Морской воздух вдруг наполнился запахами лекарств, сине-голубое небо люка плавно превратилось в метровую светодиодную люстру реанимационного отделения.
– Динозавр очнулся! – практикантка из местного медучилища, только принявшая ночное дежурство помчалась в ординаторскую. Ночью медсёстры дежурили по двое. Вторая практикантка валялась на диване в ординаторской, увлечённо путешествуя по бесконечности Интернета в своём смартфоне.
– Динозавр очнулся! – с порога крикнула практикантка, ходившая проверить, как там обстановка в реанимации.
– Да ладно, – не отрываясь от телефона и даже не повернув головы, отмахнулась вторая.
– Стопудово. Захожу, а у него глаза открыты, на люстру пялится…Что будем делать?
– Ну, припёрло деда!.. Вот невезуха, всю ночь, что ли, будем с ним возиться. Говорила тебе позавчера: гаси его. Валяется тут месяц, его давно уже черти ждут…Тело ей понравилось!..
– Что, я не права, что ли! Не у каждого молодого такое телосложение. Такой сбитенький, как негр с порносайта! – прыснула смехом от собственного сравнения. – Вот врач из терапии, что за тобой таскается. ему тридцатник, а пузо, как рюкзак альпиниста, через ремень переваливается. Да и подозрительно, как наше дежурство, так кто-то на вынос.
– Ну-ну, посмотрим. Как до отзыва по практике дело дойдёт, будешь перед терапевтом задом крутить. Быстрей сюда, смотри, что нашла…
Теперь обе практикантки, валяясь на диване, листали сенсорный экран смартфона. Через пару часов пошли на разведку в реанимацию. Тот, кого они называли динозавром за приличный возраст, уже сидел на кушетке, оборвав все опутывающие провода и датчики. Девицы так и замерли в дверях с открытыми ртами. Сейчас их больше всего волновало, слышал ли пациент, как они в прошлое дежурство хотели отключить его от аппаратуры.
Рябову было вовсе не до них. Он всё ещё не мог освободится от воспоминаний из той далёкой флотской службы. Учебная тревога тогда превратилась вдруг в боевую. Из всего отделения выжить посчастливилось только ему. С этими же видениями он и отключился, теряя сознание в битком набитом городском автобусе около месяца назад. Правда тогда люк так и не открылся, а резак, двигаясь по кругу, медленно потух вместе с сознанием.
Купание в ледяной балтийской воде не прошло даром. Провалявшись год по госпиталям, Рябов был списан с флота вчистую. На родину в Сосновку, в маленькую деревеньку в десять домов, прибыл с двумя сопровождающими. Статный красавец, по которому до призыва на службу сходили с ума все девки окрестных деревень, вернулся домой сидя на носилках, со скрюченными ревматизмом ногами, под слёзы матери и вздохи деревенских бабок. Болезнь не отступала почти три года. Так и просидел сиднем – то на печи, то на лавке у окна, то на завалинке. Военные врачи отказались от него, отправив домой, мало чем могли помочь в районной сельской больнице. Сложно сказать, что именно помогло, методов лечения испробовали множество, но болезнь потихоньку стала отступать. Раз даже привезли на телеге из далёкого хутора бабку-шепталку. Та только вошла, скрючившись в хату, постукивая кленовым посохом, постояла молча минуту-другую и также молча вышла.
– Этакого соколика никакая клетка не сдержит, ему простор нужон. Моя подмога ему не надобна. Далеко отсюда его думки, а ноги, придёт время, окрепнут, – поведала матери уже у самой калитки, наполнив её сердце надеждой, и оказалась права.
В самом конце третьей весны, с приходом жарких, почти летних дней, начали сбываться её предсказания. Ревматизм отступил. Стянутые мышцы ног снова стали эластичными, и к середине лета Николай почувствовал себя здоровым. О том, что её соколик скоро вновь подымется на крыло, мать поняла, тайком наблюдая, как сын наглаживал морскую форму и прихорашивался в ней перед зеркалом. Уговоры председателя колхоза остаться и обещания дать новый трактор не смогли его убедить. Перед самой службой Николай получил права тракториста-машиниста, но пахать загонки маленьких полей среди густых лесов Брянщины – это не его. Остаться здесь – значит, вновь зачахнуть. Окружающие приписывали его исцеление разным применяемым снадобьям, бабке-шепталке. Он же свято верил, что на ноги его подняла жажда странствий, необъятных просторов, больших дел. Так в морской форме с одинокой медалью за отвагу, с пустым фанерным чемоданчиком и укатил на большие стройки Дальнего Востока. Кроме нескольких флотских фотографий, положить в чемоданчик было нечего. Все его вещи были на нём. Да и что было в разорённой войной брянской глубинке, даже в школу его младшие братья ходили с ручками из прутьев веников с привязанными перьями. Ехал за идеей в компании таких же, как он, романтиков перекати-поле.
