Через пару дней довелось мне снова оказаться на территории НИОКРА. Там же находился и Мишка. Он долго болтал со своими электрониками, беседовал с Мендельсоном и, после всего этого, одобрил все мои распоряжения и плюсом добавил еще несколько своих. Ну а когда все срочные дела были сделаны, он, лукаво прищурившись, кивнул мне куда-то в сторону и таинственно сказал:

— Пойдем-ка, покажу кое-что.

Завел меня в комнату, где хранились ящики, что привез из поездки, обошел их, читая надписи, потом указал на несколько из них и кивнул мне.

— Ну-ка помоги. Давай вытащим.

Кряхтя и перешагивая через остальной груз, мы вытащили их, поставили на свободное место. Откуда-то движением волшебника Мишка достал небольшую выдергу и передал мне.

— А теперь вскрывай. Это тебе подарок из самой Америки.

— А что там?

— Открой и увидишь.

Ну, я и подсунул инструмент под крышку первого ящика. Надавил в одном месте, потом в другом, толкнул посильнее, да и сорвал ее к чертям, неаккуратно ломая доски. Осторожно заглянул внутрь, хмыкнул и вытащил на свет божий новехонькую, пахнущую свежим лаком кинокамеру. Ну или как она в это время называлась? Тяжелая квадратная бандура с малюсеньким черным объективом и с кривой ручкой сбоку.

— Нравится? — спросил Мишка, видя мое обалдение. — Самое лучшее купил, что было. Денег стоит неимоверных.

Тренога! Где-то должна быть тренога. Я осмотрелся, заметил еще один узкий и длинный ящик и так же бесцеремонно его вскрыл. Вытащил массивную приспособу, раскрыл и водрузил на нее как на пьедестал камеру. Отошел в сторону, чтобы полюбоваться.

— Ну как? Нравится? — еще раз спросил Мишка.

— Да вроде бы ничего так, — уклончиво ответил я. На самом деле я не разделял его радости. Слишком уж убого и примитивно все выглядело. Хотя, надо признать, лакировка по деревянному корпусу выглядела просто блеск, хоть в зеркало смотрись. — А с чего ты вдруг ее купил?

— Ну как же, а кто хотел кино снимать? — ответил Мишка и развел руками, охватывая стоящие вокруг ящики. — Вот, я тебе и помог, купил что необходимо. А ты теперь действуй. Просвещай народ, промывай им мозги.

Я только крякнул от досады. Разговоры, конечно, такие у нас были, но чтобы так рано? Вроде же договорились подождать несколько лет…. Ну, да ладно, делать нечего, придется осваивать и этот фронт работ. Я тяжело выдохнул, почесал висок внезапно заболевшей головы, да и полез открывать остальные ящики.

Через десять минут передо мной стояло все необходимое для производства «хоум-видео» оборудование. Кинокамера, кинопроектор, монтажный стол, проявочная лаборатория, аппаратура для копирования кинопленки, бутыли с химикалиями, жестяные короба с не засвеченной пленкой и десятки пустых бобин. А еще несколько машинописных инструкций на английском языке.

— Ну что, потянешь это дело? — спросил Мишка, потешаясь над моей растерянностью. — Или нам придется людей искать? Будешь главным режиссером этого дела?

Я обошел все это дорогое хозяйство. Хрен его знает, справлюсь ли я с этим, но попробовать стоило. Не боги горшки обжигают, разберусь. Думаю, управляться с аппаратурой будет не сложнее чем с обычным фотоаппаратом. Ну тут хотя бы инструкция есть. Правда на английском, но тут мне поможет Мишка, он его знает достаточно хорошо.

— Да уж справлюсь как-нибудь, — ответил я, беря сшитые скобкой листы бумаги. Помахал ими перед носом друга. — Но ты мне вот это вот перевести должен.

— Да мне чего больше делать нечего? — несогласно замотал он головой и поднимая руки, отпихиваясь от инструкций. — Да найди ты толкового переводчика, это не сложно сделать, а ко мне с этой глупостью не приставай. У меня других забот полно. Вон, твоего главного актера надо в порядок приводить, а то отожрал без меня пузо, по бокам висит.

