Матис Берто любезно пригласил врачей в дом и поведал, что болен его старший сын. Болезнь заметили сегодня вечером, она не успела достаточным образом ослабить и измучить юношу, – он испил больше страха, нежели страданий. Прежде чем приступить к врачеванию, Гарольд проверил остальных членов семьи – самого кровельщика, его мать, жену и младшего сына, после чего вернулся в покои к больному, где Паскаль уже подготовил инструменты.

– Я послал за водой и углями, месье Винтеркафф, – сказал Дюпо. Англичанин ответил тихим “Хорошо”.

Когда Паскаль обтирал перчатки лавандовым маслом, с порога донеслись голоса. Хозяин выразил свое почтение пришедшему и поприветствовал его. После коротких реплик, расслышать которые не представилось возможным, в сторону покоев раздались шаги. Гарольд открыл дверь, чтобы принять угли и воду, но руки солдата, стоявшего перед ним, были пусты.

Аптекарь видел его впервые: вооруженный на манер гвардейцев тонким кинжалом и городским мечом, он был одет в старый дублет из неокрашенной воловьей кожи, с кольчужным воротником и нагрудным рельефом, где некогда изображался геральдический рисунок, ныне практически полностью выцветший. Тяжёлый меховой плащ, скроенный из волчих шкур, укрывал голову и плечи солдата, придавая ему вид полудикий, варварский; полы плаща его истрепались от длительного ношения, ниспадали к земле свалявшимися колтунами. Лицом он был жесток и некрасив: перенесённая в детстве оспа иссекла его кожу красными рытвинами, которые едва ли могла скрыть редкая, с ранней проседью, щетина. Брови незнакомца, как скалы над обрывом, грозно сдвинулись над кремневыми глазами, рот представлялся изогнутым полукругом, неспособным улыбаться.

– Кто здесь главный? – спросил он, задержав тяжёлый взгляд сперва на Гарольде, а потом и на Паскале. За спиной его стояли гвардейцы со всем необходимым для врачевания.

– Спросите пресвитера, отца Фому, – посоветовал Гарольд, забрав у солдат ведро с горячей водой и ящик с углями. – И покиньте дом. Вы разве не видели на двери чумной знак?

– Кто главный из тех, кто лечит? – уточнил человек с грубым лицом; уходить без ответа он, похоже, не собирался.

– Скажем, я, – сообщил Гарольд, всем своим видом показывая, что он предпочёл бы закончить этот разговор как можно скорее. Желательно – немедленно.

Солдат ещё раз посмотрел на него, как обычно смотрят на товар у базарного прилавка.

– Еврей?

– Я англичанин, – оскорблённо сказал Винтеркафф.

– Откуда?

– Из Гастингса. Восточный Суссекс.

– Лорд Кампо просит тебя к себе, – на плохом английском сказал человек с оспинами.

– Милорд нездоров?

– Милорд… здоров, – солдат насупил брови.

– Тогда, при всём моём уважении, его милость могут подождать. Спросите отца Фому на площади. Он освящает воду у костра. Все вопросы вы можете обсудить с ним. А мне позвольте заняться делом. – Гарольд передал Паскалю воду и угли и вернулся к человеку в доспехах, намереваясь выпроводить его за порог. – В этом доме скверна. Мне не хотелось бы завтра лечить и вас. Прошу.

Указав на выход, Винтеркафф толкнул дверь, но солдат подставил в створ рукоять меча.

– Кажется, я выразился ясно, – сказал он тоном, не терпящим пререкания. – Ты пойдёшь со мной.

Гарольд безвольно вздохнул.

– Месье Дюпо, – обратился он к ученику. – Вы справитесь без моего участия?

Паскаль посмотрел на сына кровельщика. Болезнь не успела ещё окрепнуть в юном организме; Дюпо выделил всего три-четыре нарыва, которые необходимо дренировать и прижечь, применительно же к остальным, – пришёл он к выводу, опираясь на свой небогатый опыт, – достаточно будет вспороть кожу и наложить примочки.

– Осмелюсь предположить, что да, – ответил Паскаль.

– Превосходно. Тогда заканчивайте здесь и ступайте дальше. – Винтеркафф достал из сумки книгу и каламарь. – Записывайте имена жителей и проведённое над ними лечение, если их состояние будет того требовать. Писать, надеюсь, вы умеете.

– Понятное дело, я знаю грамоту, – возмутился аптекарь.

– Вот. – Гарольд извлек из карманов флаконы с лавандой, полынью и маковым соком, мешочки с омелой и грибным порошком, а в конечном итоге отстегнул от пояса свою сумку и помог Паскалю закрепить её у бедра. – Теперь у вас есть всё необходимое. Когда месье удовлетворит свой интерес, я вас найду. Уверен, разговор не отнимет много времени, – сказал он человеку с рытвинами на лице, – у тех, кто умирает.

