Через час устроили привал. Люди выбились из сил. Каждый, в том числе и майор, был навьючен под завязку. Помимо тротила, тащили продукты, аппаратуру. По тундре – не по асфальту. Сплошные кочки. Неглубокие, но широкие озерца. Местами путь преграждали совершенно непроходимые заросли ракитника и карликовой берёзы. Их обминали по кругу, теряя силы и время. Получив разрешение на отдых, солдаты попадали, мгновенно уснули. Даже курить никто не захотел.
Гончаренко глядел в синеву и, разумеется, грезил об Оксане. Рядом о другой соответственно мечтал замполит. И такой прекрасной этим двоим представилась жизнь, что оба, как сговорившись, разом глубоко вздохнули, отчего подкравшиеся совсем близко вспорхнули и отлетели метров на пятнадцать-двадцать вездесущие куропти.
– Ну что, товарищ майор, – Гончаренко посмотрел на часы, – пора?
– Буди. Вертолётчики по графику через три часа должны подлететь. Ждать не будут. Ночевать в тундре не хотелось бы.
– Комары сожрут. Я с вечера ещё проверил снаряжение, так знаете, что? Диметилфталата ни у кого уже нет. Всё на девчонок своих извели.
– Слушай, у меня у самого на донышке. Вот докторишка, мать его! Просил ведь, дай побольше. Так нет же.
– У меня полный флакон. Как знал, не тратил.
– Молодец, Петро. Настоящий командир!
– Ну, Вы скажете, – Гончаренко слегка, но не без удовольствия засмущался.
– А что! Я сколько раз тебе предлагал учиться на офицера?
– Я, товарищ майор, решил последовать Вашему совету.
– Ну? Вдвойне молодец, Гончаренко. Сразу после боевых и займёмся оформлением документов. Я очень рад.
– Спасибо. Как Вы думаете, разрешат жену с собой взять?
– Вот это новость! Да разве ты женат?
– Пока нет, но…
– А, понятно. Оксанка-то согласна?
– Вообще-то ещё не писал, но, думаю, поедет. Куда мы друг без друга? И так вон, два года порознь. Извелись оба.
– Счастливые вы, ребятки! Даже завидую.
– Чего мне-то завидовать? Вы сами вроде как… Ну… Провожала же вас дочка председателя?
– И ты прав, чёрт побери! Прав, дружище! Ну-ка, подъём, гвардия! – закричал он вдруг так задорно, что Петя расхохотался.
Тем временем бойцы проснулись и сами построились, без команды.
– Ну что, в путь? Может, песню? А, Гончаренко? Запевала у нас есть?
– Найдётся, товарищ майор. Эй, Коробков! Давай строевую.
Коробков, небольшого роста, коренастый, весь в веснушках, растянулся губёшками от уха до уха, как будто всё это время только и делал, что с нетерпением ждал заветной команды, даже притопнул от удовольствия, задорным, неплохо поставленным тенорком принялся молодцевато разгонять подкравшуюся тоскливость:
– «У солдата выходной, пуговицы в ряд, ярче солнечного дня золотом горят. Часовые на посту, в городе весна. Проводи нас до ворот, товарищ старшина, товарищ старшина».
Отделение, навьючившись, выдвинулось на марш. Бойцам ничего не оставалось, как в один голос, с таким же задором подхватить:
– «Идёт солдат по городу, по незнакомой улице, и от улыбок девичьих вся улица светла. Не обижайтесь, девушки, но для солдата главное, чтобы его далёкая, любимая ждала».
И грязь, что чавкала под сапогами, и кочки, через которые надо было перепрыгивать, и куропти, сновавшие туда-сюда перед самым носом, всё казалось в этот миг замечательным, родным. Так протопали с полчаса. По спинам стекал пот, лица раскраснелись, носы усиленно сопели. Вымотались. Замполит спотыкался на каждой кочке. Гончаренко пытался отобрать у него вещмешок, но майор ни в какую, упорно тащился, замыкая строй. В конце концов, до того обессилел, что начал чаще других падать. И у бойцов ноги не держали. Решили сделать ещё один, короткий привал. Закурили. Неплохо было бы анекдотец травануть, подумал Петя, но как ни пытался, ни одного не мог вспомнить. Словно заклинило в голове.
