– О, у меня нет причин сомневаться в его решениях. Архидьякон Ле Паро высказывался о нём весьма лестно, когда предлагал включить его в наш отряд, – рассыпался похвалами отец Фома. – Винтеркафф обучался в Парижском университете и проявлял, как говорят, глубокое понимание науки. А после, насколько мне известно, продолжил постигать врачебное дело у одного шотландского… знахаря, – тихо проговорил пресвитер и сразу поспешил развеять все вероятные опасения: – Но беспокоиться не о чем! Церковь всецело одобряет методы его лечения. Исцеление ведь, как и всякое благо, исходит от Господа, а мы лишь инструменты в руках Его.

Дождавшись, когда священник закончит, Родольф допил остаток вина, как пресную воду.

– Я хочу его видеть, – объявил он пресвитеру. – Андре проводит вас, а вы покажете моему сыну, где найти этого человека.

Паскаль не помнил, как спустился вниз, как пересёк он зал и вошёл в хлев. Не помнил, встретил ли кого из мортусов, позаботились ли они о старике, или тот всё так же сидел в своем кресле, слепо таращась в погасший камин. Всё внимание аптекаря занимали мысли, туда ли завела его судьба, там ли он находится, где должен, и поступает ли он так, как следует поступать христианину. Правильно ли, подобно Лонгинию, избавить мученика от страданий? Пожалуй, да. Но правильно ли будет до времени, что отведено Господом, оборвать и десятки других жизней? Ведь безнадёжно больные, так или иначе, ещё не раз повстречаются врачам в этом городе. Паскаль принял решение, что не скажет никому о случае на чердаке. Во всяком случае, не заведёт разговора первым. Возможно, среди врачей, а, в особенности, среди врачей в масках, подобная практика не редкость, и кричать о случившемся с трибуны – выставлять себя дураком. Но если кто-нибудь сведущий, будь то фламандец Локхорст или святой отец, спросят его о том, что произошло этой ночью в маленькой комнате под крышей, аптекарь изложит всё в подробностях, и тогда пускай суд Божий, как и суд людской, будет строгим и справедливым.

В хлеву было тепло и грязно. Хозяева, по-видимому, не наведывались сюда несколько дней. Корыта для пойла опустели, наполнить их никто не потрудился. Дюпо взглянул на скот. В дальнем углу сбились козы, слабо блеяли. Из их числа держались крепко на ногах лишь немногие, остальные спотыкались, попирая копытами мёртвых сородичей. В загоне Паскаль обнаружил пару издохших свиней. Один только кабан, на вид здоровый, смышлёно держался от них подальше; о его щетинистый бок тёрся поросёнок. На жердях беспокойно спали куры. Ничего сверх меры необычного, на первый взгляд, здесь не случилось. Животные погибли от голода, – так Паскаль решил поначалу. Кто знает, как долго скотине не подавали корма? Но Винтеркафф дал чёткое распоряжение, и аптекарь склонился сперва над козьей тушей, а потом осмотрел свиней и птицу.

Странные вещи открылись незамедлительно: ноги скотины были покрыты рваными ранами от укусов – крысиных, как допустил аптекарь. Однако ранены были не все. Те, кому удалось избежать зубов, выглядели ослабшими и голодными, но не более; те же, кому не повезло, ослепли на оба глаза, испускали вязкую пенистую слюну и передвигались, – те, кто мог передвигаться, – так, как будто ими управлял, дёргая за нити, невидимый кукловод из бродячего театра. Подобная участь не обошла и кур, и это несмотря на то, что насесты находились на высоте трёх и пяти футов. Вид издохших тварей поверг аптекаря в ужас. Животные лежали в лужах собственных соков, с развороченными брюшинами, а внутренности их, растерзанные и наполовину сожранные, были разбросаны по всему хлеву.

Гарольд встретил Паскаля стоя на лестнице, когда тот вышел из хлева.

– Животные больны, как вы и полагали, – отчитался аптекарь, не вдаваясь в подробности. – Виной тому отсутствие должного ухода и, насколько я могу судить, крысы. Больную скотину я отметил мазком чернил, чтобы её сразу было заметно. Но остальная выглядит едва ли лучше, скажу я вам. Животных нужно хотя бы… накормить.

