Крепыш захватил воротник потрепанного чижикового пиджачка, вытащил гармониста из-за стола и сильным пинком отправил к выходу:

– Пшёл вон отсюда, мразь недоделанная!

Честно говоря, то же собирался проделать и доктор. Оскорблений офицеры без внимания не оставляют, особенно когда касаемо женщин. Ольга схватила попавшую под руку кружку и запустила гармонисту вслед. Однако Чижиков не собирался добровольно покидать тёплую компанию и решил бунтовать.

– Что, господа ахвицера, правда глаза колет? Песенки когда пели, люб я вам был? А теперь ты, козёл, пинаешься? Щенок! Пороху не нюхал, а на меня, старого капитана, руку поднял?

– Не руку, а ногу, идиот! А теперь вот и руку.

Высокий крепыш, поскольку и сам находился в изрядном подпитии, тормозные рефлексы имел ослабленные, коротко размахнулся. Послышался глухой удар, следом жалобно взвизгнула гармошка, в воздухе мелькнули пыльные подошвы. Гена бросился к «боксёру» и попытался урезонить. Тот же, озверев, отбросил доктора и кинулся пинать народного музыканта ногами. На помощь Савватиеву поспешил молодожён. Крепыша кое-как оттащили. Из угла вопил Димка.

– Вы что, волки позорные, вытворяете, почто человека забижаете! Да я вас, козлы маринованные, порешу сейчас. А-а-а-й!

Ольга налетела на мужа и колошматила куда попало кулачками, даже подпрыгивала, чтоб заехать ещё и ногой.

– Жену последними словами обзывают, а ты поддакиваешь? Убью!

– А ведь обещали, бить не будете-е-е, – уже в дверях причитал Чижиков.

– Да вали же ты отсюда, господи, боже мой, – Гена поспешил закрыть дверь. – Повеселились. Будет теперь что вспомнить.

Через пять минут за окном разлилось ручьём:

– «Когда б име-ге-л златые горы и ре-е-е-ки, по-го-лные-е-е вина-а-а, всё о-о-отдал я-га б за…»

Улица по-прежнему оставалась пустынной. Над лесом полыхало красно-золотым великолепием, весело светились верхушки елей. Чайки над помойкой не переставали скандалить. Они это делали посменно, круглосуточно, пока светлые ночи. Одинокая тучка, скучая у горизонта, соблазнительно потряхивала вьющимися блондинистыми кудряшками, надеясь, по всей вероятности, пленить милою своей красой настоящее русское чудо, которое стояло посреди дороги, склонив голову, и, казалось, гармошку свою обнимало да целовало, будто девушку. Гармонь разливисто пиликала, то взрываясь буйными аккордами, то заходясь замысловатыми коленцами, словно соловей весной.

Красавец-теплоход «Юшар» томился у причала. Белый, ослепительный. Команда была уже в сборе, предавалась обычным суетам перед рейсом. До отплытия оставалось около двух часов. Офицеры коротали время в ресторане морского-речного вокзала. Начальник связи Бирюков, уже капитан, и прапорщик Володин возвращались из отпусков, а доктор с учебных по плану медицинского отдела сборов. Ресторан располагался за огромными витражными окнами и заметно отличался от остального здания, словно экзотический аквариум. Внутри царил номенклатурный уют в стиле общепитовского ампира. На столах белели чистые накрахмаленные скатерти и скрученные конусом льняные салфетки на фарфоровых тарелочках, поблёскивали серебром столовые приборы, сверкали радужными бликами фужеры, хрустальные рюмки. Нарядные официантки мило улыбались и, с явным удовольствием балансируя умопомрачительными бёдрами, обслуживали молодых парней в военной форме. Звучала негромкая мелодия, в окна приветливо заглядывали солнечные лучики и проносившиеся мимо чайки. На первое подали солянку. Явилась бутылка коньяка, которую при них же откупорили, давая понять, что всё честно, без подмешивания.

– Ну что, Геннадий Петрович, хочу поднять бокал за вас, – взял по старшинству на себя роль тамады капитан Бирюков. – За тебя и твою прекрасную Елену. Свадьбу-то зажилил? Так вот, дорогой наш доктор, мы с тебя с живого не слезем, пока не прославишься. Как доберёмся, так и сорганизуем, понял? Ну, а пока за молодожёнов, товарищи офицеры!

Они поднялись и звонко чокнулись, хрусталь отозвался тонким чистым сопрано, будто марш Мендельсона исполнил.

