Тибо ужаснулся точности и добросовестности, с которыми черный волк исполнил свое обещание. Он не мог без дрожи подумать о том, что метр Изенгрин вправе требовать от него той же пунктуальности. Он с беспокойством спрашивал себя, окажется ли волк достаточно славным малым, чтобы удовлетвориться несколькими волосками, тем более что ни в момент произнесения желания, ни в следующие несколько секунд — то есть во время его исполнения — не почувствовал даже слабой щекотки на коже головы.

Труп бедняги Маркотта произвел на башмачника довольно тягостное впечатление. Откровенно говоря, Тибо совсем не любил покойного и считал, что для этого есть достаточные основания; но его неприязнь никогда не была так велика, чтобы желать ему смерти, и волк явно зашел слишком далеко в исполнении договора с башмачником.

Правда, Тибо не указал конкретно, чего он хочет, и тем самым предоставил волку достаточную свободу действий.

Он пообещал себе в будущем более точно формулировать свои пожелания и уж, во всяком случае, быть более сдержанным в просьбах.

Вернемся к барону; он не умер, но мало отличался от мертвого.

С той минуты как его настигло, словно удар грома, пожелание Тибо, он так и не пришел в себя.

Его уложили на свежем воздухе на ту самую кучу вереска, которой Тибо завалил дверь хлева. Растерянные слуги вверх дном перевернули все в хижине, стараясь отыскать какое-нибудь средство, способное привести хозяина в чувство.

Один требовал уксуса — растереть виски, другой — ключ, чтобы засунуть его барону за шиворот, тот желал похлопать хозяина по ладоням дощечкой, этот — зажечь у него под носом серу.

Среди всех этих голосов, моловших явный вздор, выделялся пронзительный голос маленького Ангулевана:

— Черт вас возьми, это все не то! Нам нужна коза; если бы только у нас была коза!

— Коза? — воскликнул Тибо, который не прочь был исцелить сеньора Жана, таким образом освободив свою совесть от половины лежавшего на ней груза, и вместе с тем спасти свою бедную хижину от разграбления. — Коза? У меня есть одна!

— В самом деле? У вас есть коза? — воскликнул Ангулеван. — Эй, друзья мои, наш дорогой сеньор спасен!

И Ангулеван в восторге бросился на шею Тибо, повторяя:

— Ведите сюда козу, приятель, ведите вашу козу!

Башмачник вытащил из хлева блеющую козу.

— Держите ее покрепче за рога, — приказал ему Ангулеван. — И поднимите ей переднюю ногу.

Продолжая говорить, охотник вытащил из висевших у него на поясе ножен маленький нож и принялся тщательно точить его о брусок, на котором башмачник правил свои инструменты.

— Что это вы собираетесь делать? — спросил встревоженный этими приготовлениями Тибо.

— Как! — удивился Ангулеван. — Вы что, не знаете, что в сердце козы есть маленькая косточка в виде креста? Измельченная в порошок, она становится лучшим лекарством при апоплексическом ударе!

— Вы хотите убить мою козу! — воскликнул Тибо, разом отпустив рог и ногу несчастного животного. — Но я не хочу, чтобы вы ее убили, не хочу!

— Ай-яй-яй! — сказал Ангулеван. — Какие некрасивые вещи вы говорите, господин Тибо! Разве можно сравнить жизнь нашего доброго сеньора с жизнью этой презренной козы? Право же, мне стыдно за вас.

— Вам легко говорить. Эта коза — все, что у меня есть, все мое богатство. Она дает мне молоко, и я дорожу ею.

— Ну, господин Тибо, я уверен, что вы так не думаете; к счастью, сеньор барон вас не слышит: он очень бы огорчился, что ради его драгоценного здоровья приходится так торговаться с мужланом.

— Впрочем, — с издевательским смехом заметил один из охотников, — если метр Тибо так дорого ценит свою козу, что лишь монсеньеру под силу за нее заплатить, ничто не мешает ему завтра прийти в замок Вез и получить должок, а заодно и то, что ему недодали вчера…

Сила была не на стороне Тибо, разве что он снова призвал бы на помощь дьявола.