Это он про нашего Серафима. Вчера, когда наш казак, мастер сабельного боя впервые после Мишкиного приезда показался ему на глаза и скинул на силовой тренировке исподнюю рубаху, Мишка чуть за сердце не схватился. Где эти кубики на прессе, где рельеф груди, где все? А ничего не было. Серафим после отъезда расслабился, забросил интенсивные тренировки и на легких деньгах, что получал от меня, отожрался. А с Мишкой потом еще возмущенно спорил, убеждал его, что находится на «массе» и сушиться ему пока нет необходимости. Спорил до тех пор пока не получил от Мишки символического пендаля и обещания похоронить на аэробных тренировках. Мне даже стало немного жаль казака, настолько недовольным и сердитым своего друга я никогда в жизни не видел. Сложилось впечатление, что Мишка вложил в тренировки Серафима частичку своей души, а тот его серьезно подвел, чем и ранил прямо в сердце.

Ну да ладно. Наш главный заочный актер скоро опять придет в норму, снова станет соблазнять молоденьких девиц рельефным бицепсом и могучей грудью. Зажимать их по темным залам синематографа, целовать в засос, а потом отводить в свою холостяцкую квартиру. Мишка пообещал совсем скоро привести Серафима в идеал, а потому и мне следовало как можно быстрее освоить киноаппаратуру. Как я и ожидал, это оказалось не слишком сложно. За какой-то месяц я научился без засвета заправлять в аппарат пленку, правильно ловить фокус и свет, проявлять ее и элементарно монтировать. Несколько вечеров я провел дома, снимая свою и Мишкину семьи, а затем, перебрав сотни метров отснятого материала, безжалостно выкинул добрые три четверти, а из оставшегося слепил небольшое семейное видео.

Позвал на просмотр гостей. Занавесил самую большую комнату плотными шторами и прикрыл ставни. Вдвоем с Маришкой натянули на стене белую простыню, да расставили стулья. Рассадил всех и, взглянув на эту идиллию поверх голов, пошутил:

— Сюда бы еще колу и попкорн.

Мою шутку понял один лишь Мишка, он даже улыбнулся. Но перебивая, готовый сорваться с уст супруги вопрос, скомандовал:

— Эй, киньщик, заводи шарманку, не томи людей.

— Это мы живенько, — ответил я и кивнул Маришке, чтобы гасила свет.

И когда люстра потухла, я взялся за ручку проектора.

В общем-то, фильм, который я демонстрировал, был совсем прост. Обычная бытовая сцена пробуждения, кормления и купания Дашки. На пленке в главной роли выступала моя супруга, да помогала ей Зинаида. Отснятого материала хватило всего на несколько минут и для меня, как выходца из другого мира, разворачивающееся действие на белом полотнище не являлось чем-то привлекательным. Но только не для сидящих передо мной людей. Для них это было действительно чем-то волшебным. И вроде бы, почти все из них бывали в синематографах, видели несколько фильмов, а все равно им было удивительно наблюдать на оживших картинках людей, которых они лично знали. Вроде как фотографии, но только живые. Особо впечатлилась супруга Моллера, Ольга Макаровна. С первых кадров она то и дело восхищенно охала, ахала, умилялась Дашкиной наготе и ее улыбке. Ну а когда дело дошло до кульминации, до момента нехитрого спецэффекта, когда Дашка на одном из кадров вдруг исчезает из рук Зинаиды, она от неожиданности воскликнула:

— Ой, а куда же подевалась Дашулька? А как это? А где это она?

И она даже закрутила головой, ища поддержки.

Этот фокус был понятен только мне, Мишке, да Зинаиде, что принимала участие в постановке. Даже моя супруга была удивлена. Не ожидала она от меня такого «коварства».

— Ну что ты, Оля, так всполошилась, — успокаивающе заговорил Моллер, — это же просто фокус. Не переживай, с Дашенькой все в порядке. Я такие приемчики видел в синематографе. Так же, Василий Иванович? Успокойте вы мою благоверную, скажите, что с вашей дочкой все в порядке.

— Конечно в порядке, — подтвердил я слова Андрея Григорьевича. — Да вы же ее не далее как десять минут назад видели. Чего вы всполошились? Ольга Макаровна, вы же ее сами недавно щупали и квохтали над ней, чего вы, в самом деле?

— Ой, ну да, — растерянно проговорила супруга Моллера. Она сидела и смотрела на меня обескуражено, а затем до нее стала доходить нелепость ситуации. Вот она расплылась в улыбке, толкнула словно рассердившись мужа локтем и громко воскликнула. — А вы шутник, однако, Василий Иванович. Могли бы и предупредить нас. А вообще, здорово вы это сделали, будет что вспомнить. Это даже получше фотографических снимков будет, так же Андрюша?