Полуночная процессия вела Гарольда окутанными мраком переулками Финвилля, следуя к северной части города, где, как представлял доктор, находится древний замок, ранее взбудораживший воображение своим архаичным отталкивающим видом, открывшимся путникам с холма, и где ждала англичанина встреча с виконтом Его Святейшества, столь нежданно, в час как нельзя более несвоевременный и поздний, потребовавшим аудиенции.

Чёрные каменные дома нависли над головою пещерными сталагмитами, скрыв луну и добрую часть звёзд, так что только Сатурн, зловестно мерцающий в зените ночи, освещал путь. Дорога здесь шла в гору. Замок располагался у самой реки, на одном из прибрежных холмов, а городские застройки, через лабиринты которых пробирался Гарольд с проводниками, несомненно, принадлежали к эпохе возведения этого самого замка, ко временам чрезвычайно древним, неведомым истории. Блуждающий ветер, накатами ненавистных волн бьющий в спину, стремился проникнуть под одежду и в яростном порыве сорвать шляпу с головы. Ветер вымел декабрьские снега к пустынным полям, тем самым обеспечив свободный проход, но переулки были узки настолько, что двое, встреться они лицом к лицу, с трудом смогли бы разминуться. Продвижение, к тому же, замедлял бесчисленный хлам, нагроможденный здесь с осени или того раньше: разбитые кадки, высокие, иногда выше человеческого роста, неустойчивые горы плетёных корзин и деревянных ящиков, грозившиеся рухнуть от первого прикосновения, расколотые и давно просящиеся на свалку корыта, служившие некогда для сбора дождевой воды, повернутые на бок разбитые телеги и чёрт знает ещё какие обломки, утратившие не только свой первоначальный вид, но и память о том, для чего они некогда предназначались. Проводник, очевидно, выбрал кратчайший, однако не самый удобный, по мнению Гарольда, маршрут.

Англичанин шёл вторым. Впереди, прокладывая путь, ступал неназвавшийся солдат в плаще из волчьих шкур – капитан виконтской гвардии, как вполне обоснованно решил Винтеркафф; капитан, который самым бесцеремонным образом оторвал доктора от дел первейшей важности. Замыкали шествие две мрачные безмолвные тени, обретшие обличие гвардейцев лорда Кампо.

Дважды в пути они наткнулись на покойников. Обёрнутые в тряпьё, которое и выбросить не жалко, мертвецы, словно мешки с мусором, были выставлены родичами за порог, очевидно, уже post mortem. Преобладающее же большинство дверей в переулке несли на себе черную смоляную отметину джуммы. Человек в плаще ненадолго задержал свой взгляд на умерших, но лишь для того, видимо, чтобы распознать в них горожан, с которыми, несомненно, когда-то был знаком. Никаких распоряжений от него не следовало. Мертвецы – забота мортусов, и руки их рано или поздно дойдут до каждого из тех, чью жизнь забрало поветрие.

– Мы торопимся, – холодно напомнил капитан, когда Гарольд склонился над одним из трупов, чтобы выяснить, в каком из множества вероятных образов к бедняге явилась смерть.

Однажды обернувшись, капитан перекинулся парой слов с гвардейцами. Тогда, при первой их встрече, все мысли и внимание Гарольда были полностью сосредоточены на состоянии сына Матиса Бернье, и лишь теперь у доктора появилась возможность детальней рассмотреть своего конвоира. Ночной полумрак подёрнул лицо капитана тёмной рябью, надел на него маску чудовища, словно выдернутого из какой-то запретной кощунственной мистерии, ожесточил и без того грубые черты. Ему едва ли было сильно больше двадцати пяти лет, но болезнь, перенесённая в раннем возрасте, оставила на щеках его и скулах глубокие выбоины, какие оставляют крупные капли дождя на пыльной дороге, а ранняя проседь в упавших на лоб волосах и редкой щетине прибавляла ему, самое меньшее, полтора десятка лет. Взгляд солдата, осуждающий, как у познавшего несправедливое гонение беспризорника, и острый, как укол рапиры, ужалил доктора. Но вместе с тем Гарольду пришла в голову мысль, кем мог быть этот человек, ведущий себя строго и сдержанно, но в тот же час по-хозяйски, человек, которого с должным почтением приветствовали в доме мастера-кровельщика, который, пусть не совсем верно, но всё же вполне уверенно говорил на английском, и который носит на груди герб со змеем, сражённым мечом.