Но он только что получил от монсеньера сатаны хороший урок и не хотел снова, по крайней мере сегодня, прибегать к его услугам.

Так что он был озабочен только одним — как бы не пожелать дурного никому из присутствующих.

Один умер, другой еле жив — этого вполне достаточно.

Поэтому Тибо старался не смотреть на окружавшие его угрожающие или насмешливые лица, чтобы не разозлиться.

Пока он смотрел в другую сторону, козочку зарезали; Тибо узнал об этой казни, услышав жалобный крик бедного животного.

Как только коза испустила дух, в ее трепещущем сердце отыскали указанную Ангулеваном косточку.

Ее измельчили в порошок, растворили в уксусе, добавили тринадцать капель желчи из козьего же пузыря, размешали все это в стакане воды висевшим на четках крестом, затем острием кинжала разжали сеньору Жану зубы и влили ему в глотку эту микстуру.

Средство подействовало мгновенно и чудесно.

Сеньор Жан чихнул, приподнялся на своем ложе и довольно внятно, хоть язык у него немного заплетался, потребовал:

— Пить!

Ангулеван поднес ему воду в деревянном кубке, который Тибо получил в наследство и которым очень гордился.

Но барон, едва пригубив и узнав омерзительную жидкость, неосторожно ему поднесенную, выразительно сплюнул и с силой запустил кубком в стену, отчего тот разлетелся на куски.

Затем он крикнул громким и ясным голосом (что указывало на полное его выздоровление):

— Вина!

Один из охотников, вскочив в седло, помчался в замок Уаньи за бутылкой старого бургундского.

Через десять минут он вернулся с двумя бутылками. Их откупорили, и барон, за неимением стакана, одним духом выпил содержимое обеих прямо из горлышка.

Затем он повернулся лицом к стене, пробормотав:

— Макон тысяча семьсот сорок пятого года.

И крепко уснул.

Слуги, перестав беспокоиться о здоровье хозяина, отправились на поиски собак, продолжавших преследовать оленя.

Они нашли их спящими на красной от крови земле.

Было ясно, что псы загнали, растерзали и съели оленя, а если и оставались какие-нибудь сомнения в этом, их развеял вид рогов и обломков челюсти — то, что осталось от несчастного зверя и чего собакам не удалось разгрызть и уничтожить.

Кажется, одни они в этот день получили хоть какое-то удовольствие.

Охотники заперли гончих у Тибо в хлеву и, поскольку барон все еще спал, решили поужинать.

Они забрали весь хлеб, лежавший в ларе у бедняги, зажарили козу и вежливо пригласили хозяина разделить с ними трапезу, которую он в какой-то мере оплатил.

Тибо отказался под благовидным предлогом, сославшись на то, что еще не оправился от глубокого потрясения, вызванного смертью Маркотта и болезнью барона.

Он собрал обломки своего прекрасного кубка и убедился, что склеить его невозможно; затем стал размышлять, каким образом поскорее покончить с убожеством своей жизни, в последние два дня ставшей совершенно невыносимой.

Прежде всего перед его внутренним взором встал образ Аньелетты.

Он увидел ее такой, какими являются детям во сне ангелы, — в длинном белом платье, парящей в голубом небе на больших белых крыльях.

Она казалась очень счастливой, знаками звала его следовать за ней и говорила:

«Тот, кто пойдет со мной, узнает блаженство».

Но Тибо в ответ только качал головой и пожимал плечами, словно хотел сказать прекрасному видению:

«Да, да, это ты Аньелетта, я узнаю тебя. Вчера еще я мог пойти за тобой; но сегодня, когда, подобно королю, я в состоянии распоряжаться чужой жизнью и смертью, я не могу неразумно подчиниться только что родившейся любви, едва лепечущей свои первые слова. Стать твоим мужем, бедная моя Аньелетта, не значит ли это вдвое и втрое увеличить тяжесть груза, под которым изнемогает каждый из нас, вместо того чтобы облегчить нашу жизнь? Нет, Аньелетта, нет! Вы были бы прелестной любовницей; но жена должна мне принести столько же денег, сколько у меня теперь власти».

Совесть подсказывала ему, что у него есть обязательства по отношению к Аньелетте.