Хмель, глядя на эту вычурность, вдруг вспомнил, что в конце века именно сие крыло замка Сигизмунд чуть было не спалил дотла, экспериментируя с придворным алхимиком в получении из свинца чистого золота. «Надо будет убедиться, что не поддельное подсовывает, каналья. Свинца у нас и своего в достатке», – мелькнула подозрительная мысль, от которой даже брови приподнялись. Его постоянно тянуло перебросить взгляд на геральдический сноп, который сиял как будто изнутри. Богаты царские палаты в Кремле, но такой роскоши ни бояре, ни сам царь в глаза не видывали. Наверно, думает, что величие в том и заключается. Главное, блеску побольше да помпезности. А народ лапу сосёт, войско содержать не на что. Так и зачахнет над златом ворованным. Тьфу!

Он с новым запалом принялся обрисовывать в общих чертах, что есть сегодня государство Россия, что не враг оно Польше, а наоборот. Что у него под носом обосновались провокаторы и террористы, планировавшие свержение династии Вазов с престола, захват власти во всей Посполитой, вторжение татарских полчищ, разорение и унижение шляхетства и тому подобное. Причём свою речь Хмель аргументировал таким фактами, что Жигимонт, совершенно не ожидая подобного уровня разоблачений, готов был свалиться в обморок от смущения, разочарования и досады.

Затем Богдан разъяснил королю, чего и кого следует действительно опасаться, что шведское родство абсолютно не гарантирует отсутствия враждебных действий со стороны дядюшек, что они в недалёком будущем пойдут войной, а крымский хан Гирей станет им союзником. Валахи, молдаване вмешиваться, конечно, не захотят, но не преминут напакостить и даже поживиться за счёт злосчастной шляхты. Единственная страна, от которой ждать подлости не стоит, – Россия. Она даже не будет мстить за польское вторжение, Лжедмитриев и семибоярщину. Если этого не понять, быть Речи Посполитой обречённой на роспуск и забвение.

– Но для начала, Ваше Величество, придётся вернуть сокровища российской казны. Я за этим и прибыл. Понимаю. Вопрос непростой. Так и мы на сей счёт не грабители. Отдадите, ясновельможный, столько, сколь сочтёте нужным. Как говорится, в разумных пределах. Чтобы совесть не мучила, знайте, что средства пойдут на строительство города-крепости в Ваших южных вотчинах на Днестре. Вы же сами приказали верному подданному Вашему, командиру лучшей хоругви, боярину Ольгерду Смигаржевскому. Нет?

Тридцатичетырёхлетний, жёсткий в своём величии, коварный, не знающий милосердия правитель, проклинающий свою склонность к сентиментальности на бытовом уровне, Сигизмунд сидел, казалось бы, с невозмутимым видом, нахмурив брови, и упорно молчал. Наверно, боялся раскрыть душевное, достигшее вдруг крайних степеней смятение могущим дрогнуть голосом. Ведь этот хитрый и наглый, всего-то двадцати шести лет от роду непредсказуемого, необузданного характера казачина, если бы захотел, от замка камня на камне не оставил, всех на колья бы пересажал. Откуда про царскую казну знает? Да так подробно.

– Так что, Ваше Величество, пройдёмте в тайные пещеры. Хотя бы в благодарность за разоблачение заговорщиков, которые собирались расправиться и с Вами, и с Радзивиллом. А матушку Констанцию и деток Ваших… Даже подумать страшно. Кстати, с посольством в Варшаву по Вашему приглашению прибыл господарь Молдавский Штефан Второй Томаш. Его с почётом, блеском и восторгом встретила самая лучшая Ваша хоругвь. И гостящая у Вас его племянница, красавица Михаэла.

При последних словах Ваза покрылся пунцовым налётом, у него даже посинели мочки ушей. Он вскочил и быстро зашагал туда-сюда, цокая высокими каблуками по великолепному мозаичному мрамору. Потом резко остановился, будто собрался подняться на дыбы, как жеребец, и впился взглядом в глаза Богдану. Хмель не ожидал такого пассажа, не успел смахнуть с лица выражение, присущее палачу перед тем, как срубить чью-то голову. Видя, что дипломатия провалилась к чертям собачьим, вполголоса добавил:

– Моли Бога, сволочь, чтобы Альгис, а теперь твоей милостью Ольгерд Смигаржевский на кол не посадил за неё!

