Лейтенант поспешил дальше. Через минуту за спиной возобновился душераздирающий гвалт. Зависла очередная крачка. До Кии добрался часа за четыре. Помимо Голубцова в деревне ещё один имелся бригадир, тётя Сара Коткина. Увидев Савватиева издали, кинулась навстречу:

– А почему Вы, доктор, пешком? Они что же, не подвезли? Вот раззвездяи! Ненчура несчастная.

Тётя, вообще-то, сама имела типично раскосые глаза, выдающиеся скулы, маленький носик и кривоватые голени. Но всем упорно доказывала, что она коми. Мы, говорила Сара, народ порядочный, не то, что эти, ненцы. Доктору ничего не оставалось, как усмехнуться и развести руками. Серафима Энгельсовна Коткина руководила оленеводами не первый год, но только ими. Голубцов же и рыболовами, и зверодобытчиками, и механиками гаража, и даже контролировал государственную торговлю. Бригадиры по известным причинам постоянно не ладили и не упускали возможности вставить коллеге шпильку. Сейчас же получалось, что врача от ракетчиков, оказавшего медицинскую помощь маленькой дочке оленевода из Сариной бригады, они же, оленеводы, и бросили на произвол. Ох, она их костерила! Прошлась и по батюшке, и по матушке. Гена слушал и краснел. Даже перестал обижаться. Хотя, по идее, на руках должны были носить. Как-никак, ребёнка спас.

Впрочем, рассудил здраво попозже, они ведь не требуют, чтоб им гимны пели за то, что оленей выращивают. Героического в их буднях поболе моего. Гордыня, батенька, гордыня. Возомнил невесть что. Не удивлюсь, если и дальше пешкодралом чесать придётся. Хотя… должны же довезти, в конце-то концов! Я им доктор или где? Энгельсовна пригласила в дом. Угостила чаем. Опять чаем! От одного слова покоробило. Достали до самых печёнок своим чаем. Спросила, где думает ночевать? Сказал, что пойдёт к Василь Васильевичу Нечаеву. Прошлой зимой выезжал к его заболевшей жене, проторчал неделю. Серьёзным диагноз оказался: менингит. Госпитализировать надо было! Но не унималась метель, погода оставалась нелётной. До ближайшей-то больницы около трёхсот вёрст. Если бы не он, остался б Василь Васильевич в очередной раз вдовцом.

Сара обещала переговорить с Голубцовым насчёт машины. Гена поблагодарил и направился к Нечаевской избе, что стояла метрах в ста. Коткина на прощанье сунула бидончик со знаменитой их беломорской селёдкой, утром только посоленной. Презент. Ну, что ж, и на том спасибо, дамочка.

– Дядя Гена! – кинулась на шею младшая Алёнка. – Ты почему долго не приезжал?

Тут же подскочила другая, постарше, Катюха, и давай обниматься да целоваться. Обе навалились, чуть с ног не сбили. Лейтенант поднял руки, мол, сдаюсь, уселся на диван. Девчушки капитуляцию приняли и взгромоздились на доктора с ногами. До чего же им было хорошо! Неженатый, молодой, симпатичный, он и сам в последнее время стал замечать, что инстинкты принялись тянуть душу к чему-то стабильно уютному, семейному. Безумно было приятно тискаться с очаровательными крошками, словно они его собственные. В нём напряжённо, будто колокол, гудело созревшее, но неудовлетворённое отцовство. Руки делались необыкновенно нежными, горячими. В то же время невероятно сильными. Не дай бог, случись что, Гена готов был землю перевернуть, дабы оградить этих, пусть и чужих, чадушек от любой напасти. А сестрёнки, чувствуя всё, наседали, как на собственного папку, наслаждались щедрой порцией ласки и нежности. Всем троим действительно было очень хорошо.

– Что за птичий базар? – воскликнул с порога Василий Васильевич. – Такой шум, а драки нет? Эй, хозяйки, разве так гостя дорогого привечают? А ну марш на кухню!

Мужчины обнялись.

– Ген, я очень рад тебя видеть, – Нечаев расчувствовался.

Многим, если не сказать больше, он был обязан Савватиеву, который, в свою очередь, редко встречал людей такой, как у Васи, души. Сердцем, можно сказать, прильнул к этому мужественному человеку.

– Где Марина? – доктор, если честно, не очень расстроился, что жены Василия ещё не было дома, потому что чувствовал, как она ревновала и мужа, и даже его, Савватиева, к памяти той.

