В студии тоже можно было сделать классное портфолио…

Или, если бы мы пошли в студию, вместе с нами ее бы снесло и разворотило все здание?

Я поняла, что не притронулась к еде с того самого момента, как начала говорить. А еще поняла, что в тарелку падают прозрачные кляксы.

Валентайн поднялся, протянул мне руку, и я ее приняла. Стоило мне тоже встать, он мягко привлек меня к себе, и так мы с ним и стояли. На крыше. А снизу, повторяя течение времени и жизни, несла свои воды река, подсвеченная лентой огней набережной. Струился бесконечный людской поток, а удары сердца Валентайна гулко, словно перетекая в меня, били в мою ладонь.

Глава 18

Ближе к экзаменам домашки стало столько, что в первый же день после выходных я зашивалась. Вот где логика у этих дарранийцев? Надо было освободить как можно больше времени, чтобы мы готовились, но преподы везде одинаковы. Каждый считает, что его предмет самый важный, важнее не бывает, а на подготовку к экзаменам отведено свободное время — вот и готовьтесь в свое удовольствие. В итоге вместо того, чтобы заниматься практической, расчетной и прочими магиями, я сидела и делала доклад об особенностях и отличиях ежерога и ежекрыла.

Ежерог больше напоминал ежика, если бы его скрестили с единорогом. На его роге тоже были шипы. Ежекрыл напоминал ежика с крыльями, и, как можно было догадаться не глядя в учебники и на самих представителей вида, он еще и умел летать. Ежерог плевался галлюциногенами, в смысле, его слюна обладала такими свойствами, а ежекрыл отличился «морозным дыханием», то есть сунув палец ему в пасть, можно было вполне остаться без пальца. Когда я впервые оказалась на зоомагии, чуть не завопила:

— Так это ж ежики!

К счастью, не завопила, потому что ежики в этом мире тоже были. Но эволюционировали — очень быстро, одни иглы не спасали от местных магических обитателей. Так что в общем-то ежерог и ежекрыл произошли от одного вида, но сейчас, в современном мире уже разделялись на два. Слишком много у них стало отличий в результате дальнейшей эволюции.

Ежероги, например, были гермафродитами.

А ежекрылы впадали в спячку на лето.

Весело, что уж. Таких мелочей было воз и маленькая тележка, поэтому, когда я закончила, за окном уже смеркалось.

Эх, а ведь можно было бы еще по парку пройтись. И у Макса скоро день рождения… Восемнадцать зим, полная свобода от Хитара — и в моем случае, от Люциана. Или нет? Даже если Хитар отвалится, то что делать с поступлением брата в Академию? Могут ли встречи со мной навредить ему на самом деле?

Что-то мне подсказывало, что могут. Учитывая воспоминание, которое мне показал Валентайн. Я у него, кстати, спросила — когда немного пришла в себя — как такое возможно. Он рассказал, что это одна из сторон усиления темной магии, возможность транслировать воспоминания. Дополнительно он рассказал, что после той ночи, когда у нас чуть не случилось все, что может случиться между взрослыми людьми, стремительно возрастает сила. Что рано или поздно это приведет к тому, что он станет чистокровным темным, и что будет дальше — непонятно.

Я ответила, что кем бы он ни был, он все равно останется собой. На этом мы практически и разошлись. В смысле, попрощались. Хотя мы потом попрощались еще раз, вечером следующего дня, и еще сегодня утром. Он обещал, что привезет мне все вещи, которые я попрошу, и что сообщит, когда можно будет их забрать. Список я написала, но Валентайн ничего не привез. И не сообщил. И вряд ли уже привезет сегодня.

Сама не знаю, чего я больше хотела, чтобы уже привез, или чтобы не привозил никогда.

Надо ж было так вляпаться! И ведь вроде все уже решила, но… Но сейчас почему-то, подперев ладонями подбородок, смотрела на невероятно теплые весенние сумерки, на залитое всеми оттенками сиреневого небо и думала о том, что он делает. Почему-то.

Зачем-то.

