— Отличная мысль, — одобрил Виктор. — Я поговорю с мирром ректором.

Джон

Когда Виктор вошел в мой кабинет, то он выглядел настолько обескураженным, словно открыл дверь в кладовую и вдруг увидел, как в ней распахнулись глубины ада. Он приложил усилия, чтобы держаться спокойно, но спокойствие покинуло его, когда Виктор опустился в кресло и устало провел ладонями по лицу.

— Итак? — нетерпеливо спросил я.

— Вы были правы, Джон, — ответил Виктор. — Это родительское проклятие. Это сильнейшая магия смерти. Я не рассказал девочке всей правды, чтобы не пугать — она и без того трясется от страха.

Я угрюмо кивнул. Дождь за окном застучал еще сильнее — старинные часы показывали десять утра, но в кабинете царил сумрак. Проклятие и магия смерти — Огастас не соврал.

— Спасибо, — кивнул я. — Об этом я и думал, но мне нужно было ваше мнение как знатока.

Виктор выглядел, как самая настоящая деревенщина, которая приезжает на ярмарку продавать сало и ходит там с разинутым ртом, дивясь на чудеса — но это была лишь обаятельная маска, за которой скрывался матерый волшебник, которого никто не смог бы обвести вокруг пальца. Мне нужно было, чтобы именно Виктор изучил Майю и подтвердил или опроверг то, о чем говорил Огастас.

На душе сделалось горько, во рту поселился вкус пепла. О магах говорят, что наша жизнь полна приключений — но я ненавидел приключения и теперь, когда одно из них появилось в академии с пончиками в шоколадной глазури, я точно знал: спокойной зимы у нас не будет.

— Но это не та магия смерти, с которой мы прежде имели дело, — продолжал Виктор. — Это смерть, да, но как бы вам объяснить… это некое подобие поля перед снегом. Все иссохло, все умерло, но в глубине движется жизнь. Много жизни. Майя Морави магический феномен. Она не некромант в чистом виде, она способна не только поднимать мертвое, но и усиливать живое. Видели бы вы, какой сад расцвел в тренировочном зале!

Кажется, я был неправ, называя харваруна заковыристой магической дрянью. Настоящее заковыристое носило форму доставщицы.

— Виктор, вы лучший маг жизни из всех, кого я знаю, — сказал я без капли лести. — Что вы посоветуете, с учетом родительского проклятия и магии тьмы?

Виктор пожал плечами. Какое-то время он сидел неподвижно, погрузившись в размышления. Кабинет погрузился в серые унылые сумерки — словно сражаясь с ними, студенты на третьем этаже взяли гитары и принялись распевать бодрые песенки странствующих поэтов. Я даже невольно подхватил одну, мысленно, конечно: «Люди смертны, но тогда поживем немного. Впереди еще еда, впереди дорога. Люди смертны — все равно. От того не плачем: впереди еще вино, впереди удача».

Куда ж без еды, если отправляешься в путешествие.

— Во-первых, конечно, надо разобраться, что с ней произошло, — произнес Виктор. Я кивнул. — Скорее всего, проблема в том, что она пережила в детстве. Я заметил странные нити очень глубоко в ее прошлом. Если мы разберемся с этим, то поймем, откуда взялось родительское проклятие, и найдем того, кто все запечатал. Лучше всего просто отправиться к семье Морави и расспросить их обо всем.

Я снова кивнул. К делу придется подключать Блюме и Финкельмана — они могли разговорить, кого угодно.

— А во-вторых, надо найти ей спокойное занятие, — продолжал Виктор. — То, что уравновесит ее разум и не допустит каких-то новых выплесков. Я предложил ей взяться за пончики. Пустите ее на кухню?

— Пущу, конечно, — согласился я. Пончики у Майи Морави действительно вышли удивительные — вот пусть и стряпает. — Скажу домовым, чтобы выделили для нее стол.

Что же все-таки произошло в ее детстве? Наверно, всплеск некромантии — настолько сильный и пугающий, что родители прокляли ее. Кого вернула маленькая Майя с того света?

Некромантов боятся. Некромантов не любят. В отличие от всех остальных волшебников, они окружены страхом и презрением — даже в академии, где ко всем студентам относятся одинаково, немногочисленные некроманты держатся отдельно от остальных, своей группой, в которую не допускают посторонних. Потом, после академии, из них получаются неплохие ученые, исследователи, даже врачи — но ни любви, ни особенной дружбы они не знают.

