Придя домой, тщательно записывал услышанное, чтоб использовать в дальнейшем. В своих рассказах о родных местах взял за правило: никакой лжи, никакой отсебятины и приукрас, только правда. Только она пробьётся через годы. Хотя была и такая правда, что и записывать-то противно, например, как сдала одна из жительниц семь окруженцев, шедших полями на восток от речки Демины в районе села Павлиново, получив за это два мешка муки. Немцы примчались на мотоциклетках, посекли их пулемётами с люлек, а потом штыками на винтовках, не нагибаясь, повспарывали им животы – посмотреть, чем питаются, не помогают ли им местные. В желудках был только щавель… Тётка же эта дожила до глубокой старости.
Хороших историй было гораздо больше – смешных, героических и просто житейских. Один раз на печёнку в одну из деревень попал старый фронтовик, танкист. Приехал за тысячи километров из Сибири. Решил на закате лет пройтись фронтовыми стёжками-дорожками. Хранил с войны страшную тайну и не хотел унести её с собой. Рассказал, как летом сорок третьего в этих местах перед большим наступлением дважды ходили они в танковую разведку боем – пощупать немецкий передний край, оба раза всё кончалось печально: сожгут немцы головные машины, и атаки захлёбываются. Оказалось, среди немцев тоже есть отчаянные. На трофейной тридцатьчетвёрке сидел их экипаж в засаде на нейтралке. Наши только сунутся, они сзади в хвост атакующим пристроятся и расстреливают головные машины с тыла. Сообщил об этом прибежавший из соседней деревни паренёк. Он видел, как свои бьют по своим. Послали разведку. Всё подтвердилось – машины расстреляны в заднюю проекцию.
Тут уж наши устроили охоту на охотников. Кто имитировал атаку, кто стоял в засаде. Сожгли их так же, как они наших, – с тыла, чтоб неповадно было. Никто не ушёл. Так и стояла эта тридцатьчетвёрка на нейтралке, немцы не могли забрать своих, а нашим они и вовсе были не нужны. Фронтовой эпизод как эпизод, чего на войне не бывает. Главное другое: когда фронт в августе двинулся вперёд, идущая следом похоронная команда, ничего не зная об этом, похоронила немчуков из тридцатьчетвёрки в одной братской могиле с нашими – как их, обугленных, различишь.
Закончив свой рассказ, старый танкист выдохнул с облегчением, словно избавился от тяжкого груза, гнетущего его годами. За столом воцарилась мёртвая тишина. Трудно доходило до сознания, что под одним из знакомых обелисков, под красными звёздами, лежат враги.
– Да пёс с ими! – фразой Ивана Грозного из любимого фильма Павел Степанович разрядил обстановку за столом. Взял бутылку, разлил по полной. Встал. За ним встали все.
– Давайте за победу. Спасибо тебе, танкист. Да, чем больше узнаём, тем весомее и ценнее становится наша победа. Такого коварного и отчаянного врага сумели перебороть!..
Исходя из личного опыта, Степаныч готовился к самым неожиданным ситуациям. В литературе медведь описывается как заправский боец, боксёр, реагирующий на любое движение, любитель снять скальп хуком справа или слева, хотя если топтыгин нападал, встав на дыбы, в этой позе был наиболее уязвим. Даже смысл старинной охоты на него с рогатиной заключался в умении поднять зверя на дыбы, не дать напасть на четырёх лапах. Пошёл зверь низом, пиши, пропало.
Литература литературой, а опыт опытом. Вместо лёгкой вязаной шапочки отыскал плотную солдатскую ушанку. Когда-то на армейской службе, натянув такую шапку на уши, завязав тесёмками на подбородке, с обмотанным солдатским ремнём вокруг ладони пряжкой вперёд, врубался в солдатскую махаловку. Чего греха таить, иногда дрались то с соседней ротой, то со стройбатовцами, то между землячествами, да и перед своими старослужащими на второй половине срока службы пришлось отстаивать место под солнцем. Ушанка хорошо держала даже удар ноги. Пряжка от солдатского ремня её тоже не секла.
В лесу важен каждый звук, каждый шорох, треск сучка под лапой зверя, крик испуганных им птиц. Чтобы не лишить себя этого, пробил высечкой для пыжей слуховые дырки в отворачиваемых ушах шапки. Поверх зимней куртки решил натянуть спецовку из толстого, прочного брезента – то ли сталевара, то ли сварщика. Греметь и шуршать она будет, конечно, на весь лес, но в данном случае, как рассудил Степаныч, не имело никакого значения. Шорох лыж по насту этот зверь всё равно услышит издалека. Порвать же куртку было непросто.
