Дверь мне открыла горничная, и, если и удивилась моему появлению таким образом, вида не подала. А я поднялась по ступенькам, прошла знакомыми коридорами в сторону его кабинета. Даже остановилась ненадолго, прислушиваясь к тишине, в которую был погружен дом. Прислушиваясь к тишине, которая звенела из-за двери. Постучала. Вошла.

Валентайн стоял у окна и обернулся мгновенно.

На миг показалось, что я его вижу впервые, потому что его лицо стало каменным и настолько холодным, насколько вообще могло быть. Да, для него это была обычная история — отстраниться, закрыться, возвести между нами стену, но чтобы так, как сегодня… так, как сейчас?!

В этот момент я вспомнила о том, что просила Люциана написать Соне, и что Валентайн наверняка в курсе. Вспомнила, чем обычно заканчивались наши разговоры про Драгона, и что это стало причиной нашего отчуждения на долгие месяцы. Первым порывом было сбежать, но я себя удержала.

Сдержалась и просто сказала:

— Привет. — Поняла, что все еще стою на пороге, шагнула внутрь. — Ты просил стучать, я стучу. Валентайн, у тебя такой вид… я не вовремя?

— Ты всегда вовремя, Лена.

После всего я ожидала какого угодно ответа, но только не этих слов. И вместе с тем они оказались настолько простыми, настолько правильными, настолько к месту… Наверное, если бы он признался мне в любви, это бы не возымело такого эффекта. Он шагнул ко мне первым, или я к нему — не уверена, не помню, не знаю. Я просто столкнулась с ним, и кто из нас кого целовал — уже стало неважно.

Его губы накрыли мои, раскрывая мой рот, раскрывая меня всю, какие-то новые грани во мне: грани моей чувственности, нашей близости, удивительного и непонятного ощущения единства, которого я никогда и ни с кем раньше не испытывала. Это было яростно — и на удивление спокойно, невыносимо — и удивительно нежно. Мои пальцы запутались в его волосах, его клеймили меня даже через одежду. Мы оторвались друг от друга только когда перестало хватать воздуха. Когда сила, текущая сквозь меня, яростно устремилась к нему, а его — ко мне.

На миг я уткнулась лицом ему в плечо. Потому что оно горело. Потому что горела я вся, от кончиков пальцев до корней волос, и только потом осторожно приподняла голову. Посмотрела ему в глаза. В которых сейчас клубилась черная непроглядная ночь, располосованная лишь серебром вертикальных зрачков.

Да. Таким я его еще не видела.

Ни разу.

Таким я его еще никогда не чувствовала: наполненным первозданной мощью самой убийственной в мире силы, раскрывшейся в нем на полную. Серебро зрачков словно перетекало на его кожу, скулы заострились, подчеркнутые пластинками серебристо-черной чешуи.

Кого угодно это, наверное, напугало бы.

Кого угодно, но не меня.

Я коснулась этих пластинок, впитывая их опасный холод кончиками пальцев. Он перехватил мою руку. Сжал ее почти до боли.

— Уходи, Лена. Уходи, пока можешь уйти.

— Не хочу, — ответила я. — Не хочу. И никуда не уйду.

Приподнялась на носочки и снова коснулась губами его губ.

Не закрывая глаз. Его почернели еще больше, а в зрачках стало еще больше серебра. Такого сияющего. Магического. Ни разу до этого дня не видела, чтобы радужка была безгранично черной, а зрачки — как провалы в серебряную потустороннюю колыбель. Разве это может кому-то казаться страшным?

Мысли пришли и ушли в мгновение ока, растворились в ставшем гораздо более откровенным, горячем, яростном поцелуе. Валентайн подхватил меня под бедра, усаживая на стол, и все это — не размыкая губ, лаская мой рот своим на пределе какого-то сладкого, бесстыдного, откровенно-порочного безумия.

Меня никогда так не целовали.

Настолько, будто мы уже были единым целым, будто я принадлежала ему, а наши тела сливались в самом откровенном танце всех времен и народов. Его ладони надавили на мои плечи, а после — скользнули по телу, по одежде, сминая ее возможно за миг до того, как ее не станет.

— Ва… — я оторвалась от его губ, глотнула неожиданно показавшегося безумно холодным — или слишком горячим? — воздуха, — … лентайн.

