Я побежал обратно — туда, где в пыли еще оставались живые люди.

Понятия не имею, каким сверхъестественным образом, но я притащил сразу двоих на себе. Мои ноги подгибались, сердце пыталось выскочить за пределы тюрьмы из ребер, легкие горели, горло и рот представляли собой филиал пустыни Гоби. Один из разведчиков безвольно мотал головой, явно контуженный, у второго кровью наливалась штанина чуть выше колена, он орал благим матом, когда поврежденная конечность касалась чего угодно.

— Есть там кто еще?! — я сам находился в странном, бредовом состоянии — голова гудела, мысли путались, виски ломило.

— Двое! — выкрикнул истерично тот, которому осколок пробил бедро.

Второй пилот ткнул ему в ногу какой-то шприц из аптечки, раненый обмяк, я ринулся обратно в пыльную хмарь. Над головой стрекотали пулеметы — оставшийся целым вертолет из звена Кандаурова прикрывал нас с воздуха. Пограничники стреляли не переставая, сменив РПК и АГС на автоматы. Эдгар побежал следом за мной, и мы нос к носу столкнулись с оскаленным военным с каким-то рубленым, суровым лицом. Сквозь многодневную щетину, пороховую грязь и пыль сверкали яркие зеленые глаза.

— Ты кто, мужик? — спросил он, перезаряжая автомат и яростно клацая затвором.

Кармашки на его разгрузке были почти пустыми — там оставалось всего-то два магазина.

— Я? Гера Белозор! — больше ничего умного мне в голову не пришло.

— Молодцом, Гера Белозор! — сказал он и хлопнул меня по плечу. — Хватай Федьку, а у нас с Эдей еще дело есть — вон в том доме.

— Да? — удивился Эдгар.

— Да! — кивнул зеленоглазый, и бортмеханику ничего не оставалось, как побежать следом за ним.

А я взвалил огромного Федьку на спину и потащил к вертолету. Федька был пулеметчиком, РПК волочился за нами по земле, его ремень зацепился за какую-то деталь амуниции, а еще — какая-то торба, рюкзак, Бог знает что еще... Снять или срезать всё это добро я просто не успевал, а потому топтал ногами землю и тащил Федьку, бормоча яростно себе под нос:

— Курва. О, курва! Кур-ва!

Ничего хорошего в этом общеславянском древнейшем ругательстве не было, но, кажется, идти помогало. В последний раз рвануло совсем рядом, у меня едва не подломились колени от неожиданности... Да что там — еще чуть-чуть и оконфузился бы, явившись к вертолёту с мокрыми штанами. Страшно, курва!

— Давай его сюда! — мне навстречу потянулись руки незнакомых бойцов.

Оказывается, кое-кто добрался до "восьмерки" самостоятельно — и это утешало. Раненым оказывали помощь, солдаты в выгоревшей форме песчаного цвета, потрепанных разгрузках и с автоматами занимали позиции у смотровых окон...

— Ну, где там полковник? — выкрикнул из кабины Кандауров.

— Они с Эдгаром в какой-то дом поперлись... — откликнулся я.

— Да здесь мы! — зеленоглазый офицер и бортмеханик-могиканин влезли в десантный отсек.

Эдгар тащил на себе два странного вида ящика, дышал через раз, и вполз в вертушку, что называется, "на бровях". А командир разведчиков, как и подобает настоящему полковнику, эвакуировался последним, до конца отстреляв магазин, смачно харкнув на землю и рыкнув:

— Кур-р-р-р-ва!

Наш человек!

Лопасти закрутились быстрее, многотонная машина поднялась в воздух, и под аккомпанемент рева срывающихся с направляющих второго вертолета ракет, Ми-8, управляемый капитаном Кандауровым, тяжело поднялся в воздух.

Нас ждал Кундуз.

Место дислокации триста сорокового ремонтно-восстановительного батальона располагалось километрах в тридцати от Кундуза и вовсе не напоминало грозную военную базу великой и могучей Советской армии. Палатки, навесы, землянки, блиндажи и окопы, щели на случай обстрела — вот как это выглядело. Здесь чинили технику — ту, которую эвакуировали с мест боев и аварий. Автомобили, танки, БМП, БТР, БРДМ и всё, что угодно, так что надежда Кандаурова на то, что местные спецы смогут подлатать и вертолёты его звена, не была совсем уж беспочвенной. Ну да, не та специфика, но...