В этом космическом облачении – в ушанке, завязанной на подбородке, брезентовой спецовке, перетянутой ремнём с заткнутым за него стилетом двинулся в полдень, как планировал, следом подстреленного вчера медведя. Ещё летом за глаза называл его здоровяком, а вчера убедился: след соответствует размерам. Правда, вид его вчера был не совсем презентабельным. Даже на ходу были заметны торчащие острые лопатки, выделялся горбом хребет. Пустой тряпкой болтался живот. Да и шерсть, свалявшись, висела клочьями. Явно изголодавшись, этот способен на всё. С собой прихватил и мобильник, забив первыми три нужных номера, чтоб долго не копаясь, в случае чего позвонить знакомым в район. Минут тридцать-сорок аккумулятор должен выдержать.
Находились силы даже улыбаться, представив свой вид со стороны. От следа держался в двух десятках метров, стараясь, чтоб солнце светило в спину. Подойдя к лесу, внимательно прислушивался к каждому звуку. Полуденную тишину ничего подозрительного не нарушало, только по-весеннему тренькавшие синицы под ярким мартовским солнцем составляли ему компанию.
Здоровяк сильно кровенил правым боком. Кровь вылетала с него этакими пульсирующими фонтанчиками и вдоль следа тянулась алая волнисто-прерывистая «кардиограмма». Уже возле леса его размашистые прыжки заметно сократились. Было всё равно непонятно – то ли это от усталости и потери крови, то ли что-то задумал. Не спеша двигая лыжами, внимательно сквозь мушку вертикалки осматривал каждое подозрительное место. Куртина маленьких, почти новогодних ёлочек, плотно сомкнувшись между собой, вначале вызвала подозрение. Минут пять Павел Степанович держал её на прицеле, шестым чувством чуя угрозу, исходившую оттуда. До ёлочек от него было полсотни шагов, медвежий след вёл в противоположную сторону, повода для беспокойства не было. Вспомнилась поговорка про пуганую ворону, что боится каждого куста. Расслабившись, двинулся дальше, но через десяток шагов вдруг дошло, что его беспокоило в куртине ёлок. Снег! Да, снег! На некоторых ёлках снежные шапки были немного нарушены, словно кто-то потревожил ствол. Сердце зашлось от догадки. Павел Степанович резко разворачивался, ведя стволы по горизонту, одновременно вытаскивая из ремешков лыж ноги, а из еловых зарослей сквозь снежный взрыв летел ему навстречу раненый медведь. Здоровяк никуда и не ходил, получив смертельную рану, не стал тратить силы на далёкий переход, а как только отвязались сороки, сделав небольшой круг, лёг недалеко от своего следа, укрывшись в еловом молодняке. Здесь он терпеливо, истекая кровью, почти сутки ждал. В рывок к своему преследователю он вложил последние силы.
Стрелять вновь пришлось навскидку. С первого выстрела его не остановил, но промаха не было, зверя всего передёрнуло, в прыжках появилась вялость. Вторым бил почти в упор, шагов на пятнадцать. Здоровяка вновь передёрнуло. Перезарядиться не успевал и с двух рук кинул ружьё навстречу идущему низом зверю. Тот принял пас, мгновенно встав на дыбы, перебил вертикалку надвое, и она, вращаясь, как праща на ремне, улетела в снег метров на пятнадцать. Это и было нужно. Степаныч, пригнувшись, кинулся вперёд. Уходя вправо с линии атаки зверя, сунул с правой ему в бочину проверенный годами штыковой стилет. Нужное место он знал. Теряя равновесие, рвал движением кисти рукоять стилета вниз, вкладывая в это движение всю инерцию тела.
Мишка, показав чудеса реакции на движение, влепил по касательной, зацепив левое плечо и затылок охотника, но это было его последнее осознанное движение. Здоровяк на мгновение замер в стойке и, медленно осев назад, стал заваливаться на бок, впечатывая своей тушей в снег оглушённого Павла Степановича. Досталось ногам, медведь грохнулся поперёк их, и не было шансов пошевелиться. Последние конвульсии и предсмертная дрожь зверя через ноги передавалась всему телу Степаныча. Левая рука не двигалась в плече. Перед глазами плыли блестящие звёздочки и розовые круги, онемел от удара и затылок. Брезентуха и солдатская ушанка немного смягчили удар.
