— Здравствуй, здравствуй, Алёшенька, сынок! — он широко улыбался. И хоть его обращение «Алёшенька — сынок» было чистой воды сарказмом, он всегда искренне радовался их нечастым встречам.

— Давненько я тебя не видел у себя в студии. Кажется, с тех пор, как ты приводил свою Афину записываться. Кстати, как она? Удалось вам воплотить её песенную мечту? Да ты проходи, не стой в дверях, — и он жестом пригласил Алексея войти внутрь.

— Да ну её, Андрей Максимыч, — отмахнулся Алексей и вошёл в уютный зал. Это была первая часть большого помещения. Что-то наподобие места для чиллаута и приёма гостей. Здесь была и небольшая барная стойка, и диван, и кресла с журнальным столиком и даже аквариум, где безопасно, но бессмысленно проживали свою жизнь декоративные рыбки. Под высокими потолками царил приятный полумрак.

— Опять, значит, не случилось, — Андрей Максимыч вложил правую ладонь в левую и, держа их на уровне своей груди, картинно склонил голову на бок, затем отвёл глаза и театрально поджал губы:

— Видно, женщины не твой конёк, Алёша.

«Вот же старый пройдоха», — мысленно улыбнулся Алексей, а вслух сказал:

— Андрей Максимыч, что ж вы не в театре-то трудитесь с такими актёрскими талантами. Почему только музыкой занимаетесь?

— А я и так в театре, Алёша. Натурально, каждый день своей жизни! Со своим собственным спектаклем, — он присел на высокий стульчик у барной стойки. Алексей последовал его примеру.

— И знаешь, что я тебе скажу? Как только я перестал ждать «аплодисментов», я стал играть гораздо увереннее. Поначалу мне было чертовски важно видеть одобрительные кивки и взгляды окружающих меня людей. Ох, и намучился же я в это бестолковое время. Но как только я потерял интерес к одобрению публики, так зрители сами стали мне аплодировать. Понимаешь? Да, их стало меньше, но овации оставшихся стали гораздо громче! И ведь я даже не стараюсь. Ни капельки, вот те крест! Но только после этого моя роль действительно стала главной. Главной для меня. А именно это и чувствует публика, именно этого и ждёт зритель — героя, главного в своей собственной жизни. А знаешь, почему? Потому что это то, о чём втайне мечтает каждый приходящий на чужой спектакль, — быть главным героем в своей собственной жизни. Поэтому их и мусолят, обсуждают, критикуют, восхищаются. В общем, делают всё, чтобы хоть на мгновение ощутить себя в этой роли. Что ж поделать — люди такие люди. Такова наша природа. Но я рад, что однажды для себя твёрдо решил: лучше не для всех, но своя роль, чем для каждого, но чужая. И поэтому со мной остаются те, кто действительно знает меня таким, какой я есть. Настоящим. И знаешь, что это означает? Что я живу свою настоящую жизнь! А на остальное, уж прости, наплевать.

Алексей пристально смотрел в глаза собеседника и мысленно проговаривал: «Как же ты прав, мой старый друг, как же ты прав. И как хорошо, что я имею возможность слышать твои слова. Я всё еще могу. Всё ещё не поздно».

— Андрей Максимыч, мне особенно некому признаваться, поэтому поделюсь с тобой. Раньше, когда я становился свидетелем чужого успеха в творчестве — в стихах там, в песнях, я чувствовал свою никчёмность. И тогда начинал пробовать написать нечто подобное, но зачастую я даже не всё понимал, о чём они пишут. При этом я видел восторженные комментарии и возгласы других людей, которые, очевидно, искренне восхищались чужим успехом и прекрасно понимали написанное. Тогда любое вдохновение моментально покидало меня. Мне становилось горько и обидно. И я признаю, что завидовал. И что самое страшное, это касалось не только творчества, но и любых успехов у других людей.

— Ты говоришь об этом в прошедшем времени. Теперь всё изменилось?

— Да, Андрей Максимыч, теперь я по-другому смотрю на это.