В это самое мгновение возникло привидение, по крайней мере, все так вначале и подумали. Пара запряжённых в нарты оленей с рогами чуть ли не до неба, в нартах дед, облачённый в малицу, на ногах длинные до самого пояса пимы[38], на поясе огромный нож, обязательный, как у абрека, атрибут. Седой, глаза раскосые, маленький, свирепый. Чуть ли не наехал полозьями на одного из бойцов и стал громко ругаться. Солдаты окружили, принялись подкалывать.
– Эй, дедуля, не видел случайно где-нибудь поблизости такое большое, похожее на тюленя или на кита?
– Хочешь, научим материться по-русски?
– Ха-ха-ха, – грубый солдатский хохот пугал оленей, те порывались бежать. Старик с трудом их сдерживал и продолжал размахивать хореем, изрыгая бранные слова на родном ненецком языке, смысл которых был понятен без перевода.
– Всю тундру мне изгадили, песцы облезлые! Где олешек пасти? Куда ни сунься, всюду ваши ракеты валяются. Тьфу!
– Постой, дед, где, ты говоришь, ракеты?
– Где-где! Вона там, – он указал рукой несколько в сторону от того направления, в каком двигались подрывники.
Надо же, чуть не сбились. Пришлось бы ночевать. Замполит подошёл к упряжке и очень вежливо заговорил:
– Спасибо Вам, уважаемый, за информацию. Не сердитесь. Мы люди подневольные. Приказывают – исполняем. Закурите? Ребята, угостите товарища.
Видя, что с ним обращаются на «вы», старик смягчился, но продолжал ворчать. Ему протянули сразу несколько пачек, выбирайте, мол, товарищ ненец, не жалко. Дед потянулся к одной, закурил. Гончаренко предложил взять сигарет с собой и достал из НЗ две нераспечатанные пачки. Хозяин упряжки дар принял охотно, наконец улыбнулся.
– Мне бы, солдатики, ещё зажигалочку. Есть лишняя?
– Есть, есть, дедушка, – бойцы уже просекли, что и оленей, и нарты вместе с погонщиком можно арендовать, потому не жадничали.
Старику вручили и зажигалку.
– Дедушка, а ты нас не подвезёшь до тех ракет?
Он сразу, как только подъехал, понял, что люди на последнем издыхании, и сам хотел предложить. Жалко стало солдатиков. Но они вздумали насмехаться. Щенки! Очень рассердился. Решил в отместку сам над ними поиздеваться.
– Однако, мои олешки устали мало-мало. Вы уж на себе, ребятки, на себе. Мне по делам надо, однако. Некогда. Вона, туда пойдёте. Там они и лежат. Километров семь, однако, ещё.
– Эй, дед! А мы как же? Помирать тут? А ну, разворачивайся. Не то будет тебе сейчас «однако».
– Отставить! – замполит осадил парней, отошёл в сторонку с Гончаренко, посовещаться, как бы это уломать оленевода, чтобы помог довезти хотя бы взрывчатку, поскольку пилить ещё семь километров навьюченным ему совсем не улыбалось. Как, впрочем, и остальным.
– Давайте предложим тушёнки. Банок пять, думаю, хватит. А можно и десяток. Что её жалеть? Зато дальше двинемся налегке.
– Сами-то потом что есть будем? Народ голодный уже.
– Курятину с водой.
– Откуда курятина? Ты чего, Пётр?
– Это по-нашему, по-солдатски значит покурить, водичкой запить.
– Ну, курятину так курятину. Действуйте, товарищ сержант.
Дед пришёл в отличное расположение духа. Тушёнка, мечта оленевода. Быстро нагрузили нарты. Гончаренко посоветовал ехать с дедом, на что майор с превеликим удовольствием согласился, и вскоре упряжка исчезла за кустами. Бойцы налегке рванули следом. Минут через сорок – пятьдесят уже закладывали в боковухи взрывчатку. Старик-ненец деловито подсказывал, как удобнее закладывать, как будто занимался этим всю жизнь. Оказалось, ему и спешить никуда не надо.
Работа адова. Бойцы не раз пожалели, что репеллент не экономили. Внутри боковухи жарко, как в духовке. Комары, это вурдала-чье племя, облепляли тело сплошной коростой, лезли в глаза, уши, нос. Не давали дышать. Кошмар! Петины запасы ушли моментально. Катящийся градом пот смывал отраву, и безнаказанные кровососы нападали с утроенным рвением. Лица и руки покрылись волдырями, чесались невыносимо. А почесаться нельзя, взрывчатку ведь закладывали, катоды и аноды прикручивали. Вот страдание-то, вот где тяготы и лишения!