– И р-р-раз, и р-р-раз. Р-р-раз-два-три-и-и. И р-р-раз. Выше ногу! Равнение в шеренгах.

Наконец не без труда проснувшийся микрофон прорычал:

– Станов-и-ись! Сми-и-и-и-рно!!!

Появился командующий. Его зам начал движение навстречу, красиво вытягивая носок и безупречно печатая строевой шаг. Оркестр исполнял «Встречный Марш». Когда генералы подошли вплотную друг к другу, дирижёр резко музыку оборвал. Последовал доклад о том, что войска построены для парада по случаю ознаменования. И так далее. Опять под музыку оба прошагали к центру, где на высоком штативе маячил отдельный микрофон.

– Здравствуйте, това-а-а-а-рищи!

Пауза, шум вдыхаемого тысячами грудных клеток воздуха, и, как шквал на море, вздыбивший огромную, словно цунами, волну:

– Здр-р-р-ай-желай-та-а-а-р-ш-ги-и-ра-а-ал!!!

И покатилось, на пути сметая кварталы, штабы и примыкающий к городу лес. А генерал, добавляя жару:

– Поздравляю вас с шестидесятипятилетней годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции!

– Ур-р-р-а-а-а!!! Ур-р-р-а-а-а!!! Ур-р-ра-а-а!!!

Троекратно, протяжно, переваливаясь волной от батальона к батальону. Возбуждённые лица. У всех. Когда войско не на войне, а на параде – зрелище великолепное. Это особая, психологически выкованная сила. Какой эмоциональный заряд. Блеск и восторг. Военный дирижёр выбежал на середину и взмахнул тамбурмажором. Оркестранты вскинули трубы на изготовку. Как перед стрельбой. Быстро возвратилась тишина. Дирижёр дёрнулся всем телом и рухнул жезлом сверху вниз. Громыхнуло, будто залп тысячи стволов.

Гимн Советского Союза! Савватиеву, впрочем, как и всему советскому народу, он очень нравился. Действительно, мощь. Как подобраны аккорды, акценты, токкаты и лиги. Союз нерушимый! В дрожь кидает. Оркестр исполнял безукоризненно. Ни малейшей погрешности. В такие мгновения охватывала гордость за Родину свою, СССР. Сунься кто. Растопчем. Этими вот хромовыми сапогами. Славься, Отечество наше свободное! Далее – вынос красного знамени. Также под оркестр. Красота! После короткого митинга минут на двадцать, мудрёной речи командующего, прозвучало, наконец:

– К торжественному маршу. Побатальонно. На одного линейного дистанция. Первый батальон прямо. Остальные напра-а-а-во! Равнение направо. Шаго-о-о-о-м марш!

Офицеры, чтобы не нарушать шеренг, ухватились мизинцами. Многие, кто помоложе, заметно волновались. Ещё бы, на тебя полгорода смотрит. Вдруг споткнёшься. Позор. Никто не споткнулся, все молодцами. Раскрасневшиеся, в глазах – задор, изо рта – клубами пар. Красивые, стройные, подтянутые. В парадных шинелях, красивых, с лаковыми козырьками, фуражках, серебряные аксельбанты, хромачи надраены до зеркального блеска, ранжир безупречный. Эх, дайте в руки мне гармонь!

Гена вспомнит этот парад через десять лет. В Приднестровье. Перед жителями города Рыбницы по главной площади так же вдохновенно будет маршировать его батальон. Третий мотострелковый. Гвардии Приднестровской Молдавской Республики. В честь второй годовщины её образования. Поредевший, в боях израненный, но не побеждённый. Доктор в строю не шёл. Дежурил с медицинской сумкой около «Авроры». Рыбничане аплодировали, срывались на овации. Переживали, кое-кому пришлось оказывать помощь. Комбат, воодушевлённый таким приёмом, развернул батальон в конце площади и прогнал перед ликующими горожанами ещё раз. Гвардейцы молотили берцами по асфальту с двойной энергией. Топали, браво взмахивали руками и не замечали слёз на своих щеках.

Люди продолжали аплодировать в такт маршу. Тоже многие плакали. Это будет второго сентября 1992 года. Бои только закончились. Миротворцы блокпостами развели враждующих по разным берегам. Боевые раны уже затягивались. Погибших упокоили на Аллее Славы. Вдовы понемногу стали отходить от горя. Желание мирной жизни пересиливало невыносимую, как совсем ещё казалось недавно, скорбь от физических и нравственных страданий, какими всегда изобилует общество в период страшной смертельной эпидемии, имя которой – война.

