Возле высокого стрельчатого окна стоял небольшой комод. Я выглянула в окно — внутренний двор замка был озарен фонарями, возле осушенного фонтана сидела парочка, целуясь и хихикая, и снова целуясь. На комоде стояла удивительная бабочка, вырезанная из сердолика — она была настолько тонкой, что крылышки с оранжевыми прожилками казались прозрачными и живыми. Не знаю, какие бесы меня попутали — я осторожно протянула руку и дотронулась кончиком пальца до крыла.

Бабочка издала мелодичный перезвон и улетела за комод.

Твою же мать! Дура!

Надеясь, что она не сломалась, я перегнулась через комод — бабочка сидела на полу, сложив крылья. Над ней рассыпалось лимонное облако пыльцы, мелодия стала тише. Я не доставала до нее совсем немного — мне бы перегнуться сильнее, но я понимала, что если сделаю это, то рискну свалиться к бабочке и встать на голову.

— Иди сюда, — позвала я, стараясь ухватить бабочку за крылышки и проклиная свои руки, которые надо было не вынимать из карманов форменных темно-зеленых штанов. — Иди сюда, ну. Я не обижу.

Бабочка словно рассмеялась, и я услышала шаги — легкие, упругие, почти эльфийские: это только эльфы ходят так, словно движутся не по земле, а по облаку.

— Подержите меня, а? — попросила я, решив, что это пришел кто-то из студентов. Вот почему эта мысль пришла мне в голову? Кто бы знал… — Если я не достану эту бабочку, ректор Холланд меня убьет.

Тяжелые сильные руки опустились мне на бедра, удерживая, и легонько подтолкнули вперед так, что я наконец-то смогла схватить бабочку. Потом меня потянули назад, я почувствовала пол под подошвами своих потертых туфель и выпрямилась.

Обернулась.

Ректор Джон Холланд протянул ко мне руку и насмешливо произнес:

— Что ж, отдайте бабочку.

Мне показалось, что подо мной качнулся пол. Мир пришел в движение и содрогнулся, готовясь похоронить незадачливую доставщицу под развалинами.

Холланд смотрел на меня с язвительной небрежностью, сквозь которую проглядывало его привычное ледяное равнодушие. Почему, ну почему я вообще трогала эту дурацкую бабочку? Зачем пошла рассматривать магические диковинки? Во мне проснулся огонь стыда: прилил к щекам, окрасив кожу алым; когда я окончательно поняла, что ректор держал меня за бедра, то пол качнулся снова — или это я качнулась, собираясь провалиться сквозь землю от позора?

На коже багровели отпечатки его ладоней — сухих, сильных, опаляющих. В угольно-черных глазах ректора плавали золотые огоньки: взгляд приказывал опуститься на колени и подчиниться хищнику, и я застыла, словно крохотный лесной зверек перед волком.

— Вы заставляете меня ждать, миррин.

Я положила бабочку на его ладонь — Холланд дунул на желтые крылышки, бабочка вспорхнула и вернулась на прежнее место. Музыка прозвенела и затихла, бабочка шевельнулась и застыла — теперь все было по-прежнему, если не считать того, что в моей душе все дрожало и звенело от волны смешанных чувств.

Когда Рорк попробовал ущипнуть меня за то же место, за которое брался ректор Холланд, я дала ему по физиономии. Ох… Мне казалось, что я сейчас расплачусь.

За льдом во взгляде Холланда проплыла насмешка. О, конечно — я его забавляла.

— Откуда вы вообще тут взялись? — спросил он и, прищурившись, добавил: — Ваше лицо мне будто бы знакомо. Кто вы?

— Я из «Луны и Кастрюли», — прошептала я, не чувствуя ни языка, ни губ. Огонь в груди поднялся до лица, мне было невыразимо стыдно. Кто, ну кто просил меня трогать эту бабочку? — Доставка заказа… пончики в глазури там, на столе.

Холланд кивнул.

— И заинтересовались моей коллекцией диковинок? Половина из этих вещиц способна сжечь ваши пальцы до пепла за четверть секунды.

— Я не знала, — пролепетала я еще тише. Холланд склонил голову влево — похоже, я забавляла его. — Простите, пожалуйста, я нечаянно. Я…

Я до сих пор чувствовала его руки у себя на бедрах. Они могли бы сломать меня, как соломинку — такой была мощь, что плескалась в них. Но была в них и нежность: Холланд держал меня с той осторожностью, с которой прикасаются к иконе или ребенку.

