— Ну что ты, не надо, — попытался я ее успокоить. — Ну, хоть не на улице….

Она заревела. В голос, по-бабьи, уткнувшись лицом мне в грудь. Хорошо хоть без причитаний обошлось. И куда девалась вся феминистическая дурь? Мне стоило большого труда ее успокоить и направиться в дом.

— Боже, что у тебя с лицом? — ужаснулась она, когда отстранилась от груди. — Тебя били?

— Нет, — ответил я, — случайность.

Мы зашли. Зинаида стала спешно расстегивать пуговицы пальто, Маринка стащила шапку. Потом я присел на кованую скамеечку и, не нагибаясь, снял ботинки.

— Баньку сделай, Зина, а? И поесть что-нибудь на быструю руку.

— Да-да, конечно, — ответила она и спешно убежала раздавать указания.

— Мишка дома? — спросил я супругу, влезая в теплые тапки.

— Да, часа три уже как.

— И как он?

Она тяжело вздохнула.

— Побитый сильно. Глаза закрылись, ничего не видит.

Все ж отрихтовали его молодцы Зубатова. И видимо были на то причины.

— К нему можно?

— Да куда ты пойдешь? Сам на себя-то посмотри! Дай ему отдохнуть, совсем он нехорошо выглядит. Да и Аннушка тебя на порог не пустит, злая она на тебя.

— А я-то при чем?

— Не знаю, но она даже со мной поругалась.

Она расстроено замолчала. Молча сняла с меня дорогой, но безнадежно помятый фрак, пикейный жилет, стала расстегивать пуговички сорочки. Она уже перестала всхлипывать и более или менее успокоилась.

— Скажи Зинаиде, чтобы она сходила в дом Мишке и сообщила, что я приехал. Если Анна Павловна разрешит, то я хотел бы навестить его.

Марина поджав губы, кивнула.

— Ты чего? — спросил я, заметив некую натянутость в ее движении.

Она вздохнула, склонила голову и грустно ответила:

— Аня очень сильно на меня кричала. Я никогда ее такой не видела. Тебя нехорошо обзывала. Не надо к ней сегодня ходить, надо подождать.

Сильно же Мишкина жена испереживалась, коли дошло до такого. За Анной Павловной никогда подобного не замечалось. Даже наоборот, она редко когда позволяла себе при незнакомых людях лишнюю эмоцию и всегда была строга. За что уж Мишка ее полюбил — не знаю, но полагаю, что и он впервые ее такой видел.

— И все же надо Мишке передать. Пускай Зина сходит.

— Ладно, я скажу…. Пойдем, я тебе лицо умою, а то смотреть страшно. Может тебе там зашивать надобно….

— Ерунда. Царапина.

Она вздохнула, потрогала рану руками и была вынуждена согласиться с моими выводами. Рассечения нет, только подбитая и опухшая бровь, которая налилась кровью. Ссадина хоть и выглядит страшно и раньше обильно кровила, но на самом деле ничего серьезного.

— Хоть бы повязку наложили изверги такие.

Она очень хотела меня расспросить обо всем. Что там со мной приключилось, почему произошла драка. В театре после окончания спектакля только и разговоров было, что об этом происшествии. А Маринка с Анной Павловной готовы были сквозь землю провалиться. К ним потом подошел человек Зубатова, попросил не волноваться, не поднимать шум, а ехать домой и тихо нас дожидаться. Уверял, что ничего страшного не случилось. Они так и поступили. Две напуганные и взволнованные женщины просидели всю ночь возле окна, ловя каждую проезжающую пролетку. А следующим днем, когда из черной кареты выгрузили потрепанного Мишку, они обе сорвались с места и поспешили на помощь. Вот тогда-то, едва увидав опухшее и синее лицо супруга, Анна Павловна поддалась чувствам, в голос заревела и бросилась на шею. А потом, когда Мишка стоически вытерпел болезненные объятия, она и сорвалась на Маринку. Накричала на нее, обвиняя меня во всех грехах, и потребовала более к ней не приближаться. Мишка попытался было защитить и меня и мою супругу, но он был слишком слаб, чтобы настоять на своем, а моя бывшая экономка слишком возбуждена и разъярена, чтобы его услышать. Похоже, мне и вправду придется подождать, пускай она остынет, да Мишка ей все объяснит.