— Это очень хорошо. И вот, что я тебе ещё скажу по этому поводу. Понимаешь, каждый человек находится на своём уровне. И для каждого уровня нужен свой герой, свой кумир, учитель, или, например, музыкант. В общем, тот, кто поможет человеку развиться дальше, перерасти себя. Одним словом, проводник. И им может быть абсолютно любой человек. Неважно через что он будет проводником: стихи, картины, песни, бизнес и прочее. Главное здесь другое: он просто обязан искоренить в себе зависть. Ведь если он начинает себя сравнивать с другими, а сравнивают себя, как правило, с теми, кто более успешен, более талантлив (если вообще так можно говорить), то есть с теми, кто находится на другом уровне развития, то теряет себя в погоне за чужим образом. И в лучшем случае становится просто неплохой копией, а в худшем — дешёвым суррогатом. В итоге это приводит к тому, что он лишает мир своей индивидуальности. А миру нужна именно она. У мира есть огромные количества людей ждущих своих проводников на своих уровнях. И мир никогда не скупится на их поддержку. Поэтому человек, принявший себя, получает всё, что ему нужно для этой деятельности. Я думаю, в этом и заключён пресловутый смысл так называемого предназначения. В этом заключены все ресурсы. А зависть лишает человека этих даров. Зависть — это отсутствие своего места. Непринятие себя. Но жизнь — это творение. А творение возможно только от первого лица — от себя! Никаких подделок. Вот в этом, кстати, и кроется главное зло зависти, как греха: такой грех не даёт творить.

— Каждый сверчок знай свой шесток…, — задумчиво произнёс Алексей, — меня всегда задевало это высказывание в мой адрес.

— Именно. Вот так и во всём в нашей жизни. Каждый видит своё. И чем больше ты развит духовно, тем шире твой кругозор, а значит, и понимание происходящего. И когда ты наконец осознаешь своё истинное положение в жизни, то сможешь решить — подходит оно тебе или стоит его поменять.

— А почему вы мне раньше об этом не говорили?

— Я говорил. Но ты не понимал. Ты даже обижался, очевидно, считая, что я ровным счётом ничего не смыслю.

— Благодарю тебя, Андрей Максимыч, — улыбнулся Алексей.

Андрей Максимыч коротко кивнул головой, ненадолго закрыв глаза. Затем, резко переменившись в лице, сказал:

— Та-а-а-к, и что ты нам принёс? — он нарочно растягивал гласные, отчего казалось, что его низкий голос звучит со сцены какой-то театральной постановки.

— А я принёс песню, для которой нужно записать вокал.

— Так чего же мы ждём? Бежим в студию! — закончив свой дружеский диалог, они поднялись из-за барной стойки.

«Пробежав» пять метров и три ступеньки вверх в соседнее помещение, наши герои очутились в месте, где творится последний этап в создании песни — в студии звукозаписи. В московской студии звукозаписи! Ох, сколько же здесь несбывшихся надежд, сколько пролито слёз, сколько мечтаний навсегда осели в стенах звукоизолированного помещения. Да, Москва умеет проверять на прочность покорителей её вершин. И подобные студии — это лишь предгорье. И многие сотни и даже тысячи, казалось бы, смельчаков навсегда оставляли затею взобраться на главную вершину, ибо предгорье — это лишь начало пути. Но если ты слаб уже в начале, то, что ждёт тебя наверху? И лишь единицы понимали истину — слабость превращается в силу только в процессе самого пути. И вот они-то и водружают свои флаги на вершинах. Те самые флаги, которые, как ориентиры, впоследствии видят все остальные оставшиеся внизу.

Спустя примерно два часа работы наши герои завершили процесс звукозаписи. Они вновь спустились к барной стойке:

— Андрей Максимыч, сколько с меня за работу?

— Ты ж льготник, — снова играя, протянул старый друг.

— Почему вы меня всё время льготником называете? — подняв брови, спросил Алексей.

— Чтобы тебе всё время скидка была! Как льготнику! Но как станешь знаменитым, тут уж не обессудь! Драть буду с три шкуры!

— Вы думаете, я ещё успею что-то исправить? Ведь мне уже больше тридцати…

— Вот что я тебе скажу, друг мой. Не так важно, сколько ты прожил, важно, сколько ещё впереди, — он приподнял повыше свои очки и внимательно посмотрел на Алексея. — А вообще, я вижу, с тобой что-то произошло. Даже твой взгляд. Удивительно. Я знаю, что это за взгляд. Я встречал такое в своей жизни. Ещё вчерашний ветреный мальчишка, легкомысленно и бездумно несущийся в часах, днях, месяцах своей бесцельной жизни, вдруг замирал. На его долю выпадало страдание, душевная боль или ещё какое испытание. И тогда он оказывался на перепутье. Либо утонуть в этих терзаниях, потерях, либо принять, что прежняя жизнь уже невозможна, а значит, и он, если хочет жить дальше, прежним быть уже не может. И вот тогда и возникает тот самый понимающий, принимающий, осмысленный взгляд, — он с отеческой улыбкой смотрел на Алексея.