– Весьма предусмотрительно, месье Дюпо, – ответил англичанин. – Но от скотины, видимо, придётся избавиться. От всей. Мясо её может быть отравлено заразой, которую разносят крысы. Так будет лучше. Да, так будет лучше, – сказал он как будто себе, а потом повысил голос: – Месье Моро, вы слышите, о чём я говорю?

– Ступай к дьяволу, шлюхино отродье! Пусть черти найдут тебе самый жаркий и глубокий котел! – злоба в голосе мясника смешалась с горечью. – Что ещё ты, ублюдок, у меня заберёшь?

В это самое время мортусы выносили из дома тело Нарсиса.

– Брат Роберто! – позвал Гарольд. Монах остановился в двери. – Брат Роберто, месье Дюпо покажет вам животных. Вынесите мёртвую скотину за город и заройте в землю. А живую… словом, вы знаете, что делать.

– Мы не мясниками нанимались. И не могильщиками для скота, – буркнул испанец.

– Вы нанимались устранить последствия мора, – напомнил Винтеркафф. – Последствия – в этом хлеву. Так что потрудитесь выполнить свой долг. Проводите их, Дюпо.

Из всего, что происходило в доме далее, Паскалю запомнились только ругань мясника, которого врачевал Винтеркафф. На улице Паскалю стало дурно. Напичканная благовониями маска затрудняла дыхание; аптекарю хотелось сорвать её и глотнуть холодного зимнего воздуха, но, спросив позволения у наставника, он получил отрицательный ответ.

– Ближе к рассвету я заменю ваш респиратор и дам время отдохнуть, – сказал Гарольд.

Полночь только-только опустилась на мир, и луна освещала город мертвенным серебром.

Дженнаро поднял все гвардейские резервы и бросил их на расчистку улиц. Солдаты убрали снег с дороги, и продвижению теперь ничего не препятствовало. Гвардейцы провожали врачей хмурыми взглядами, стараясь держаться от них подальше. В дверях одного из домов появился брат Роберто и дал знак мортусам отправляться дальше.

– Вам здесь тоже делать нечего, – сказал он англичанину. – Мор обошёл дом стороной.

Винтеркафф остановился у скошенного крыльца. Не дом, а скорее, хижина, выглядела убого: единственное окно было неумело заколочено досками и заделано тряпьём, по стене от него во все стороны расходились трещины. Ветер оборвал солому на крыше, обнажил деревянные балки. Между дверью и колодкой зияло отверстие, достаточно широкое, чтобы через него можно было просунуть палец. Прореху уже принялись затыкать изнутри.

– Позвольте мне это решать, – сказал Гарольд и направился к дому. – Ждите меня на пороге, месье Дюпо. Подышите пока воздухом.

Через короткое время Винтеркафф показался в дверях и велел находившимся неподалеку гвардейцам обеспечить ему шесть вёдер воды.

– Зайдите внутрь, месье Дюпо, – позвал он ученика.

“Святой брат сказал, что поветрие не тронуло живущих здесь, – недоумевал аптекарь. – Неужели этот дьявол собирается истязать людей, даже когда в том нет необходимости? Что за удовольствие он находит в человеческих муках?”

– А как же угли, месье Винтеркафф? – напомнил Паскаль. Для процесса, любовно называемого наставником как “врачевание”, только углей и не хватало. Винтеркафф покачал головой:

– Они нам не понадобятся.

Внутренняя обстановка дома оказалась под стать внешней. На низкой скамье, устеленной соломой, завернувшись в овечьи шкуры, ютились дети; пять пар сонных глаз были направлены на докторов. Только Паскаль переступил через порог, как ожидавшая у входа молодая женщина в перепачканном переднике, худая, высокая и сероглазая, с тонкой косой орехового цвета, принялась закрывать тряпьём щели. Для матери она была слишком юна, – подметил Дюпо. Детям она приходилась, скорей, старшей сестрой или какой другой родственницей.

– Ты хозяйка в этом доме, милая? – благожелательно спросил её Паскаль, сбивая снег с сапог.

– Я, господин, – ответила девушка, кротко сложив ладони и поклонившись.

Винтеркафф передал ей фонарь и поманил к себе девочку, сидевшую к нему ближе остальных детей.