Тибо рассмеялся.

— Если только это, мессир волк, — я согласен и постараюсь высказывать такие желания, чтобы мне не пришлось носить парик. Ударим по рукам!

И Тибо протянул руку.

Черный волк поднял лапу, но не двинулся с места.

— Ну, в чем дело? — спросил Тибо.

— Я подумал, — ответил волк, — что моими острыми когтями, сам того не желая, могу причинить тебе сильную боль. Но я нашел способ заключить сделку без малейшего неудобства. У тебя есть серебряное кольцо, у меня — золотое. Поменяемся. Как видишь, сделка для тебя выгодная.

И волк показал лапу, на безымянном пальце которой в самом деле блестело сквозь шерсть кольцо самого чистого золота.

— Согласен, — сказал Тибо.

Обмен кольцами состоялся.

— Ну вот, мы обвенчаны, — объявил волк.

— О, только обручены, мессир волк, — ответил башмачник. — Черт возьми, как вы торопитесь!

— Поживем — увидим, метр Тибо. А теперь возвращайся к своей работе, я вернусь к своей.

— Прощайте, сеньор волк.

— До свидания, господин Тибо.

Едва закончив разговор и особенно подчеркнув слова «до свидания», волк исчез, оставив за собой запах серы, словно подожженная щепотка пороха.

Тибо некоторое время стоял, не в силах прийти в себя. Он не мог привыкнуть к такому способу ухода со сцены (как говорят в театре) и огляделся: волка нигде не было.

Башмачник на минуту поверил, что все это ему померещилось.

Но, опустив глаза, увидел дьявольское кольцо на безымянном пальце своей правой руки.

Стащив с пальца кольцо, Тибо стал его рассматривать. Ему показалось, что внутри вырезан какой-то вензель; приглядевшись, различил буквы «Т» и «С».

— Ой, — сказал он, покрывшись холодным потом. — Тибо и Сатана, имена двух договаривающихся сторон. Что ж, ничего не поделаешь. Если предался дьяволу, надо идти до конца.

И Тибо, чтобы забыться, затянул песню.

Но звук собственного голоса показался ему таким странным, что он сам его испугался, замолчал и взялся за работу.

Однако он успел три или четыре раза ковырнуть башмак ножом, когда услышал, что у Безмона трубят в рог и раздается лай собак.

Тибо отложил работу и стал прислушиваться.

— Скачи, любезный сеньор, — позлорадствовал он, — гонись за своим волком! Могу поклясться, что лапу этого волка ты не прибьешь над входом в свой замок. Черт возьми, удачная сделка! Я почти волшебник, и, хоть ты этого и не подозреваешь, щедрый расточитель ударов, я могу околдовать тебя и с лихвой тебе отплатить.

При этой мысли Тибо внезапно остановился.

— В самом деле, — продолжил он спустя немного, — что, если я отомщу этому проклятому барону и метру Маркотту? Да что там! За один волосок я могу позволить себе эту прихоть.

Тибо провел рукой по своей густой шелковистой гриве, что была не хуже, чем у льва.

— Пусть! — сказал он. — Мне пока есть чем расплачиваться, одного волоска не жалко. К тому же я смогу проверить, не посмеялся ли надо мною мой кум черт. Значит, я желаю крупной неприятности сеньору Жану; что касается этого негодяя Маркотта, который так жестоко избил меня вчера, то думаю, будет справедливо, если с ним случится что-то похуже, чем с его хозяином.

Тибо очень волновался, произнося вслух эти два желания. Он сам видел, на что способен черный волк, но боялся, как бы тот не воспользовался его доверчивостью в своих интересах. Высказав свою просьбу, он уже не мог вернуться к работе. Он взял нож не той стороной и порезался, а потом, собираясь украсить резьбой пару сабо в двенадцать су, испортил их.

Пока Тибо переживал эту непоправимую случайность и тряс окровавленной рукой, в долине послышался сильный шум.

Выйдя на дорогу в Кретьенель, башмачник увидел вдали медленно двигавшуюся процессию.

Это шли охотники и слуги сеньора Жана.

Кретьенельская дорога тянется почти на три четверти льё.