– Отчего панна моя всё в чёрных платьях?

Богдан, возбуждённо дыша, сжимал Урсулу в дюжих объятьях так сильно, что будь на её месте какая другая паненка, то наверняка визжала бы и брыкалась, истово с нехваткой кислорода борясь и жизнь прошедшую умильной мыслью поминая. Но надо было знать главную королевскую гофмейстерину, мужичья сила потребна была ей, как вампиру свежая кровь. Она вкушала её с наслаждением, переходящим чуть ли не в экстатическое помрачение. Молодое пока ещё тело пыхало космическим жаром от сладостного предвкушения страстного совокупления, которое мог подарить лишь один человек, бесстрашный и во всех отношениях загадочный Хмель. Король, мой лапочка Мундя, Владишек, ненаглядный королевич – так, чисто платонически, хоть и не лишено изящной пикантности. Но Хмель… Это нечто!

– Меня так и зовут при дворе – «чёрная королева», – шепнула в ухо и вдруг застонала от нетерпения. – Бери же меня, рыцарь! Грубо бери, хоть на части рви.

Хмель, будучи совсем ещё молодым, бесстрашно-дерзким парубком, гора мышц, взращённая на щедром гормональном субстрате, никогда не заставлял подобное повторять дважды. Он принялся издирать это её чёрное одеяние в клочья, осыпая поцелуями обнажающееся прекрасное тело. Покои старшей королевской воспитательницы, главной сановной фаворитки, были обставлены совсем не хуже, чем у самой королевы Констанции. То же золото лепнин, те же венецианские зеркала, итальянских мастеров картины, шёлк, бархат, штофные обои, невероятно инкрустированная резная мебель, паркет, персидские ковры, спрыснутые каким-то тонким благовонием, проникавшим прямо в мозг, где оно ухищрённо стимулировало некие интимные структуры, подталкивающие мужское начало на любовные подвиги.

Сбрасывая одежды с себя, ненароком учуял исходящий от них резкий запах и на мгновение оторопел. Адская смесь человеческого и конского пота. Он даже смутился на фоне всего этого утончённого великолепия. Но Урсулу, всё-таки заметившую смущение и мгновенно понявшую причину, сие обстоятельство только раззадорило. Она скучала именно по таким запахам. Брутальным, резким, амбре настоящих мужчин, храбрых, напористых, наглых. На которых держится всё: и государственность, и страны, и миры.

– Хочешь, милый, королём сделаю? – запыхавшись, промолвила изнеможённо. – Кто, как не ты, достоин такой чести? Ты властелин мира, как минимум. Мы с тобой и его завоюем силой нашей любви.

– Сладкие речи, сладкие губки, ты вся, словно из патоки, солнце моё. А что! И завоюем! И начнём с польского берега Днестра. Хочешь, вместе поедем? – Богдан снова ощутил прилив нежной страсти, и, естественно, сгрёб даму в объятья, чему она нисколько не противилась.

Когда они оба наконец отдышались, Урсула рассмеялась.

– Ты меня там забудешь, негодник. Знаю тебя. Потому и служу. Будущее, где, к сожалению, ни мне, ни королям не жить, таким, как ты, как твой ротмистр с его солнечной невестой, должно принадлежать. Да, Малая Польша, или, как ты её величаешь, Дикое Поле, и есть плацдарм этого нашего будущего. Кстати, – она вдруг посерьёзнела, поджала припухшие и слегка посиневшие от поцелуев губки, выпрямила стан. – Во дворце гостит известный составитель карт, выдающийся, между прочим, учёный-географ, Гийом Сансон, продолжатель дела своего отца Николя. Он скрупулёзно трудится над созданием важного государственного документа. Называется, если правильно припомню, так: «Карта и общее описание земель – Речь Посполитая, Прусское княжество, Мазовия, Русь, Великое Княжество Литовское, провинция и казачьи земли, разделённые на воеводства».

– Ах, солнышко ты моё! Давай позовём? Прямо сейчас.

– Сумасшедший! Может, оденемся для начала? Ну-ка, на место голову! Конечно позовём, а как же! Вашу Днестровскую крепость пора обозначить в официальном документе. Не думаешь?

– Да только об этом и думаю, солнышко. Дай расцелую.

– О, нет-нет! Всё-всё-всё. Ты меня уездил совсем, неистовый. Я хрупкая женщина. Где мои…