Они обошли магазин по кругу, и один из адептов зеленого змия со всем уважением постучал в черные ржавые металлические ворота. На меня они не смотрели — товарищи были в томительном ожидании. Я прислонился к пропахшей мазутом опоре ЛЭП и пытался сделать вид, что холодная минералка в такую мерзкую погоду — это то, что доктор прописал.

Наконец ворота, скрипнув, отворились, и в щели между створками показалось лицо второй Тамары.

— Сколько? — спросила она.

— Четыре, — ответил главный пропойца.

— Сегодня — десять, завтра — пятнадцать, потом — двадцать.

— Да не в первый раз, Томка, давай уже, — он протянул ей какую-то тряпичную торбочку.

— Для кого Томка, а для кого Тамара Филипповна!

Она скрылась во дворе, а потом явилась снова — с торбочкой, в которой что-то булькало и звякало.

— Боря, спрос с тебя.

— Так точно! — откликнулся заметно повеселевший Боря.

Ворота захлопнулись, главный пьяница сунул руку в сумку и извлек на свет Божий бутылку, на лакончиной этикетке которой я прочел написанное на латинице "Wodka wyborowa".

— Ну, живём, мужики!

И они пошли, радостно гомоня и не замечая слякоть под ногами, зябкую погоду и начавший падать с неба мелкий снежок вперемешку с моросью. У них в жизни появилась цель!

А у меня вопросов только добавилось.

После принятого решения о переезде в столицу я жил в состоянии временщика. Продолжать ремонт и обустраивать крепость в старом белозоровском доме уже не хотелось, хотя я и надеялся сюда вернуться — спустя время. Потому довольствовался тем, что имел.

Лейка от душа протекала, и своенравные струйки лупили из щелей, пытаясь залить пол. Шторку-то я так и не повесил. В плите не работала духовка, но мастера вызывать было откровенно лень — кто у меня тут пироги печет-то? Печь стояла небеленная, из табуреток целой оставалась одна, но мне было наплевать. Гостей я почти не принимал.

Сковорода с четырьмя яйцами и двумя "пальцем пихаными" колбасками уже шкворчала на медленном огне, турка источала ароматы кофе. "Пальцем пиханые" — я это словосочетание всегда вызывало у меня глумливую усмешку, но стоило признать — натуральный домашний мясной продукт был выше всяких похвал.

Нарезал хлеб и приступил к утренней трапезе. Плотно завтракать — такая привычка сформировалась под давлением внешних обстоятельств. В течение дня поесть удавалось не всегда — "журналиста ноги кормят", как говорил старина Рубан, а фастфудов и готовой еды в привычном изобилии тут не имелось. Были кулинарии и кафетерии, но... В общем — рассчитывать на перекус не приходилось, а потому — вставал пораньше и ел что-нибудь калорийное. Белозоровский организм, кажется, и гвозди мог переварить!

Добираться до редакции на "козлике" было куда как веселее, чем шлепать пешком по слякоти в почти полной темноте до остановки и ждать автобуса на промозглом сыром ветру. И потому я обычно собирал по утрам целую команду из Слободки. Иногда это бабулечки, что торопились в поликлинику или еще какую контору — развлекаться. Иногда — ребята опаздывали в школу и просили подбросить до центра. А сегодня я вез Ивана Кирилловича Ласицу, плотника, прораба, нынче — пенсионера и политического эксперта. Он ехал на очередную шабашку.

— Ну что, пресса, — начал разговор он. — Говорят, Леонид Ильич наш на пенсию просится, а его не пускают. Со здоровьем у него нелады. Говорят, что и против ввода войск в Афганистан он выступал.

Я молча переключил передачу и вел машину дальше.

— Как думаешь, если Брежнев на пенсию уйдет — кто вместо него будет? — продолжал свои провокационные беседы Кириллович. — Я мыслю — Машерова хорошо бы, Союзом руководить. Батька Петр шороху бы навел, всю эту шушеру бы разогнал... Вон, возьми нашу Белорусскую ССР: ни полезных ископаемых, ни моря своего, почва — слёзы одни, или заболоченные, или подзол, на таких почвах разве что травку растить да скотину пасти, однако ж — лучшая республика Союза! Представь, Викторович, как бы он страну на дыбы поднял!

