Постепенно приходя в себя, Павел Степанович начал правой рукой откапываться, ища телефон под снегом в кармане куртки. Найдя, нажал первый забитый номер. Связи не было. Решётка антенны то появлялась на одну чёрточку, то исчезала. Через пару минут он повторил вызов. На этот раз телефон вышел на связь сам. Его приветствовал сотовый оператор соседней Смоленской области. Напомнив о недостаточности средств для совершения вызова и предложив пополнить счёт, он отключился. В этих местах связь двух областей частенько перебивала друг друга. Запищал сигнал, показывая, что аккумулятор почти разряжен.

Павел Степанович, лёжа на спине, смотрел в безоблачное, уже по весеннему синее небо, обдумывая план своих дальнейших действий. Почему-то вспомнилось, как попала ему в руки та книга. Теперь вот сам на седьмом десятке сделал то, чем восхищался всю жизнь, и никто не сможет упрекнуть его во лжи. «В островах охотник, – затянул он вполголоса, – целый день гу…»

Пробившийся звонок телефона оборвал его на полуслове.

– Павел Степанович, – сообщил молодой женский голос, – вас информирует «Приокское книжное издательство». Ваш сборник «На родной земле» отпечатан. Тираж можете получить по адр.

Экран погас, телефон запикал и отключился, исчерпав резерв аккумулятора.

Борьбу за живучесть корабля спасательная команда явно проигрывала. Вода прибывала, а учебную пробоину никак не удавалось заделать. Домкраты срывались, а заводимый пластырь соскальзывал, и забортная вода с новой силой врывалась внутрь задраенного отсека. С третьей попытки, когда до критической отметки, нанесённой красной краской по левому борту на белой шкале уровня забортной воды оставалось всего два деления, удалось наконец завести пластырь. Все пять членов аварийной команды работали как одно целое, и с последней струйкой забортной воды из-под пластыря все одновременно облегчённо вздохнули. Хотя тревога была учебной и внезапной, но забортная вода была реальной – мутной и ледяной.

Первый вздох облегчения у четверых сменила нервная ржачка, им воды в отсеке было по грудь, а низкорослому старшему матросу Бодрякову, стоявшему уже на носочках, державшемуся двумя руками за трубопровод, мутная вода уже захлёстывала подбородок.

– Сработано! – подвёл итог борьбы старшина 1-й статьи Рябов Николай, – зафиксировать домкраты!

Он уже собирался доложить на мостик о выполнении учебной боевой задачи, а двое завершали натяжку домкратов, когда шедший малым ходом сторожевик, как неваляшку, положило с борта на борт. Десятки тон забортной воды в наглухо задраенном отсеке от бокового импульса из полного штиля превратились в девятый вал. Ударом отбойной волны натянуло металл левого борта, выбило домкраты и сорвало пластырь с пробоины. Забортная вода с новой силой хлынула в отсек. Погасло освещение. Через тридцать секунд включилась тусклая аварийная подсветка. Рябов осмотрелся в отсеке. Трое членов его аварийной команды с перекошенными от испуга лицами стояли уже по шею в воде, четвёртый, старший матрос Бодряков, плавал в спасательном жилете лицом вниз, не подавая признаков жизни. Кинулись к нему, перевернули на спину. Помощь ему уже была не нужна – от лба до затылка голова была проломлена от удара о вертикальное ребро жёсткости. У всех сразу опустились руки. Вода прибывала, но никто на это уже не обращал внимания. Красная отметка критического уровня уже скрывалась под водой. Всем было плевать. Команда не выполнила учебно-боевую задачу, ждали отбоя. Нелепая гибель Бодрякова шокировала всех. Но ничего не происходило. Основное освещение не включалось, связь не работала, насосы аварийной откачки воды молчали. Отсек погрузился в тишину, нарушаемую только беспорядочной капелью сверху. Пробоина скрылась под прибывающей водой, о том, что она всё-таки есть, в сумеречно-красноватой тишине говорили только медленно тонущие белые деления уровня. Все напряжённо вслушивались. После наполнения отсека до критического уровня, отмеченного на шкале красным, должны были включиться два мощных насоса откачки забортной воды. Гул и вибрация от них чувствовались на три переборки в каждую сторону. Сейчас тишина нарушалась только капелью сверху и редкими всплесками держащихся за трубопроводы матросов срочной службы.

– Полундра! – командир отделения Рябов первым понял, что-то наверху пошло не так, и надеяться приходится только на самих себя, – пробоина по левому борту! Отделению приступить к ликвидации!