Поэтому Тибо не сразу смог разглядеть, что делали эти люди, выступавшие медленно и торжественно, подобно похоронному шествию.

Когда до процессии оставалось несколько сотен шагов, Тибо увидел: слуги несут что-то на двух носилках.

Это оказались безжизненные тела сеньора Жана и его доезжачего Маркотта.

У Тибо лоб покрылся холодным потом.

— Ох, — воскликнул он, — что все это значит?

Вот что произошло.

Пока олень прятался в лесу, примененный Тибо способ сбить собак со следа благополучно действовал.

Но, повернув в сторону Мароля, зверь выскочил на открытое место и появился из вересковых зарослей в десяти шагах от сеньора Жана.

Вначале барон подумал, что олень убегает, испугавшись собак.

Но, увидев, что за ним менее чем в ста шагах гонится вся стая — сорок лающих, визжащих, воющих гончих: одни гудят басом, словно церковный колокол, другие оглушают, как барабан, третьи пронзительно тявкают, как фальшивый кларнет, и все это с таким видом, как будто они никогда и не чуяли запаха другого животного, — увидев это, барон впал в ярость, перед которой бледнеет ярость Полишинеля.

Он уже не кричал, а испускал рев. Он уже не ругался, а проклинал.

Ему мало было стегать своих собак хлыстом, он топтал их подковами своего коня, и метался в седле как черт перед кропильницей.

Сеньор Жан осыпал доезжачего Маркотта проклятиями и называл его ослом.

На этот раз возразить было нечего, оправданий не находилось — бедняга Маркотт страшно был сконфужен ошибкой своих собак и очень боялся гнева монсеньера.

Поэтому он решил сделать все возможное и невозможное, чтобы свою ошибку исправить, а гнев господина успокоить.

Он пустил коня галопом, не разбирая дороги и крича во все горло:

— Назад! Собаки, назад!

И раздавал удары хлыста направо и налево, оставляя на шкурах бедных тварей кровавые следы.

Но как он ни старался, ни кричал и ни лупил собак, они упорно бежали по следу.

Казалось, они узнали вчерашнего оленя и их уязвленное самолюбие требовало отыграться за неудачу накануне.

Маркотт принял отчаянное решение: успеть первым перебраться через реку Урк, берега которой охота как раз достигла к этому времени.

Он надеялся, оказавшись по ту сторону, ударами остановить собак, взбирающихся на берег.

Одним прыжком конь вынес его на середину реки.

Сначала все шло достаточно удачно, но, к несчастью, как мы уже сказали, вода сильно прибыла от дождей; конь не мог бороться с течением: он завертелся на месте и скрылся под водой.

Увидев, что коня не спасти, Маркотт хотел бросить его и перебраться вплавь.

Но его ноги застряли в стременах, он не смог высвободиться и исчез вместе с конем.

Тем временем барон со своими охотниками тоже оказался на берегу, и, когда он увидел критическое положение Маркотта, гнев его сменился отчаянием.

Сеньор де Вез искренне любил всех, кто служил ему во время охоты, — и людей и животных.

Он закричал изо всех сил:

— Спасите Маркотта! Тысяча чертей! Даю двадцать пять, пятьдесят, сто луидоров тому, кто его вытащит!

Люди и кони наперегонки бросились в воду, точно испуганные лягушки.

Барон и сам погнал коня в воду, но его удержали; все так усердно мешали ему осуществить его героическое намерение, что в конце концов преданность хозяину, проявленная слугами, для бедного доезжачего стала роковой.

На какую-то минуту все о нем забыли.

Эта минута и погубила Маркотта.

Он еще раз вынырнул у поворота реки, забил руками по воде и в последний раз прокричал:

— Назад! Собаки, назад!..

Но вода залила ему рот, он захлебнулся на последнем слоге последнего слова, и лишь через четверть часа тело несчастного вынесло течением на песчаную отмель.

Маркотт был мертв.

Это происшествие самым пагубным образом сказалось на сеньоре Жане.

Как положено дворянину, он никогда не отказывался от доброго вина, а потому имел некоторую предрасположенность к апоплексическому удару.

Потрясение, которое он испытал при виде трупа своего слуги, было таким сильным, что вызвало прилив крови к голове.