Его имя заставило зрачки стянуться в человеческие. На миг. Сейчас они подрагивали или пульсировали, как звезды, готовые полыхнуть ослепительно-ярким светом.

— Хочу тебя раздеть. Хочу, чтобы ты раздел меня. Без магии, — произнесла, глядя ему в глаза.

Крылья его носа дрогнули, на губы легла хищная улыбка.

— Что еще ты хочешь, Лена? — вкрадчиво спросил он, раскатав мое имя на языке так, настолько низким, тяжелым, глубоким голосом, что мне на миг стало нечем дышать.

— «Что еще» оставим на потом, — ответила я и облизнула губы. — А так желаний у меня много, можешь не сомневаться.

Сияющие щели зрачков сузились и снова раскрылись. Затопили своим серебром всю радужку, всю эту непроглядную тьму, особенно когда я потянулась к его жилету. Пуговицы холодили горячие пальцы, по ощущениям я будто коснулась обжигающе-морозных льдин. С моим жилетом обошлись гораздо менее почтительно: я почти не почувствовала рывка, но пуговицы полетели на пол, звякнули, закружившись.

— Твой гардероб, Лена, заслуживает внимательного пересмотра, — сообщили мне.

— Неужели? — уточнила я, разводя полы его жилета и касаясь ладонями напряженных мышц. Под тонкой тканью рубашки угадывался не просто рельеф, каждое их движение.

— Точно, — ладони Валентайна легли на мою блузку.

Справедливости ради, с высоким, под горло, кружевным воротничком. Нет, я себе не позволяла ничего такого особенного, но мне по привычке было удобнее в брюках. Именно поэтому сегодня я и надела свою обновку, которая здесь считалась моветоном — «мужской» одеждой, допустимой разве что «для простолюдинки с окраины» (с) цитата Клавы, увидевшей меня утром. Брюки, подчеркивающие талию, достаточно свободные и сужающиеся на лодыжках, мне шили на заказ. Чуть ли не по моим чертежам, потому что девочки здесь ходили исключительно в платьях и юбочках, но я была бы не я, если бы не нашла модистку, готовую пожертвовать репутацией за хорошие деньги… то есть магию. Правда, она просила никому не говорить, где я их нашла.

В следующий момент все мысли про модисток, гардеробы и прочее вылетели у меня из головы, потому что Валентайн прошелся пальцами по моей коже в открывшейся ложбинке груди, в отместку я царапнула его кожу, расстегивая рубашку.

— Игр-раешь, Лена? — выдохнул он.

— Что? — Я невинно приподняла брови. — Нет. О чем ты?

В вырезе рубашки сияли чешуйки. Черные с серебром тонкие пластинки растекались по его телу, делая его каким-то совсем неземным. И я не выдержала, подалась вперед сокращая расстояние между нашими телами до минимума, прижалась губами к одной из таких еще не набравших силу пластинок на его груди, под которой пылала кожа. На миг, мне показалось, лишив его дара речи и вообще введя в ступор.

Но только на миг.

Потому что уже в следующую секунду его пальцы стянули мои волосы в горсть, заставляя запрокинуть голову, края блузки растеклись по моей коже, открывая тонкое кружево белья. Губы Валентайна накрыли мою грудь, сминая ткань вместе со стянувшейся в горошинку чувствительной вершинкой. Получилось так остро, что я едва удержала стон, глотнув горяче-холодного воздуха и вытолкнув его из себя.

Рвано.

Попыталась перехватить инициативу, но мне не позволили, единственное, что мне позволили — уцепиться за край стола, когда я оказалась опрокинутой на спину. А второй рукой — за его плечо, раскаленное, позволяя чувствовать перекатывающиеся под кожей стальные мышцы.

Это была последняя осознанная мысль до того, как ладонь Валентайна легла на вторую грудь, и мир, почему-то подернувшись дымкой бесцветия, отозвался во мне столь острыми чувственными ощущениями, что реальности не осталось. Реальность стала другой, в ней были его ласки — откровенно-настойчивые, заставляющие меня выгибаться на столе, его рука, по-прежнему вплетающаяся в мои волосы и не позволяющая мне как следует треснуться о стол, когда я под ним ерзала.