Метель взбесилась! Выла, выла, выла. Не первые сутки. Деревню заметало под крышу. Поутру хозяева выбирались через чердак, чтоб откапывать крыльцо. А некоторые и через дымоход. Откуда у неба столько снега? Со всей вселенной, что ли? Зима в Заполярье – длинное, нудное, нескончаемое. Особенно муторны январь и февраль. Царствие вьюг, метелей, буранов. Когда по распределению военврач попал в эту богом забытую дыру, искренне удивлялся, как вообще здесь можно жить? Через полгода уже не представлял, как можно жить в другом месте. В тундре есть нечто, чего сразу и не объяснишь. Экстремальные условия понуждают людей менять мировоззрение и, надо сказать, в лучшую сторону. Человек, существо, прежде всего социальное, резко преображается, когда рядом опасность. В Заполярье опасностей хватает, их здесь сверх лимита. Волей-неволей становишься крепче духом, начинаешь ценить дружбу, взаимовыручку Да и любовь на Севере особенная, светлая и вечная, словно полярное сияние.

Зимы, вьюжные, норовистые, со временем начинают нравиться. Метель за стенами? У нас банька истоплена, к ужину заветная бутылочка припасена. Сёмужка архангельского посола аппетитными ломтиками нарезана, оленина мороженая настругана, опять же морошка в сахаре, грибочки маринованные. Беседы задушевные. Нечаевы только собрались ужинать. Галя усадила на руки годовалую Катерину и дала ей ложку.

– Ну-кось, доча, хлебай ушицу-то. Сама, сама. Умничка.

Вася накануне поймал в проруби сетью огромную нельму. Царская получилась уха! Вку-у-у-с божественный! Катя зачерпнула из тарелки и, проливая на слюнявчик, поднесла ко рту. Мать перехватила ручонку.

– Погодь, дай-ко, подую, а то горячо.

Отведав первую порцию, дочка от удовольствия подкатила глазки и зачмокала пухленькими губками.

– Вкусно, лапушка? – Василий Васильевич чувствовал себя безмерно счастливым.

Видя его настроение, Галина преобразилась. И так красавица, она в подобные минуты становилась необыкновенно миловидной, желанной. Муж улыбнулся и вздохнул глубоко-глубоко. Галя взяла его за руку, мягко пожала, понимающе прошептав:

– Потерпи, милый. Сейчас Катюшку уложим.

Они жили вместе уже три года. Галя приехала после Архангельского медицинского училища. В первый же день чуть не утонула в шарке. Ходила в тундру погулять и, залюбовавшись местными красотами, забрела километров за пять, потеряла тропку. Обратно решила напрямки. А на пути этот шарок. Обходить далеко. Думала, ручеёк, перемахнёт легко. Разогналась, прыгнула. Во время толчка нога вдруг заскользила на глине, Галя плюхнулась в воду. Подумаешь, в ручеёк свалилась, успела со смехом подумать она. Но в следующее мгновение охватил ужас. В ручейке не было дна. Пыталась зацепиться, но берег оказался голым, ни кустика, ни травинки. Течение поволокло обезумевшую девушку к морю, откуда доносился шум прибоя. Как-то вдруг выбилась из сил. Вода студёная, мышцы начало сводить. Захлёбываясь, ныряя с головой, Галя поняла, что погибает, а вокруг ни души, кричать бесполезно.

– Господи, помоги, – прошептала и закрыла глаза.

Чья-то сильная рука перехватила в складку платье на спине, и тонущая в одно мгновение оказалась на берегу. Мужчина, склонившийся над ней, сразу же оценил ситуацию. Проворно стянул с девушки одежду и быстро-быстро растёр тело. Стало горячо. Галя с удивлением отметила, что, несмотря на наготу, не стесняется, будто это не мужчина совсем, даже не человек, ангел. Вася, а это, конечно же, был он, стянул с себя свитер, ватные штаны и проворно её в них облачил. Из вещмешка извлёк шерстяные носки, варежки и надел на маленькие, очаровательные ноженьки и рученьки. Тут же на свет явилась солдатская фляжка.

– Это там что?

Галина догадалась, что во фляжке не вода, но зачем-то спросила. Зачем? Наверное, очень хотелось услышать его голос. Она уже этого человека любила. И не только за то, что спас ей жизнь. Чувствовала его так, как будто он – это она сама. И догадывалась, что в жизни такое бывает лишь раз. Наверное, уже тогда знала, что это её муж. И даже не будущий, а уже муж. Так ей сказало само небо. Приблизительно то же крутилось в голове Василия Васильевича. Никогда прежде не замечал, что руки могут быть столь нежными, желания столь страстными, взгляды столь жгучими.