Они пришли к нам на завод через пару дней. Густав Васильевич, переболев мигренью, ничем больше не напоминал того расклеенного и уставшего человека. Наоборот, в его движениях, в его фразах чувствовалась уверенность, внутренняя сила и правота, и супруга его, не видевшая более причин защищать хворого мужа, отошла на второй план. Держалась в тени, почти не говорила, а лишь иногда подсказывала Густаву на что следует обратить внимание. В общем, сложилось впечатление, что она выступала в роли серого кардинала.
А через три дня Тринклер дал свой ответ. Он согласился работать у нас, чему мы несказанно обрадовались. Теперь наше направление по производству двигателей было надежно прикрыто. Не было нужды более самому углубляться в мелкие проблемы, все будет решено и без нас. И первым делом поручили ему усовершенствование нашего мотоциклетного двигателя. Тот оказался со своими детскими болезнями, которые необходимо было обязательно решать. И дали свое согласие на постройку и усовершенствование «мотора-тринклера». Тоже будем его у себя производить и продавать всем желающим. А его двигатель и вправду оказался лучше детища Дизеля. И КПД было больше и экономичность выше, да и работать он мог на сырой нефти, что для нынешнего времени имело очень важное значение. Сырая нефть она была и дешевле того же керосина, да и доступнее. Нефтеперерабатывающих заводов по стране было раз-два и обчелся. А что до господина Нобеля…. Вся эту суета возникла из-за того, что тот приобрел права на постройку двигателей Дизеля и приспособил его для работы на той же сырой нефти. И углядел в изобретении Тринклера прямого конкурента. А с конкурентами в это время обходились без сантиментов. Нобель подключил свои связи, надавил на нового директора Путиловского завода через своих юристов и добился того, чтобы пока еще потенциальный конкурент даже не появился на рынке. Обошелся с молодым изобретателем весьма жестко, не только добился увольнения с завода, но и запретил заниматься своим детищем на территории Российской Империи. Так и уехал бы Тринклер в Германию, если бы мы его не уговорили. Сам Нобель, надо полагать, от такого развития ситуации будет не в восторге и наверняка припрется разбираться и к нам. Но мы к этому готовы. Мендельсону уже дано поручение избавить нас от притязаний главного богатея страны и приготовиться к патентной войне. А захочет судиться…. Что ж, пускай судится, у нас тоже юристы не по помойкам набирались. Выкрутимся. Нам остается лишь опасаться силового давления, но с этим мы попробуем разобраться. Нонче мы уже не те, что давеча….
В начале мая тысяча девятьсот второго года в Питере выдалась благостная погода. Солнышко, легкие пушистые облачка, ветерок с воды и теплота…. Хорошо и тепло настолько, что хоть загорай на набережной. И вот в эту прекрасную погоду, под ярким солнышком, мы принялись за съемку нашего первого фильма. Сценарий мною был написан, а если по-честному, то содран с одного из фильмов с Брюсом Ли, где он, в одиночку противостоял китайской банде. Роль Брюса у нас исполнял, естественно, Серафим, а на роль его возлюбленной сильно просилась моя Маришка. Но тут я ей жестко отказал, она даже обиделась. Не по нраву мне, что моя супруга будет играть любовь с другим мужиком, пусть хоть и не натурально. Поэтому, сильно поругавшись с ней по этому поводу, я пошел по театрам и отыскал там нескольких смазливеньких барышень, прекрасно подходивших на эту роль. Ну а после небольших проб, определилась та единственная, что будет в засос перед камерой целовать Серафима. Барышня оказалась не то чтобы без комплексов, но довольно таки легкомысленных взглядов. Небольшая любовная сцена ее совершенно не испугала. Ну а на роль предводителя бесшабашной банды и главного негодяя у нас выступил один из неместных мужиков, что работал в одном из заезжих цирков. Работал там грузчиком, разносил реквизит, помогал на сцене и был тайно влюблен в искусство. Не представляю, как Серафим разглядел в нем талант, но однажды он привел его ко мне на знакомство полностью загримированным и приодетым по случаю. Запустил ко мне в офисный кабинет впереди себя, а сам, спрятавшись за приоткрытой дверью, стал наслаждаться эффектом.
