. Знала и то, что сегодня он обязательно проведёт прощальный обряд в поместье на их семейном капище. Но людям этого не объяснишь, они злы и поспешны в суждениях.

Когда они с Лизой подходили к помосту, Людмила услышала обрывки разговора двух местных пожилых дворян. Один был высоким и худым, с острым носом, при военной форме, но по годам, должно быть, уже находился в отставке. Второй – небольшого роста, круглый, гладкий. Всё в нём – от сверкающей на солнце лысины, до пуговиц на расстёгнутом пальто и ботинок на ногах – блестело. Девушка не знала их, или не могла вспомнить: не так часто чета Чернышёвых принимала гостей, а выезжала с визитом и того реже. Но от разговоров о её семье среди дворян это не спасало. Вот и сейчас, услышав свою фамилию в разговоре двух мужчин, Людмила замедлила шаг.

– Вы тоже не видите Чернышёва? – длинный был повёрнут к ней лицом. Княжна отметила, что его острый нос, словно клюв хищной птицы, нависал над собеседником. А черты лица и форма придавали ему ещё большее сходство со стервятником.

– А вы считаете, что убийце положено приходить на похороны? – голос у обладателя грузного тела был высокий и визгливый, и никак не вязался с его комплекцией.

Княжна остановилась в нескольких шагах от беседовавших дворян. Ноги Людмилы отяжелели и отказывались подчиняться, словно по венам текла не кровь, а свинец. После слов Константина Андреевича она ожидала, что услышит подобные домыслы на похоронах Антона Григорьевича, но думать, что ты готов и быть готовым по-настоящему – совершенно разные вещи.

– Но дочка-то его здесь, – военный кивком указал на Людмилу. Со стороны выглядело так, словно он клюнул носом собеседника прямиком в лысую макушку.

– Что вы? Где? – гладкий попытался повернуться в одну сторону, затем в другую, но собственное тело мешало сделать полный оборот.

– Стойте, – военный стервятник поспешно схватил его за рукав, – она рядом, может выйти неприлично. Не смотрите.

Но гладкий всё же изловчился и обернулся к Людмиле.

– Ещё и с внучкой покойного. Никакого стыда, – лысый говорил тихо, но визгливый голос оставался звонким и высоким.

Людмила не знала, хотел ли он, чтобы его услышали, но приятного было мало. Княжне представилось, что она угодила пальцами в вонючую жижу, и теперь при попытке избавиться от неё, та навязчиво цеплялась к платью.

– Вы строги. Дети не отвечают за поступки отцов. Девочка может и не виновата, – стервятник смотрел прямо на неё и не мог не знать, что Людмила его слышит.