Война давно закончилась, со службы комиссовали, а ему, как и всем сверстникам, хотелось подвигов. Вот здесь ему пригодились навыки тракториста и техническая подготовка на флоте. Хотелось не просто работать, а воочию видеть результаты своего труда. Выравнивать и воздвигать горы, спрямлять реки, прокладывая новые русла, создавать новые моря, сооружая гигантские плотины. Своим сухопутным кораблём выбрал экскаватор. Вот это было его – всё, как на флоте: ветер в лицо, вокруг простор, дождь в дверь без стекла. Самое главное – результаты налицо, а ещё главнее – военно-морской флажок на кабине, надпись «Балтфлот» на дверке и полосатая тельняшка под спецовкой с всегда расстёгнутой верхней пуговицей.
На первой же стройке подобрались бывалые бульдозеристы и экскаваторщики. С таким огоньком работала молодёжь, давала такие объёмы и темпы, что это было замечено кем-то на самом наверху. Ещё был свеж опыт войны, когда для штурма мощной обороны создавались штурмовые бригады, которые вели за собой общевойсковые армии. Решено было сохранить ударный молодёжный коллектив. Когда основной объём земляных работ заканчивался и приходили строители и отделочники, новая «Спецмехколонна» грузила экскаваторы и бульдозеры на открытые железнодорожные платформы. Ждала новая гигантская стройка. И мчался литерный поезд, перевозя их на другой конец Советского Союза. После окончания следующей стройки рисовали новые звёзды на боках своей техники и вновь грузились на железнодорожные платформы. Менялись пейзажи: то тайга, то пустыни Средней Азии, то болота Севера, то горы Кавказа. Неизменными оставались только теплушки, вагончики-бытовки, песни под гитару да фанерные чемоданчики, в которых прибавлялись только грамоты и письменные благодарности…
Сейчас, начиная осознавать, где находится, Николай Григорьевич оглядывал реанимационное отделение областной больницы. И наткнулся взглядом на двух девушек в больничных халатах, застывших в дверях. Их расширенные глаза и полуоткрытые рты говорили сами за себя. Немая пауза явно затянулась. Рябов нарушил её первым.
– Как там в Крыму? – медленно, нараспев спросил он. Язык плохо слушался, словно очнулся не в тёплой палате, а полсотни лет назад вытащили из ледяной воды затопленного отсека.
Девицы побледнели ещё сильнее. Откуда старикан знает, что они летом отрывались в Севастополе целый месяц за чужой счёт. Значит, слышал все их разговоры, и это пугало. А что ещё он знает?..
– Мост построили?.. Какой сегодня год? – вновь спросил Рябов.
Медсёстры заулыбались. Румянец вновь вернулся на их щёки. Стало ясно, что Динозавр не в теме. Забыв о своих обязанностях, они весело защебетали, перебивая друг друга. Быстренько ввели Николая Григорьевича в курс происходящего. Больница, как и земля, полнится слухом, и даже санитарки всегда в курсе всего происходящего. Без сознания он целый месяц. Сюда его с городской улицы доставила скорая. К нему никто не приходил, по телефону каждый день звонила жена, постоянно плакала в трубку. В Крыму ничего такого глобального за месяц не произошло, а мост обещают сдать через два года.
– Через два года? – переспросил Рябов, ему казалось, прошла вечность, но всё осталось, как было. Вопрос для него был вовсе не праздным: половина из того, что построил он за свою жизнь, с развалом Союза стало заграницей. Последние двадцать лет жил с обидными переживаниями. Любое застолье, а иногда и обеденные перерывы, оканчивались спорами до хрипоты о справедливости произошедшего. Стараясь удержать возле себя соседние народы, Россия за счёт обнищания своей центральной части создавала там производства, передавала целые области, наполняла трудовыми ресурсами соседние республики. Разом всё это оказалось чужим. Теперь вот в родной дом вернулся Крым. В строительство грандиозного Северо-Крымского канала вложил свою лепту и Рябов Николай Григорьевич. Одна из звёзд на кабине его экскаватора была за эту стройку. Если раньше в компаниях заводил спор о том, как будут делить Черноморский флот, то теперь, когда всё определилось, с замиранием сердца смотрел новости, считая с мужиками каждую сваю, забитую в дно Керченского пролива.