— А может, не надо — на дыбы? Уж сколько раз ее, бедную, на дыбы поднимали, — не удержался я. — Может, лучше рысью, пускай даже галопом — но на дыбы не стоит...

— А у нас по-другому не получится, — отмахнулся Ласица. — Слушай, я туалетную бумагу не мог две недели купить, приходилось " Пионерской правдой" подтираться, сказать неловко! У нас что, леса не хватает, или макулатуры мало сдаем? Кой хрен бумаги жопной нет? Всё это жулье и вредители, всех их нужно к стенке через одного. Или на Колыму!

Я только головой покачал. "К стенке через одного" — это, конечно, сурово.

— Хорошо хоть не "Маяком" подтираетесь, и на том спасибо, — с моей стороны не могло не прозвучать этого комментария.

— Не, как можно? "Маяк" — любимая газета дубровчан. Я им печку растапливаю.

Тут Кириллович вдруг сменил тему:

— А что думаешь по поводу Афганистана? Нужно было туда влезать?

— А я ничего по этому поводу не думаю. Но раз влезли...

— То вылезать поскорее надо, верно? Пацаны наши уже гибнуть начали... У меня племянник в Витебской десантной дивизии служит. Там настоящий дурдом.

— "Где один раз поднят был наш флаг — там он более опускаться не должен" , — процитировал близко к тексту я.

— Это кто сказал? — заинтересовался Ласица. — Сталин?

— Романов.

— Какой — ленинградский? Григорий Васильевич?

— Нет, Николай Павлович. Ну, вы подумайте, как это выглядит — вошли войска, начали, можно сказать, советскую власть строить, подняли, как ты говоришь, страну на дыбы — а потом ушли? Побарагозили и сбежали? Предали всех, кто начал новую жизнь, доверился нам? Их же моджахеды растерзают! Понимаешь? — завелся я, конечно, зря.

Наверное, будь там кто-то из моих близких, я рассуждал бы совсем по-другому. Оно всегда так получается, когда дела глобальные становятся личными.

Ещё и едва не спалился, моджахедами афганских непримиримых вроде как ещё никто и не звал... Но моему собеседнику, кажется, на такие нюансы было плевать, он меня почти не слушал.

— А пацаны наши гибнуть за них должны? — настаивал Ласица.

— Так дерьмо уже случилось, уже вляпались по самое междудушье... Может и не стоило этого делать, или стоило — я не знаю, я в среднеазиатской каше не особенно разбираюсь, Кириллович. И в высокой политике — тоже. Восток вообще — дело тонкое. Но точно скажу — нужно сделать так, чтобы это всё было не зря...

— А чего там в тех песках и горах такого, ну?.. Дикий народ, сплошная пустыня. На кой хрен они нам сдались?

Я не стал ему рассказывать про залежи в этих самых песках и горах колоссальных объемов нефти, газа, угля, меди, серебра, золота, кобальта, серы, свинца, цинка, редкоземельных элементов, железной руды, соли, драгоценных и полудрагоценных камней. И, конечно, лития. И какое значение литий будет иметь для мировой экономики лет через сорок... Просто заткнулся и ехал дальше.

— Вам куда, Кириллович?

— А вот возле аптеки выброси меня... Ну, бывай, Гера. Увидимся!

Зря он напомнил про Афганистан. Я был готов головой о стенку биться от осознания собственного бессилия. Тоже мне — попаданец-прогрессор. Чего я успел? Что сделал? Котельные лигнином топят... Дом отдыха строят. Штаны "белозорами" в честь меня назвали. "Белозоровы штаны во все стороны равны", нахрен. Смешно! Попасть в прошлое и не попытаться изменить историю — это какая-то дичь, если честно. Я пытаюсь — но выходит пока не очень. Хреновый из меня прогибатель изменчивого мира получается...

В редакцию я входил в самом мрачном настроении. Чертов Кириллович!

На столе меня ждали три конверта с проклятыми анонимками, у дверей кухни — Анатольич с кружкой кофе в руках.

— Утро красит нежным светом лица заспанных прохожих, — сказал Сивоконь и ухмыльнулся.