Первые дни после возвращения Третий Старче пытался продолжать всё как прежде: входил в её комнату, чтобы помочь всякий раз, когда он видел, что она за столом и что-то пишет. Она шипела: «Чего ты сюда вламываешься? Уходи быстро, пока никто не видит». И он уже больше не был таким насмешливым. Когда она приказывала ему уйти, он молча стоял в дверях какое-то время, потом послушно уходил. Она слышала, как он разговаривал с кем-то из семьи, и иногда ей приходилось проходить через гостиную, чтобы пройти в заднюю часть дома. Он прерывался на середине предложения и смотрел, как она торопливо проходит через комнату, ничего не говоря ей и забывая при этом отвечать тому, с кем разговаривал.

Она слышала, как однажды невестка Тётеньки, Юминь, сказала: «Разве не так, Третий Старче?» Тот в ответ только буркнул «м-м-м», а затем, сконфузившись, переспросил: «Что не так?» Юминь рассмеялась:

– Что на тебя нашло в последнее время? Мне приходится несколько раз повторять, а до тебя не доходит. Ты совсем, как мои самые бестолковые ученики, которые никогда не слушают урок.

Цзинцю находила у себя на дне миске колбаски и даже яйцо ещё несколько раз, и это постоянно выводило её из себя. Она решила сказать Третьему Старче, что если он когда-нибудь подсунет ей чтото снова, то кто-нибудь да узнает. Сам-то он, очевидно, не боялся: он был рабочим, ему естественно было иметь подругу, но она-то ещё была школьницей! Его поведение подвергало её опасности.

Однажды старший брат, Сень, приехал домой из Города-на-Яньцзя и привёз с собой друга по имени Цянь, шофёра, который как раз накануне вечером сбил на дороге дикого оленя. Он и некоторые другие шофёры убили его, а мясо поделили между собой. Сень получил свой кусок и принёс его домой, чтобы все могли полакомиться.

Сень отправил Цзинцю за Третьим Старче: у Цяня сломались часы, и он приехал, чтобы узнать, не мог бы Третий Старче их отремонтировать.

На некотором расстоянии до лагеря геологической партии она услышала звуки аккордеона Третьего Старче. Тот играл польку – мелодию, которую она хорошо знала. Цзинцю остановилась и задумалась о своём первом дне в Западной Деревне, и о том первом мгновении, когда услышала аккордеон Третьего Старче. Это как раз было на этом самом месте. В тот день в её мыслях было только познакомиться с ним да переброситься парой фраз из вежливости. А потом… она начала жаждать встреч с ним, теряя рассудок от того, что не видела его несколько дней. Но с того злополучного дня, когда она возвращалась с ним из города через гору, её чувства изменились. Теперь её мучила мысль, что её могут разоблачить. «Мои буржуйские мысли укоренились глубоко, и я такая лицемерка, что только и волнуюсь, не узнает ли кто-нибудь о них. Если бы Линь не увидел нас тогда на реке, то я бы, вероятно, и сейчас стремилась быть с ним рядом. Линь спас меня от падения глубже в эту пропасть».

Её мысли вращались, как в воронке. В конце концов, она набралась храбрости и постучала в дверь Третьего Старче. Тот открыл дверь и удивился:

– Как это тебя занесло сюда?

– Сень попросил меня сходить за тобой и пригласить на ужин.

Он нашёл ей стул и налил стакан воды.

– Я уже поужинал, но скажи мне, какие вкусняшки привёз Сень, и, может быть, тебе удастся уговорить меня.

Цзинцю осталась в дверях и сказала:

– Старший брат хочет, чтобы ты пришёл. Он привёз какого-то парня, у которого сломаны часы, и хочет, чтобы ты на них взглянул. А ещё он привёз оленину и хочет, чтобы ты попробовал.

Услышав это, один из соседей по комнате Третьего Старче, мужчина средних лет, поддразнил:

– Малыш Сунь, оленина не шутка. Ты разве не знаешь, что от неё трубы горят, и особенно самая главная труба? И нет никакого способа притушить такой пожар? Вот был бы облом! Послушай совета – не ходи.

Цзинцю боялась, что Третий Старче не пойдёт из-за такого совета и торопливо пояснила:

– Не волнуйся. Оленина действительно согревает, но мы можем попросить Тётеньку приготовить машевую похлёбку (из золотистой фасоли. – Прим. перев.) Предполагается, что она остудит любые трубы.