Так, хватит! Тридцать три пекла ему на голову, о чем я вообще думаю!

— Идемте, — бросил Холланд, и мы подались к дверям. Мелькнула одна из пирамидок — я отчетливо увидела ее острые грани и поняла, что они покрыты запекшимся красным. — Сколько с меня?

— Пять дукатов, — прошелестела я. Холланд небрежно махнул рукой в воздухе — откуда ни возьмись, выпорхнули пять серебряных кругляшей, проплясали джигу и нырнули ко мне в карман.

— Благодарю за доставку. Идите.

Пресвятые небеса, он меня отпускает! Не чувствуя под собой пола, я подалась к дверям, понимая, что сейчас выйду и сгорю от стыда и чего-то намного сильнее и глубже, чем стыд. Холланд смотрел мне вслед: я чувствовала его тяжелый равнодушный взгляд на своей спине — он выталкивал меня прочь.

— Всего доброго, мирр ректор, приятного аппетита, — выдохнула я и, выскользнув за дверь, какое-то время стояла, не шевелясь и пытаясь опомниться. Музыка утихла, неуловимый запах магии почти растворился в воздухе. Академия почти погрузилась в сон. Завтра выходной день, студенты будут дрыхнуть до обеда с полным на то правом, а я буду бегать с коробом и заказами, зарабатывая на новую жизнь, и постараюсь забыть о прикосновении ректора Холланда к моим бедрам. От него веяло властью — могуществом великого волшебника, который способен переставлять горы местами; я не могла не думать об этом, не могла выкинуть из головы, что…

Нет. Хватит.

Я спустилась на несколько ступенек, когда дверь за моей спиной открылась, и Холланд окликнул:

— Миррин, вы еще здесь? Вернитесь.

Что ему еще могло понадобиться? Неужели он нашел гвоздь в пончике? Гвоздь-то да, так бы ему и надо, но все же — я обернулась и увидела, что Холланд стоит в дверях, и интерес в его взгляде сделался другим. Теперь ректор смотрел на меня как на любопытный экспонат, а не как на назойливую помеху, которая испортила ему вечер своим появлением.

— Да, мирр ректор? — спросила я. Холланд скользнул в зал и, поднявшись по лестнице и войдя, я увидела, что он крутит в пальцах надкусанный пончик.

— Кто это готовил? — полюбопытствовал он. Ноги сделались ватными, а в ушах зашумело. Кажется, сейчас у меня начинались настоящие неприятности.

— Это я готовила, — призналась я. Ну вот и все. Холланду что-то не понравилось, он обязательно пожалуется мирру Шварцу, а тот не станет разбираться — просто выкинет меня с работы. Холланд один раз уже разрушил мою жизнь — что ж, видимо, он собирается продолжать.

— Вы всегда готовите, используя магию?

А вот это были уже не неприятности — это были проблемы. Если кто-то использовал магию без лицензии, то за ним приходила инквизиция, и такой человек нескоро возвращался домой. Лицензию выдавали только тем, кто окончил академию, но…

Я ведь не использовала магию! Я просто пекла пончики! Самые обычные пончики, этот рецепт я знаю с детства, он достался мне от бабушки, и в нем нет ни капельки волшебства. Просто пончики, ничего больше.

— Там нет магии, — прошептала я. Губы сделались тяжелыми, задрожали. На глазах выступили слезы. — Там нет никакой магии, мирр ректор, я…

— Вы меня держите за дурака, миррин, — отрезал Холланд. — Я способен заметить даже крохи волшебства, уж поверьте. А тут, — он показал мне пончик, — его уж точно не крохи.

Все. Один раз этот человек в черном костюме, как у могильщика, похоронил мое будущее. Сейчас он сделает это снова — подаст сигнал в инквизицию, те приедут и будут беседовать со мной уже в подвале, небрежно демонстрируя пыточный инструментарий.

Магия нуждается в контроле. Маг может быть уважаемым членом общества, но это только после учебы и получения лицензии на волшебство. Если у тебя нет этой замечательной грамоты с золотыми печатями, а ты все равно колдуешь, то готовься к нескольким годам в тюрьме — и хорошо, если обойдется без пыток во время следствия.

— Клянусь Святым престолом Господним, что я готовлю без магии, — сказала я, и над моей головой проплыли искры: это была сильная клятва, и она показала, что я не лгу. Холланд вопросительно поднял бровь: кажется, я заинтересовала его еще сильнее.