– Да ладно, братцы, не корите раба божия. За мной не заржавеет. Вот Ленка вернётся из Питера, сразу и справим. Если честно, сам до сих пор в шоке. Всё так неожиданно.

– Ах ты ж боже ж мой, – Костя-прапор улыбнулся, осветив свои междометия лучами, брызнувшими от золотых зубов, которых у него насчитывалось аж пять. – Неожиданно. Это что-то особенного. Нам года два заливал, а теперь – щас, только шнурки на тапочках поглажу? Что-то ты, старлей, хитришь. Ну, колись, в чём дело?

– Что там колись? Поругались перед окончанием академии. Думал, всё, баста. Никаких баб, никаких женитьб. Выходит, оказался в дураках. Топором рубить, чтоб летели щепки, это в лесу. В любви, братцы, тонкий подход надобен. Это я здесь понял.

– Твоя и раньше, выходит, знала. Молодец она! За Елену прекрасную!

Наполнили рюмки, выпили и дружно кинулись в атаку на первое. Солянка оказалась очень вкусной, тарелки опростали за пару минут. Официантка возникла сразу же, как только последний, а это был доктор, ложкой звякнул по дну.

– Молодые люди, подавать второе? – и улыбнулась широкошироко, сверкнув глазами, Бирюков заёрзал на стуле.

– Чем быстрее, тем лучше. И ещё, милая девушка, – проскороговорил он, – повторите нам этот божественный напиток, также бутылочку, хорошо?

– Может, лимончик нарезать? – девушка ещё сильнее растянула губы в улыбке, будто они у неё были безразмерные. – Сахарком присыпать?

– Обязательно, королева! Из Ваших очаровательных ручек даже полынь сладкой покажется. Вам говорили, что Вы прелесть?

– Говорили, – официантка явно кокетничала, видя, как горят у капитана глазища.

Бирюков считался первостатейным красавцем, сейчас бы сказали – настоящий мачо. Дамы на него западали быстро, и он пользовался их расположенностью на все сто. К тому же капитан до сих пор оставался холостяком. Когда перед ними предстала новая бутылка, Костя с восхищением подметил:

– Это было-таки что-то, если не сказать больше и почти нецензурными словами. Везёт же. Дамочки, как мотыльки на огонь. Вон, подруга, официантка наша, уже растаяла. Глаз не сводит, плясать готова.

– Прапорщик, ты не представляешь до конца проблему. Женщины любят внимание. Усёк? Слова нежные. И не просто слова, а сказанные со значением, с особой интонацией. Тут, брат, и голос надо уметь поставить, и взгляд, излучающий желание. Вот ты. Что ты делал, когда эта прелесть подошла?

– А что такого? Разве ж я делал?

– Да ты жевал! Представь, подходишь к даме с самыми благородными намерениями и далеко идущими планами, а та семечки лущит или, скажем, котлету уминает. Интересно тебе с такой будет?

– Так ведь у неё ноги даже не от груди, а от зубов. И зачем ей такие длинные зубы? Мы в ресторане, тут и положено жевать.

– Не понял? Объясняю. Женщина – она везде женщина. Ну и что с того, что официантка? Прежде всего, милейшее создание, девушка, к тому же такая красотка. Мы при погонах, олицетворение мужеского начала: сила, упорство и твёрдость в достижении цели. Какая разница, официантка ли это, уборщица, премьер-министр или жена, в конце концов?

– Капитан прав, чёрт возьми, – доктора немного развезло, и он готов был вступать в споры, витийствовать, доказывать, отстаивать, бороться. – Женщина, Константин, это тайна. Это, знаешь ли, вообще неземное создание. Её всю жизнь познавать нужно. И ведь что получается? А? Я вас спрашиваю!

– Я таки да понятия не имею, – Володин глядел на захмелевших философов с иронией. – Вот моя Людка на прошлой неделе, когда после гостей пытался к ней в самые тайны космические влезть, так мне заехала под дых, что я съёжился до размера цуцика на морозе. И силища такая у ней оказалась. Вот тайна-то.

– А получается, братцы вы мои, следующее, – доктор продолжал свою мысль, пропустив слова прапорщика мимо ушей. – Познать женщину не-воз-мо-ж-ж-ж-но!

– Что, никак? – Бирюков хитровато сощурился. – Я всё же поэкспериментирую. Время терпит. Вдруг познаю?