Вернувшись, бывший дважды капитан Савватиев устроился в гарнизонное квартирно-эксплуатационное управление, знаменитое на их полигоне КЭУ, там имелась вакансия врача по гигиене труда. Серьёзная должность, под стать самой организации. Из опального войскового врачишки Геннадий Петрович перепрофилировался в грозу коммунальных объектов, предприятий военторга и общепита, имеющих функциональные подразделения не только в городе, но и на всех площадках.

В прекрасный летний день командиру войсковой части, того вертепа, где склоки, «скука и обман, с которых начал я роман», доложили, что прибыла некая комиссия, агрессивно настроенная, уже разнесла в пух и прах офицерскую столовую, гостиницу, теперь они направляются в штаб. Полковник тут же распорядился вызвать замполита, зама по тылу, начальника ИТС[7], начмеда, кого-то ещё. Подумалось невзначай: жаль, нет фельдкурата[8].

Комиссия – это были инженер по технике безопасности, представитель профкома и санитарный врач Геннадий Петрович Савватиев. Председатель комиссии – молодая, приятная во всех отношениях женщина, однако строгая, как министр нравов. Ворвалась в кабинет без стука, будто не полковник, а она тут хозяйка, уселась в командирское кресло и давай поливать из крупнокалиберного пулемёта. Замечаний по проверке набралось на несколько машинописных страниц.

Когда прибыли замы, полковник стоял перед дамочкой навытяжку, весь пунцовый, трепетный, униженный. Он знал страшную кармическую тайну: дамочка была очень доброй приятельницей одного высокопоставленного начальника из созвездия генералитета, который не ведал, что такое жалость. Зампотыл, увидев полковника с лицом побледневшего мавра, а за столом ухмыляющегося своего личного врага, доктора Савватиева, по свежей памяти бывшего в курсе всех неблаговидных дел в полку, стал хватать ртом воздух.

Получили сполна, некоторые лишились должностей и в свете новых перемен подались в демократы, на вольные хлеба. Дамочка прониклась к доктору глубоким уважением, граничащим с платонической симпатией. Она бы и влюбилась, но уж очень грозен был её негласный папик, генерал, державший в узде политотдел и тыловые службы, дай бог ему здоровья на долгие годы. Савватиев таких уважал.

Шло время. Надо было начинать задумываться о будущем. Супруга молчала, зная характер, но приступы уныния скрывать от мужа становилось ей всё труднее. Да и самому набрыдло прозябание в условиях закрытого города, отгороженного от цивилизации системой секретности с колючей проволокой. Морозы под сорок, продуктовый вечный дефицит, короткое лето.

Геннадий между делом и досугом перелечил всех сотрудниц КЭУ, и его полюбили чистосердечней, чем иных. В знак особого расположения внесли в список на квартиру по замене в одном из регионов, куда после увольнения обычно уезжали офицеры с семьями. Предложили три варианта: Гомель, Архангельск и некий городок Рыбница в Молдавии. На последнем они с женой обоюдно-согласно остановились. Жилищная комиссия, учтя сие пожелание, торжественно вручила ордер на двухкомнатную квартиру в роскошном современном доме на самом берегу Днестра.

Через две недели Гена с Еленой своей прекрасной и семилетним сынишкой вылетели из Архангельска прямым рейсом в Кишинёв. От аэропорта молдавской столицы до Рыбницы домчались на такси за пару часов, влюбившись буквально с первого взгляда в красоты природы и невероятно насыщенную высокими частотами энергетику. В людей влюбиться ещё предстояло. На первых порах это было весьма неодносложно. Равно, как и ужиться отставнику в Одесском округе, о котором наивно мечтал военный комиссар Пролетарского района. Сорок восьмая параллель! Самая таинственная из параллелей. Приднестровье, Донецк, Ростов, Сталинград, Запорожская Сечь, Одесса, Орлеан, Вашингтон, Ньюфаундлен – всё она. Мишель де Нострдам, пророк на многие столетья, в ней видел символ очищенья от мракобесия людского, возобновленье шествия Святого Духа на север – к Варшаве, Киеву, Москве и далее, к Аляске, например…