340-й батальон закинули в самую настоящую песчаную пустыню. Во-первых — вроде как обзор лучше, легче охранять подступы. Во-вторых — никаких конфликтов с местным населением по причине отсутствия этого самого населения. Отличное решение! Правда — воду приходилось подвозить цистернами с ближайшей скважины. Заткни ее — и несколько сотен шурави начнут медленно помирать от жажды... Дурак поймет — кроме воды в пустыне вполне логично возникают проблемы и с топливом. Зачем топливо в Афгане, жарко же? Ну да, жарко. Днём в июне до плюс сорока, ночью — плюс пять — плюс семь. Спите на здоровье. В палатке.

Это я почему ворчал про себя? Потому что я есть гражданский шпак, привыкший к комфорту и неге, чтобы под головой — подушка, под задницей — какой-никакой матрас, а на столе рядом — ночник. В виде совы из мыльного камня желательно.

А местные бойцы-работяги не жаловались. Обустраивали быт, сваривали буржуйки, в которых ночами жгли что-то невообразимое, в темное время суток носили бушлаты, днём — майки и кроссовки. Оборудовали даже баню — где только древесины столько взяли? По словам рембатовцев, все необходимое для комфорта и уюта у них тут имелось: двойной забор из колючей проволоки, минные поля, боевое охранение в пределах прямой видимости... Что и говорить — понятия "комфорта и уюта" на войне и под мирным небом здорово отличаются!

Главное — тут была крепкая медсанчасть, которая взяла в оборот раненых разведчиков сразу же, едва их выгрузили из вертолёта. Пока летели — выяснили, что самыми тяжелыми были раненый в бедро боец и Федька, у которого осколок застрял в спине. Остальные были контужены, оглушены, легко ранены — некоторые и не по разу, но в целом их жизни ничего не угрожало.

Я к медикам даже не сунулся поначалу — совестно было. Да и помощь моя в перетаскивании раненых не требовалась, свободных рук тут хватало. В общем -уселся в тенёчке у брезентовой стены одной из палаток и принялся разоблачаться, потому как жарко было неимоверно, а Гумар и Даликатный отправились мучить местное начальство на предмет свалить наконец к родным пенатам, в Термез — при всём уважении и любви ко мне, грешному, вернуться на родную заставу они хотели сильнее, чем шататься со мной по Афгану.

Нервно насвистывая, я стянул бронежилет, совершенно мокрые рубашку и футболку, сморщился от ядреного запаха пота и принялся колупаться в кирасе. Спустя каких-то пару минут на моей грязной, залитой чужой кровью ладони оказались три металлических осколка.

— Охренеть, — сказал я. — Чуть не подох.

Осознать ситуацию и порефлексировать по этому поводу как-то не получалось. Мысли о бренности бытия в мозгу пролетали весьма абстрактные, отстраненные. Это ведь было бы очень типично для современной войны: жил человек, размышлял себе что-то, делами занимался, мир вон спасал, личную жизнь налаживал. Поехал на войну, его перепутали, потом повезли черт знает куда, а там он помер, убитый людьми, которых и в глаза не видел, и спасая других людей, с которыми и поговорить-то толком не успел...

То ли дело во времена благородных вонючих рыцарей — прежде, чем прикончить друг друга, успеешь намахаться железякой и задолбаться как следует. Эх, вот с тех пор, как арбалет изобрели — всё к черту и пошло... Вправду говорят — раньше было лучше!

— О чем задумался, Гера Белозор? — зеленоглазый молодой полковник стоял прямо надо мной, и солнце освещало его широкие плечи, статную фигуру и ноги в тяжелых ботинках, подошвы которых прочно стояли на пыльной земле.

Какого хрена он вообще — полковник? Ему же и сорока-то нет? Сколько этому волкодаву — тридцать пять? Тридцать два? Хотя взгляд, конечно, выдает человека бывалого, но...

— Об арбалетах, — сказал я. — И о том, что раньше было лучше.