Другие мужики в комнате заржали, а один сказал:

– Лады-лады, значит, так ты сбиваешь температуру, а? Машевой похлёбкой.

Третьему Старче было явно неудобно и, выйдя на улицу, он извинился:

– Эти парни давно не были дома, поэтому не следят за своими словами. Они всегда так шутят. Не обращай внимания.

Цзинцю ничего не понимала. Если кто-то говорит об оленине, как о средстве согреться, за что тут извиняться? Всякий раз, когда она ела что-то согревающее, типа чили, например, у неё губы горели, а иногда и зубы начинали ныть, поэтому ей приходилось следить за тем, чтобы не перебрать лишку. И что общего у этих шуток и длительного отсутствия в семье? Значение этих шуток оставалось тайной для неё, а связь с отсутствием в семье, вообще, представлялась неочевидной, но она не слишком задумывалась об этом – её больше занимала мысль, как сказать Третьему Старче, чтобы тот больше не прятал вкусняшки под рисом.

Они шли назад по той же самой узкой дороге, по которой ходили и прежде, еле заметной дороге между полями. Спустя какое-то время Третий Старче спросил:

– Ты что, сердишься на меня?

– С какой стати мне сердиться?

– Может быть, я слишком чувствителен. Я подумал, что ты, возможно, осерчала на меня из-за того дня на горе.

Он обернулся, чтобы посмотреть на неё и сделал пару шагов ей навстречу.

– В тот день я был чрезмерно настойчив. Но не думай обо мне плохо.

– Я не намерена говорить о том, что случилось в тот день, – сказала она быстро. – Забудь его тоже, и пока мы не совершим ту же ошибку, всё будет хорошо. Меня только беспокоит то, что Линь не так понял, и если всё выйдет наружу…

– Он никому ничего не расскажет, не волнуйся, я с ним потолковал.

– Что? И только потому, что ты с ним потолковал, он никому не расскажет? Он так тебя слушает?

Третий Старче поколебался с ответом.

– Мужчины часто переносят женщин через воду, особенно такую, как здесь. Прежде, когда у них не было парома, мужчины переносили всех – молодых девушек, стариков, детей. Если бы Линь сопровождал тебя, то сделал бы то же самое. На самом деле, ерунда всё это. Не беспокойся. –

Но Линь, должно быть, догадался, что мы пришли из города вместе. Не мог же ты случайно столкнуться со мной на горе.

– Даже если он о чём-то догадывается, то не скажет ничего. Он очень честный парень и свои обещания держит. Я знаю, что ты переживаешь по этому поводу и хотел поговорить с тобой об этом, но ты всё время меня избегаешь. Не беспокойся. Даже если Линь что-то и скажет, то, пока мы оба будем всё отрицать, никто ему не поверит.

– Ты хочешь, чтобы мы лгали?

– Такая ложь никому не повредит. Это не великое преступление. Даже если Линю поверят, то я скажу, что ты тут ни при чём: это я бегаю за тобой.

Это выражение бегаю за тобой шокировало Цзинцю. Она никогда не слышала, чтобы кто-то произносил вот так, прямо. Самое большее, что осмеливались люди сказать, было что-то вроде такой-то испытывает глубокие пролетарские чувства к такой-то.

– Да не волнуйся ты так, – почти умолял Третий Старче. – Посмотри на себя. За эти несколько дней ты просто исхудала и глаза у тебя впали.

Она оглянулась на него в сумерках. Он тоже выглядел похудевшим. Глядя на него и поглощённая горечью последних дней, Цзинцю едва не оступилась и не свалилась прямо в поле.

– Здесь никого нет. Дай мне твою руку.

Она буквально крутнулась не месте осматриваясь, но, в самом деле, вокруг не было ни души. И всё же у неё не было уверенности, что кто-то внезапно не появится или кто-нибудь не следит за ними из потайного места. Приклеив руки к бокам, она сказала:

– Забудь об этом. Давай не будем создавать больше проблем. И ещё: отныне не прячь ничего под рисом в моей миске. Если Тётенька увидит, то у неё будет прямое доказательство.

– Прятать под рисом в твоей миске? Я не прятал, – сказал он смущённо. –