И это в крупном городе! В бесчисленных городках и поселках, рассыпанных по всему Степному океану и складках Захолмья, с некромантами, в общем-то, короткий разговор. Никто не захочет, чтобы рядом был тот, кто способен поднимать мертвецов — если остальные маги имели дело с жизнью, то некроманты проникали за границы смерти, погружались слишком глубоко в те сферы, на которые издавна были наложены запреты.

Родительское проклятие прекрасно сюда вписывалось.

— Она говорила, что ничего не помнит до шести лет, — сказал я. — Виктор, вы слышали о том, чтобы некромантия пробуждалась в таком раннем возрасте?

Виктор отрицательно покачал головой.

— Нет, никогда. Возможно, ее родители прольют свет на то, что тогда случилось. До них недалеко добираться: миррин Морави снимает уголок на чердаке, приехала в Веренбург из Хорвского предместья. Совсем рядом.

— Откуда вы это узнали? — поинтересовался я.

— Вера рассказывала, — ответил Виктор. — Второкурсница, маг жизни, но без особенных перспектив.

Я понимающе кивнул, вспомнив, как эта Вера перешептывалась с приятельницами, бросая колкие оценивающие взгляды в сторону Майи.

— Значит, у нас в академии уникальное магическое явление, — вздохнул я, и Виктор улыбнулся.

— И хорошо, что к нему прилагаются пончики! — сказал он. — А с остальным разберемся.

Снова пончики и сбежавшая семья

Майя

На обед домовые готовили куриный суп с капустой и келенийскими приправами, воздушный картофель и говяжьи полоски с луком, а на десерт — бесчисленное количество кексов с фруктами. По распоряжению ректора мне выделили небольшой стол возле окна — во время готовки я могла любоваться изумительным видом, который открывался отсюда на Веренбург и окружающие его леса. Деревья облетели и теперь стояли угрюмые, нахохлившиеся: город казался укутанным в лохматую шубу. А скоро пойдет снег… Когда-то я любила кататься с горки — возвращалась домой, словно заснеженный медвежонок, и бабушка обметала меня веником в прихожей, а родители сдержанно говорили, что я, должно быть, измерзлась, и нужно скорее выпить горячего чаю. Это было давно — тогда я верила, что они меня любят.

Потом ни от любви, ни от веры в нее не осталось и следа. Бабушки не стало; вернувшись домой после похорон, отец не выдержал и пробормотал: «Прибралась наконец-то, старая сука», и было видно, что он испытывает невероятное облегчение. Я была потрясена до глубины души: бабушка была самым добрым человеком на свете, она никогда не сказала дурного слова зятю и дочери — когда я, заливаясь слезами от горя потери, спросила отца, что такого ему сделала бабушка, то он ударил кулаком в стену возле моего лица и заорал:

— Она жила здесь! И ты тоже! Ты тоже тут живешь, тварь!

Все, что я смогла сделать в ту минуту — уползти в свою комнату, утопая в слезах. Уже после я поняла, что тогда отец боялся. Боялся так, что забывал себя.

— Ловко у вас получается, — одобрительно произнес один из домовых. Он запрыгнул на высокий стул и стал с любопытством смотреть, как я выкладываю пончики в широкую кастрюлю с разогретым маслом. Остальные домовые тоже глядели в мою сторону: их искренне удивлял человек на кухне.

Люди готовят очень редко, считая стряпню баловством или чем-то вроде хобби. Зачем торчать часами у плиты, когда можно поручить это дело домовым, которые есть в каждом доме? Конечно, иногда красавицы брались за стряпню, чтобы впечатлить кавалеров — за этим Вера и выпытывала у меня рецепт пончиков. А для меня готовка была частью жизни — хорошей, очень светлой частью.

Я создавала то, что приносило радость. Это придавало моей жизни особый смысл.

— Если хотите поучаствовать, то приглашаю окунать пончики в глазурь, — сказала я. Домовые радостно закивали — для них мои пончики, я и участие в совместной готовке было чем-то вроде развлечения — и весело принялись за дело. Один из них задумчиво предположил: