— Кто такой это Шмыгаль? — спросила Харуко.

— Это заноза всего кадетского корпуса. Но он нам поможет. По крайней мере, я на это надеюсь. Поехали!

Я и вправду рассчитывал на помощь Шмыгаля, хотя и сомневался, что он даст мне хотя бы договорить. Однако у него был доступ к оружию. Да и силой он обладал огромной.

Мы доехали до кадетского корпуса, зашли внутрь. Харуко заранее надела бейсболку, чтобы походить на парня и не привлекать лишний раз охрану. Шмыгаль сидел в своем кабинете, заполнял какие-то бумаги. В углу у него стоял маленький телевизор, по которому показывали черно-белое кино.

— Пушкин? — воскликнул Шмыгаль, когда мы зашли к нему в кабинет. — Ты что тут делаешь?

Он отложил карандаш, перевел глаза на мою спутницу, спросил:

— А это кто такой? Что-то я не помню его.

— Он, точнее она, со мной, — ответил я.

— Она?!

— Семен Семенович, послушайте, у меня важное дело к вам.

Шмыгаль фыркнул, внимательно осмотрел Харуко. Потом повернулся ко мне, спросил:

— Так что ты тут делаешь? Мне передали, что ты заболел.

— Не совсем так, — произнес я. — Семен Семенович, у меня к вам серьезный разговор.

— Даже так? — нахмурился тот. — Заявление принес?

— Какое заявление? — не понял я.

— Ну серьезный разговор — это про увольнение обычно. Все так начинают. Не выдерживают условий кадетских и уходят. Только предупреждаю сразу — с белым билетом тебя точно никуда не возьмут, ни государственной тебе службы, ни тем более военной.

— Нет, — покачал я головой. — Увольняться я не собираюсь. Я по другому вопросу.

— А что же тогда? — окончательно растерялся Шмыгаль.

Я не знал с чего начать. Сказал:

— Дело государственной важности.

Шмыгаль пристально посмотрел на меня.

Я сделал глубокий вдох и начал рассказ. Я не стал говорить ему лишних деталей, но остановился в своем рассказе на Распутине и о том, что он создал тайную секту. Это были ничем не подкрепленные слова, я искренне надеялся, что меня не сочтут за идиота.

А еще я рисковал, потому что Шмыгаль и сам мог оказаться одним из адептов. Маловероятно, но все же. Хотя в это верилось с трудом. Шмыгаль из другого теста. Я осторожно рассказал о том, что разум Распутина захвачен неизвестной сущностью (говорить про иные миры и Архитектора тоже не стал — помнил про наказ Императора). Закончил тем, что нужно остановить Распутина иначе катастрофы не избежать.

Шмыгаль выслушал молча, потом произнес:

— Ты правда думаешь, что я в это поверю?

Ожидаемая реакция.

— Могу поклясться на крови честью рода! — тут же выдохнул я.

Такой аргумент заставил Шмыгаля нервно заерзать на стуле. Честь рода — для него это были не пустые слова, и к этому он относился очень серьезно. К тому же он знал, что обычно происходит с теми, кто не сдержал клятву рода. Я в данном случае поставил судьбу фамилии на кон. Большая ставка. Слишком большая. Но мог ли я поступить иначе?

— Это сильнее слова, — напряженно произнес он. — Но это слова...

Я вскинул руку вверх, создал родовую печать. И наложил ее на себя. Печать неярко вспыхнула и растворилась, оставляя в воздухе едва заметный след.

Шмыгаль долго молчаливо смотрел на то место, где она появилась. Я чувствовал — он поверял. Не фокус ли это? Не обман? Но все было взаправду. И он еще больше стал задумчив.

— Я даже не знаю, что сказать, — наконец произнес он. — Кто-то из вас действительно сошел с ума — либо и в самом деле Распутин, как ты говорил. Либо ты сам.

— Семен Семенович, меня зовут Харуко Камияма, — произнесла девушка, выходя вперед и стягивая с головы бейсболку. — Я являюсь официальным представителем японской делегации, которая приехала с визитом к Императору. Вот мои документы.

Девушка показала корочки.

— Постой... — Шмыгаль присмотрелся к девушке. Потом хлопнул себя по лбу. — То-то я и смотрю лицо у вас знакомее! Я же вас по телевизору видел, по новостям!

И вновь стал серьезным.

— Что же вы тут...

— Все по тем же причинам, по которым Александр пришел к вам. И я хочу подтвердить то, что Александр говорит чистую правду. Российская Империя находится под угрозой. И если мы не отреагируем максимально быстро, то беды не избежать.

— Послушайте... — окончательно растерялся Шмыгаль. — За долгие годы работы в кадетском корпусе я привык ко всяким розыгрышам. Я привык ко всякому. И повидал всякого. Но если вы, ребята, сейчас пытаетесь меня разыграть, то я скажу вам так — это очень плохая идея. С такими темами не шутят.

— Мы говорим правду!

— И если все это окажется дурацкой шуткой, то я клянусь, что сделаю так, что вас вышвырнут отсюда не только с белым билетом, но и с пометкой во всех черных списках. Вас не то, что на госслужбу не возьмут, вас даже уборщиком туалетов не примут. И про Рейтинг Аристо тоже можно сразу позабыть.

Шмыгаль говорил это все больше для того, чтобы завести себя. ОН прекрасно понимал, что мы не врем.

— Так что, Пушкин, я спрошу последний раз — ты действительно хочешь продолжить этот разговор? Вспомни. Какие последствия это может вызвать для тебя и твоей семьи. Есть еще шанс списать все на ошибку и уйти отсюда. Ну так что?

— Это не шутка, — устало ответил я. — И нам действительно нужна помощь.

И словно в подтверждение наших слов телевизор, который шел фоном и показывал какой-то старый фильм, вдруг прервал показ и показал диктора.

— Срочные новости! В районе улицы Куприна зафиксированы сильные магнитные аномалии и возмущения силы. Уровень потоков, по предварительным данным, составляет десять баллов. Причины столь большого уровня возмущения выясняются, а пока же просим вас выбирать объездной маршрут движения. На Вторую Тверскую можно попасть через Гагарина, а на линию Королева через проспект...

— Десять?! — воскликнул Шмыгаль, не дослушав до конца. — Он сказал — десять?!

Я кивнул.

Удивление его было понятным. Средние возмущения колебались в районе одного-двух баллов. Три считалось очень большим природным колебание. От четырех не защищенному человеку, попытавшемуся поймать такой поток, сжигало мозги. А тут — десять... Явно не природного характера возмущения. И только я с Харуко знали, кто был причиной такого уровня.

— Хорошо, — произнес Шмыгаль, сделавшись максимально сосредоточенном. — Я помогу. Но только ответь мне на один вопрос: почему я?

— Потому что только у вас есть доступ к серьезному оружию, — ответил я.

Мы ехали на машине. Я был за рулем, Шмыгаль на переднем сиденье, Харуко — на заднем. У каждого из нас было по автомату, которые взял с собой Шмыгаль. В багажнике было припрятано еще несколько стволов. А еще я взял меч, который висел у Шмыгаля на стене — просто не мог пройти него мимо.

— Они сейчас находятся в храме, — пояснил я маршрут нашего движения. — И судя по тому. Что в том районе зафиксированы сильные возмущения, там сейчас очень жарко.

— Пушкин, ты должен понимать, что Распутин — не простой человек. Он вхож в дом к самому Императору. И ты должен понимать, что если мы просто так ворвемся в храм и попытаемся его схватить, то проблем потом будет выше крыши.

— Что же тогда вы предлагаете?

— А вот что!

Шмыгаль достал из кармана балаклавы — лыжные шапочки, закрывающие лицо, с вырезами для глаз.

— Как в старые добрые времена! — радостно воскликнул Шмыгаль, отдавая нам головные уборы. — Спрячем лица — там будет надежней. В крайнем случае, спишут на грабителей. Если все пойдет не по плану.

Кажется, Шмыгаль входил в кураж. Но идея с шапочками мне понравилась. Лишний раз не будем светить лицами, да и Шмыгаль подстрахуется в случае, если будет разбор полетов.

Мы проехали по Второй Тверской, остановились в небольшой пробке. Впереди ходили люди с плакатами, что-то орали и требовали. Тут же паслась целая россыпь журналистов, снимая толпу.

— Что это? — спросила Харуко, глядя на собравшихся. — Митинг какой-то?