Я встретился с ним следующим утром. Пришел к нему домой, поздоровался с Аней. Она уже успела переосмыслить произошедшее и чувствовала себя немного виноватой. Извинилась передо мной и, оставив меня с неважнецки выглядящим другом, пошла налаживать контакт с Маринкой. Прихватив с собой душистую наливочку.

— Ты как? — спросил я, подсаживаясь к кровати.

Мишка даже не попытался встать. Повернул голову и сквозь опухшие глаза рассмотрел меня.

— Не так страшно, как выгляжу, — ответил он утомленно. — Помяли малость, но это я сам виноват. А ты, я смотрю, легко отделался. Тебе только глаз подбили или еще чего?

— Угу, только глаз. В отличие от тебя…. Что произошло-то? Как тебя взяли?

Мишка вздохнул, повернул голову в сторону двери.

— Аннушка ушла? — спросил он тихо.

— Да, с Маринкой мириться.

— Хорошо, а то я ей так всего и не рассказал.

В общем, как поведал мой друг, после того, как он спешно отлучился из театра, он успел-таки собрать свою банду. Просчитав маршрут Куропаткина, устроили засаду в одном из удобных переулков, там, где свидетелей не должно быть много. Погодка была под стать, стемнело, снег так и продолжал валить валом, ухудшая видимость, а под ногами растаявшая жижа стала подмерзать и сковывать улицы коркой грязного и острого льда. По такой дороге не то, что пешком уверенно не пройдешь, на таком катке даже на повозке ездят с опаской — лошадь может поскользнуться и переломать ноги. И вот, устроившись в темных углах и прождав минут пятнадцать, Мишка заметил медленно приближающуюся одинокую карету министра и дал отмашку. Группа захвата сработала как по нотам. Орленок улучив момент, взлетел на козлы, двинул кулаком возницу, отправляя его в заслуженный отдых, и перехватил управление. Пассажиры даже не заметили подмены, ну а то, что карета сильно покачнулась от нового водителя кобылы, они этому не придали значения. На такой дороге транспорт и так трясло словно виброустановку. И вот, направив лошадей в безлюдный проулок и остановив их возле подменной кареты, из темноты возникли китайцы. С воплями на японском, распахнули дверцы, в надежде вытащить Куропаткина и…, удивленно узрели перед носами несколько стволов револьверов. Конечно же, военного министра внутри не было. И в этом момент, словно по давно отработанному плану с двух сторон проулка появились конные полицейские. Нашим китайцам деваться уже было некуда, они стояли не шелохнувшись, а вот те двое, что помогали Орленку и подстраховывали, не сговариваясь дали деру. Их, конечно же, поймали, заломали руки и слегка попинали. Привлеченные к операции жандармы особо не церемонились. А вот Мишка, находившийся в тот момент чуть поодаль, попал под самый жар. С ходу не разобравшись, он двинул кулаком в морду одному темному силуэту, за что и схлопотал от второго рукоятью револьвера по голове. А затем ему добавили, особо не рассматривая, кто оказался перед ним. Для полицейских все просто — бьют твоего, отвечай троекратно. Вот Мишку и помутузили с острасткой и прилежностью, но без особого смысла. Как говорится — издержки профессии.

— Ну а потом?

— Ну а потом повезли меня куда-то одного. Кинули в номер с блохами, парашей и маленьким окошком, а утром, едва солнце поднялось, на допрос. Там мне и объяснили, что я был категорически неправ. Популярно, но без рукоприкладства. Твой Зубатов показал мне бумаги о том как проходило мое задержание, допрос наших китайцев, Орленка и тех двоих, что нам помогали. Я их почитал, а там чистосердечное со всеми подробностями… М-да…, - он замолчал, погладив подбитый нос и убирая коросты крови. — Зубатов твой оказался милейшим человеком. Уж как он со мной беседовал, тебе не передать. На «вы» обращался, чайку все время подливал, извинялся за рукоприкладство своих душегубов. Ну а потом, выложил мне весь расклад и предложил мне два варианта. Либо я с ним сотрудничаю, либо он дает ход делу. Полагаю, что и тебе тоже не оставили выбора?

Я кивнул. Все же на Мишку страшно было смотреть. Хоть он сам и говорит, что синяки ерунда, но вот вид этих синяков…. Заставку телекомпании «Вид», что снимает «Поле Чудес», вот что сейчас напоминает мой друг.