Когда проезжали Дубоссары, обычно болтливый таксист вдруг умолк. Елена прижалась к сынишке, обхватила его за плечи. Заметив это боковым зрением, Геннадий сам посерьёзнел. «Волга» мчалась вдоль длинного каменного забора, выбеленного извёсткой. Чёрным по белому мелькнула надпись: «Национализм не пройдёт»! И тем же чёрным цветом огромный серп-молот. Они кое-что слышали из новостей о произошедших в Дубоссарах столкновениях. Горбачёв тогда прямо с телеэкрана, транслирующего узаконенную говорильню, когда подали записку, которую Михаил Сергеевич тут же во всеуслышание озвучил, гласность ведь, заявил, что ничего, мол, страшного, на месте разберутся. Позже Савватиев узнает, что в этом самом «на месте» пролилась первая кровь, от рук националистов погибли приднестровцы.

В мрачном настроении проскочили последние дома, и вновь луговая пастораль принялась веселить. Около простенького хуторка привлёк внимание колодец-журавель. Неподалёку на лугу в блестящих под солнцем лужицах-озерцах деловито бродили собственными персонами господа Лелеги. Лягушек добывали. Когда подкатили ближе, оказалось, что колодец не журавель, а весёлый их сородич. «Вот и он, красавец мой напророченный», – прошептал Геннадий, невольно предаваясь возвышенному восторгу.

Будучи на полигоне ещё, он в центральной библиотеке накопал информацию про это загадочное племя, которое жило широко, отличалось гипертрофированным свободолюбием, за которое билось насмерть со всякого рода нечистью. Однако против римлян устоять не получилось. Половину лелегов захватили в рабство, другие ушли с Балкан, очевидно, надеясь укрыться за Траяновом валом, возводимом на левом берегу Днестра. Но там кипели свои первобытнообщинные страсти, лилась кровь, кто-то кому-то чего-то доказывал, небеса падали ниц, расплющивая в коровью лепёшку мыслящую цивилизацию. Что оставалось благородным лелегам? Рассеяться по всей сорок восьмой параллели, на волшебных просторах которой со временем превратиться в чудных аистов, чтобы по велению небес на протяжении веков контролировать, заодно кармически опекать народонаселение Молдавии, Украины, Белоруссии. Много кого ещё.

Так всем захотелось вдруг пить! Таксист почувствовал общее настроение, притормозил.

– Ну что, гости дорогие, испробуем нашей молдавской водицы? – рассмеялся он задорно и первым поспешил ухватиться за цепь, нагнул шею черногузу так, что красный клюв скрылся в шахте колодца.

Улыбаясь, каждый по очереди приложился к ведру. Вода ледяная, кристально чистая, вкусная. Подошла маленькая девочка, годиков пять, деловая такая, с ведёрком. Черноокая смугляночка, красавица, глаз не оторвать. Гена, восхищённый необычной красой дитяти, решил помочь, подтащил книзу цепь, ухватил колодезного аиста за клюв, наклонил. Ему вдруг захотелось глянуть в колодец. Он перегнулся через край бетонного кольца, проследил, как ведро хлюпнулось об воду, как заиграли небесные блики. Он дёрнул цепь кверху. Полное ведро быстро стало подниматься. А внизу возник бурун. И вдруг разверзлось пространство, заполнилось грохотом разорвавшегося снаряда, огромный столб воды взметнулся к небу. И снова душераздирающий вой летящего смертоносного металла. Гена в ужасе отшатнулся.

– Ты что, милый? – не в шутку встревожилась Елена.

– Где Арсений? – невероятно побледневший, ухватил жену за руки. – Где сын?

– Так вон, смотри, – она прижалась, обняла нежно.

Сынишка, успев промочить ноги, подкрался к аисту и настойчиво пытался погладить по спине. Птицы не разлетались, но и не подпускали. Отойдут важно на метр и снова клювами жижу луговую баламутить.

– Всё хорошо, дорогой? – супруга заглянула в глаза мужу. – Что-то увидел? Мне таксист только что рассказал, если в колодец долго смотреть, можно разглядеть звёзды.

Наполнив девочке ведёрко, Гена перевёл дух. Потом неожиданно столкнулся взглядом с таксистом, тот ухмылялся. Не задорной была ухмылка, глаза излучали нечто потаённое. В тот момент не хотелось думать, что оно, это нечто, есть зарождавшаяся на весёлой молдавской земле русофобия, умело подогреваемая человеконенавистническими политическими структурами по-чёрному враждебного Запада.