Савватиев смотрел на гвардейцев, на лица женщин, детей, ловил мельчайшие нюансы в собственном настроении и постепенно приходил к выводу, что ради этой минуты стоило жить. Запускать ракеты в космос, ненавидеть Барановых и им подобных, выдерживать поли-тотделовские застенки, бороться за справедливость в ущерб карьере, спасать жизни солдат, вступая в неравные схватки с потерявшими человеческую ориентацию полковниками и даже генералами. Терпеть лишения, издевательства. Ради этой минуты здесь, на параде победы. Чтоб испытать не просто гордость, а нечто даже большее, чем земное счастье, за принадлежность к офицерскому сословью, которому выпала честь стать защитником народа от жестокого, циничного нашествия.

Площадь быстро опустела. Народ спешил к застолью. Праздник! К тому же завтра выходной. Елена наготовила салатов. Купила шампанского. Бутылочку коньяка. Тогда ещё было в продаже. Они пировали вдвоём. Никого не приглашали. И сами отказались от приглашений. Им хронически не хватало друг друга. Каждая выпавшая свободная минута Савватиевыми ценилась выше всяческого золота. Целыми днями они могли валяться на диване, крепко обнявшись. Простое прикосновение ладошек приводило обоих в восторг. Не говоря уж о большем. Вот и сейчас, отобедав, слегка захмелевшие, они улеглись перед телевизором. Леночка, как обычно, пригрелась в подмышке, закинув на него руку и ногу. По первому каналу показывали новости. Репортаж с Красной Площади. Главный военный парад. Прохождение войск, техники. Затем демонстрация.

– Ген, тебе не кажется, что Брежнев какой-то не такой?

– В смысле?

– Ну, как не живой. Не улыбнётся, ни поведёт бровью. Вообще никаких гримас. Только смотрит и рукой помахивает. Одет легко. В Москве, наверно, тоже не лето.

– Действительно, чего это с ним? Последние дни серость какая-то одолевает. Отчего-то вдруг стало противно всё. Будто прозрение. Кругом фиглярничание. Дефилируют в папахах, местечовые князья, волю свою навязывают. Всё время кажется, что на головах у них вороньи гнёзда. Так и хочется запустить дрыном. Каждая мразь корчит самодержца.

– Геночка, так всё сложно? Кто это там на тебя навалился?

– Да есть уникумы.

– Расскажешь?

– Много ему чести.

– Ему? Значит, конкретная особь. И кто же?

– Да сосед наш по дому. Во втором подъезде обитает. Баранов. Заместитель по тылу.

– Ему-то чего от тебя?

– Пока ничего. Но чувствую, не безразличен вдруг я ему стал.

– А начальник твой что же?

– Пустое место. Работу свалил всю на меня. И по медпункту, и по всей части. Если что-нибудь из ряда вон выходящее, умывает руки. Это Савватиев, это не я. Я ни при чём. И командир игру эту почему-то принял. Я простой начальник медицинского пункта. Моя территория этим и ограничивается. Приём больных, диспансерное наблюдение, обследования. Техническое состояние здания. Ясное дело, моё. Но меня гоняют и на проверки. А права? Какие мои полномочия? Ну, пойду, накопаю. А дальше? Бардак повсеместный. Бороться надо. А как? Кто ты какой, говорят мне в подразделениях.

– Начмед благодарить должен.

– Та где там! Ты, Петрович, говорит, слишком радикален. Помягче надо. Как помягче? Загадят всё.

– Создаётся впечатление, что только тебе небезразлично.

– Кто знает, может, так и есть. Или, как на Руси, впряглась кобылка, так на неё всё и грузят. Пусть себе тащит, а мы пожируем.

– Что вообще там у вас происходит?

– Думаю, то же, что и в стране. Маразм. Глянь на трибуну. Хоть одно лицо, способное руководить государством, видишь? Тем более империей. Ильич-то наш дошёл до точки. Ручкой машет. Ведь и вправду, не шелохнётся.

– Остальные же только и делают, что вертятся.

– Тоска зелёная. Кино какое-нибудь сегодня есть?

– Надо программу глянуть. Я сейчас.

– Оставь, лапусик. Ну её к лешему. Лучше поцелуй меня.

– А ты меня.

Назавтра по телевизору началась вообще белиберда. По обеим программам гоняли симфоническую музыку. Вперемежку между симфониями вклинивали фильмы: «Человек с ружьём», «Мы из Кронштадта», «Рассказы о Ленине». Несколько раз повторяли «Лебединое озеро» Чайковского.