А еще думала о том, как мне связаться с Максом. Проще всего было бы попросить помощи у Валентайна. Проще всего… но и ни разу не проще, потому что во-первых, если я решила, что я самостоятельная, то теперь уже самостоятельная до конца. А во-вторых, именно сейчас, когда мы расстались, я вообще не понимала, что со мной происходит. Почему я три раза с ним прощалась, и почему сейчас продолжаю о нем думать.

Когда уже все.

Точка поставлена.

В парк я в итоге так и не выбралась, пошла в душ, а потом — спать. Хотя за день ощутимо устала, заснуть получилось не сразу. Я успела посчитать дракончиков, подумать о том, высплюсь ли сегодня (у Валентайна, кстати, я отлично высыпалась в последние дни), и покрутить в голове варианты сдачи экзаменов на тему «что может пойти не так». На этом я все-таки заснула, а проснулась от того, что по коже тянет сквозняком из окна.

Все тело затекло, будто меня основательно спрессовали, одна рука отказывалась шевелиться, а еще я замерзла, потому что…

Лежала на полу!

— Что за…

Я подскочила и треснулась головой о край чего-то деревянного. Хорошо что не металлического, тащиться к магистру Симрану в лазарет не было ни малейшего желания. Но все равно, что за…

Уже рассвело, а я выползала по полу в короткой пижамке.

Из-под мольберта!

Мольберта?!

Что за…

Обернувшись, я чуть не подавилась воздухом. Потому что на мольберте, в смысле, на холсте, натянутом на мольберт, обнаружился готовый портрет.

Люциана Драгона.

«Что за?!» — чуть было не завопила я уже во весь голос, рассматривая этот чудо-шедевр. Я уже привыкла к тому, что местная магия позволяет создавать почти живые картины, ну или даже не почти: все местные произведения искусства выглядят так, будто изображенные на них вот-вот сойдут в грешный мир, но это…

Во-первых, нарисовано было потрясающе. Так красиво, словно тот, кто это сделал, с детства учился на художника. Во-вторых, портрет был изображением Люциана в тот момент, когда он смотрел на меня. В смысле, когда я делала то, что делала — в его комнате, разве что фон был темным, сменив день на ночь, и в него вплетались огненно-золотые искры его магии. Темнота утяжеляла цвет его формы, делая ее практически черной, полыхал синим разве что дракончик, значок военного факультета. Зато сам Люциан казался практически золотым, а насмешка в его глазах была не такой уж насмешкой. Скорее, в ней было нечто глубоко порочное, желание, прикрытое пренебрежением.

Завершала образ вишенка на торте, в смысле, вишенка на Люциане. То есть ягода, которую он отправлял в рот. Кто бы это ни нарисовал, сценой он явно проникся. До глубины души. А еще…

Кто бы это ни нарисовал, он был в курсе.

Раньше, чем я впала в истерику, я опустила взгляд на свои пальцы. Перепачканные краской. Такая же краска обнаружилась и на пижамке, в которой я ложилась спать. Вообще эти пятна элементарно убирались магией, но… но…

— Я схожу с ума, — заявила я Люциану.

Мне показалось, или он усмехнулся?

После случившегося уже точно ни в чем нельзя быть уверенной. Хотя картины и были почти живыми, дышащими, наполненными магией, но эта вообще была какой-то особенной. Начать хотя бы с того, что я ее нарисовала… написала? Как такое возможно? Я, конечно, умею рисовать, и неплохо, но уж точно не магическими красками и не так.

— Я лунатик, — сделала вывод я. Посмотрела на Люциана и добавила: — Лунатик-фетишист. С замашками извращенки.

Потому что кому еще может прийти в голову такое написать? Но главное — за одну ночь?! Я лунатик-фетишист, извращенка и гений.

Бр-р-р!

Краски стояли тут же, все необходимое — тоже. Пока я пялилась на Люциана, «проснулась» Эвиль и даже немного удивилась, что меня не стоит будить.

Эвиль!

— Эвиль, что тут произошло? — спросила я, ткнув в портрет.

Виритта недоуменно проследила направление моей руки.

— Не знаю. О чем ты, Ленор?

Чтоб я сама знала, о чем я.

— Ты же видела… в смысле, ты наверняка включалась, когда я это рисовала… писала. Да?