Объяснять больше ничего не требовалось. По интонации старшины все поняли: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. За домкратами и пластырями пришлось нырять на ощупь. Работали в темноте, молча, на автомате. Глоток воздуха – и вновь в ледяную, мутную темноту. Отсек заполнился более чем на две трети, и хотя уровень воды внутри ещё не достиг наружной ватерлинии, давление немного выровнялось. Со второй попытки удалось закрепить пластырь. Старшина Рябов дважды нырял, на ощупь проверяя натяжку домкратов. Свободного от воды пространства оставалось не более метра – под самым потолком отсека. Вновь надели спасательные жилеты, которые снимали, ныряя для заделки пробоины. Тишина и полумрак окутали отсек. Два плафона аварийного освещения тусклыми светлячками мерцали под полуметровым слоем воды.

Пока заделывали пробоину, пока опять ныряли, вновь заводя пластырь, на адреналине собственного спасения никто не чувствовал холода. Когда всё было позади и оставалось только ждать помощи снаружи, ледяная балтийская вода начала брать своё. Николай понял это сразу, все стали говорить как-то вяло, медленно, нараспев, проглатывая последние буквы. У него и у самого еле ворочался язык, деревенели ноги. Перестали гнуться руки. Держаться за трубопроводы уже не было сил. Все просто плавали лежа на спине в спасательных жилетах. Слушали тишину. Ждали. Вот-вот должны были врубиться аварийные насосы. Вот-вот. Тишину нарушала только беспорядочная капель с потолка отсека.

Рябов чувствовал, как тяжестью налились веки, и никаких сил не было их открыть. Ему казалось, он дремал вечность, каменеющим языком окликнул в темноте остальных, но никто не отозвался. Позвал ещё, в ответ только капель. Не верилось, что это всё. Так не должно быть. Усилием воли, считая удары, заставлял ускоряться вялое сердце. Скрипя зубами, кусая язык, заставлял сокращаться мышцы ног и рук, напрягал пресс. Он ждал насосы. Они должны были включиться. Должны. Не хотелось верить, что всё так заканчивается. Сдаваться он не собирался, пока брезжило сознание. Попав из лесных чащоб на флот, заболел морем. Служил с удовольствием, став на третий год службы старшиной 1-й статьи, командиром отделения обеспечения живучести корабля. Боевая задача была выполнена, теперь боролся за свою жизнь. Угнетала темнота. Плавал на спине, упёршись взглядом в чёрный металл верхней стальной переборки. Аварийные фонари мерцали под водой где-то за спиной. Их бледный розовый свет не пробивался сквозь мутную балтийскую воду. Рябов чувствовал, как замедляются удары сердца. Тёмно-бордовое пятно прямо перед лицом в металле потолочной переборки принял за собственные глюки. Зажмурил глаза. Вновь открыл. Пятно никуда не исчезло, а начало расширяться, становясь из тёмно-бордового ярко-малиновым. Затем вдруг стало в центре ярко-белым, почти прозрачным, и в темноту отсека прорвалось пламя газового резака. Пробив дыру в толстом металле, жало языка пламени пошло по кругу, вырезая люк по часовой стрелке. Поняв, что спасён, к нему пробились сверху, расслабился. Куда-то поплыло сознание. Картинки родных мест Брянщины сменяли одна другую перед глазами. Задержалась одна – летний восход солнца над лесным озером. Слепящий диск оторвался от макушек сосен и медленно поплыл по дуге, описывая круг по часовой стрелке. Солнце, продолжая двигаться по кругу, вдруг стало уменьшаться в размерах, а небосвод – темнеть, становясь из светло-голубого почти чёрным… Солнце уменьшалось в размерах, пока не превратилось в ярко-белую плазму газового резака, вырезающего люк в металле. Старшина с ужасом видел, как резак двигался круг за кругом, а за ним металл, остывая, становился сначала тёмно-бордовым, затем чёрным. Спасательная прорезь буквально испарялась на глазах, не оставляя никого следа на металле, да и само жало пламени стало темнеть и исчезать в темноте. Усилием воли заставил себя выйти из прострации. Резак замыкал круг. В проделанную щель люка протиснулась узкая монтажка, вслед за ней – лом. Люк сдвинулся в сторону. Яркий дневной свет ворвался в темноту отсека. Свежий морской воздух наполнил лёгкие. Странной была только тишина, никто не звал его, никто его не вытаскивал через прорезанный люк.