— Здорово, дядя, — прозвучал из проема двери сиплый и недружелюбный голос. — Ты что ль тут самый главный? — спросил вошедший угрожающе и уставился на меня с прищуром, уперев руки в бока.
А я, взглянув на него, вздрогнул, и рука моя сама по себе потянулась к трости. Зашедший был опасен. Очень высок, широк в плечах, неряшливый костюмчик бандитского вида, заправленные в сапоги штаны, картуз с треснувшим козырьком и заломленный на затылок, а глаза…, в жизни не видел такой злобы и притягательности в этих бездонных глазах. Они-то и заставили меня заворожено глазеть на вошедшего, а руки шарить в поисках холодного оружия. А потом я заметил хихикающего в дверной щели Серафима и, обретя уверенность и подбавив в голос металла, строго ответил:
— Ну, я тут самый главный. Главнее некуда. Чего хотел?
— А хочу я с тобой, дядя, поговорить серьезно, — ответил он, сдвинув брови к переносице, и сделал шаг вперед, а кулаком звонко ударил себе в ладонь.
— Ну, давай, поговорим, — ответил я, не торопясь отмыкая ключиком ящик стола и доставая оттуда револьвер. Положил оружие на стол, демонстративно сцепил пальцы и, с усмешкой воззрившись на пугающего, спросил: — Так, о чем ты там поговорить хотел?
И зашедший поплыл. Стушевался, глаза его испугались, взгляд ушел в сторону, руки опустились вдоль тела и он, неуверенно кивнув, ответил:
— Это шутка была, не надо оружия, пожалуйста. Денис я, значит, Ванин. Пришел вот показаться, как просили.
Я все понял. Догадался для чего он пришел, поэтому, усмехнувшись, ответил:
— Кто просил, что просил, чего показывать? — не смягчая голоса, требовательно вопросил я и через секунду добавил, — Ну а если пришел, то показывай. Чего сопли жуешь? — и тронул рукоять револьвера, поворачивая ствол в сторону мужика. И со смешком стал наблюдать за полной его растерянностью и страхом. А через добрый десяток секунд, когда тот так ни на что не решился, сжалился над ним, и громко обратился к своему главному актеру:
— Серафим, а ты чего там прячешься? Выходи-ка давай. Это что за шутки такие дурацкие?
И усатый казак, недовольный тем, что его розыгрыш не удался, вошел в дверь.
— Ну вот, Василь Иваныч, вы все испортили, — сказал он, расстроено подкручивая длинный ус пальцем. — А я вам такого человека нашел, попросил его вам показать, на что он способен, а вы….
— А не надо меня пугать, — ответил я, вставая с кресла. — А если бы я всерьез принял его за бандита? Убивать бы пришлось по-настоящему, а потом бы от тела избавляться. Где бы я его закапывал такого здорового?
— Да что вы такое говорите! Это же шутка была. Безобидная, — легкомысленно ответил Серафим, обходя Ванина стороной и протягивая мне ладонь для приветствия. — А вообще, полюбуйтесь, какого талантливого человека я вам нашел. Правда ведь он вас напугал? Только честно.
— Да уж, напугал не то слово, — признался я, заново разглядывая незнакомца. Сейчас он мне не казался таким уж грозным. Ничего бандитского в его глазах не читалась, да и одежда, что висела мятым кулем на его плечах, оказалась самой обычной робой рабочего. Все-таки правильно говорят, что у страха глаза велики. Вот стоял он с виду обычный мужик, чуть выше меня ростом, с небольшим, наетым мамоном. И штаны под этим мамоном, подвязаны обычной веревкой. С виду батрак батраком, только что вместо лаптей старые стоптанные сапоги.
— Вот, Василь Иваныч, познакомьтесь. Это Ванин Денис, в цирке я его отыскал, за животными дерьмо убирал. Проведите ему пробы, пусть он вам покажет на что способен. Я чувствую, из него выйдет отличный актер.
— Ну, это мы еще посмотрим, — ответил я, не торопя события. — В пятницу я устраиваю кастинг, вот пусть и приходит. А вообще, зачем ты мне этот цирк устроил?
— Ну как зачем? Чтобы вы посмотрели на него с натуры. Ведь талантливый же человек, роль главного бандита он исполнит лучше всех. Вон ведь как вы испугались, когда он зашел. За оружие уже хвататься хотели.
