– У меня сложилось стойкое чувство, что мы заблудились, – с кастильским акцентом проговорил монах, наблюдая за манипуляциями Гарольда. Сидевшие подле него испанцы выразили своё безмолвное с ним согласие. – А вам, святой отец, так не кажется? – спросил он как будто с вызовом. Огонь костра отразился пламенными всполохами в его единственном глазу.
Удивительным и одновременно пугающим было то, что по дороге из Реймса, начиная со второго дня пути, отряду не встретилось ни единой живой души. Словно маршрут, которым следовала группа, был отрезан от всех прочих невидимой преградой. Гарольд предположил, что просёлочные тропы, скорее всего, занесло снегом, но разве тракт на Финвилль, значимый торговый пункт на границе с Лотарингией, не должен был пересекаться с другими крупными дорогами, пешими или транспортными? Разве не должны были встретиться путникам хотя бы следы присутствия в этой глуши человека? Словно бы призрачная цель привела их на край света, в забытое, брошенное место, до которого нет дела ровным счетом никому – ни Богу, ни его вечному сопернику.
Все слова утихли, воцарилось молчание; ночную тишину нарушал только шум перемётов на холме, закрывающем лагерь от ветра.
– Господь непременно приведёт нас, – поведя кустистыми бровями, смиренно ответил отец Фома, тучный священник с круглым, покрасневшим от мороза, лицом. Холод, по-видимому, донимал его сильнее остальных – два кафтана, один поверх другого, и три меховых плаща, укрывающие его спину и плечи, служили тому бесспорным подтверждением. Подниматься с земли святому отцу было нелегко, обилие одежд усложняло эту задачу вплоть до невозможности, потому пресвитер восседал перед костром на тюфяке, набитом соломой. Что до положения отряда, вряд ли его тяжесть представлялась отцу Фоме не в полной мере, и личное спокойствие священника – всего лишь способ сохранить спокойствие общее.
– Должен был уже привести, – едко возразил брат Роберто.
Пресвитер перебрал пальцами чётки.
– На всё воля Божья.
– Ориентиры указывают, что мы на верном пути, – заговорил Лероа.
– Ориентиры? – хмыкнул испанец. – Когда ты видел последний, мальчик?
Гарольд припомнил, как вчерашним днём они прошли мимо сгоревшего столба, который, вероятно, когда-то указывал в направлении Финвилля. Теперь, похоже, никто не мог сказать с уверенностью, указатель ли то был вообще или просто обугленное дерево, в которое когда-то ударила молния. Точную дорогу знал только святой отец, но уже на вторые сутки пути наблюдательность стала подсказывать Гарольду, что пресвитер плохо разбирается, где они вообще находятся.
– На сколько ещё дней у нас еды? – спросил брат-флагеллант Матео. Вопрос его был справедлив, а французский ужасен.
Отец Фома вздохнул, точно перед раскаяньем.
– Сколько, брат Гратин?
Брат Гратин, щуплый парижанин с вкрадчивыми карими глазами, потемнев лицом, оставил занятия палаткой и глухо произнес, прокашлявшись:
– До завтрашнего вечера. Но, если сократить расходы…
– Одним словом, провизия заканчивается, – не дал договорить ему брат Роберто.
– Господь милостив… – хотел было вставить монах Сен-Жермен-де-Пре, но испанец перебил его вновь, заговорив с пресвитером.
– Святым духом единым сыт не будешь. Вам ли не знать, святой отец.
– Я помолюсь за наше скорейшее прибытие и попрошу Господа нашего направить нас.
Брат Роберто криво улыбнулся. Наклонившись к огню, он размял левую руку и, взглянув из-под бровей, сказал:
– Стало быть, всю работу вы перекладываете на Бога? – Выпад откровенно смутил отца Фому, не привыкшего, очевидно, выслушивать подобные дерзости. Быстрого ответа у него не нашлось. Брат Роберто продолжил: – Скажите лучше, что будем делать мы? Уповая на Господа, разумеется.
Действительно, вопрос дальнейших действий требовал немедленного решения, ибо решать что-либо завтра могло оказаться слишком поздно.
– Что нам делать, святой отец? – строго повторил брат Роберто.
Все взгляды обратились к пресвитеру. Отец Фома поёрзал на тюфяке.
– Илберт, сын мой, – после недолгих раздумий обратился он к Лероа. – Ты не слишком устал в пути?
– Нет, отче, отнюдь, – бойко отозвался парень, взглянув на святого отца с обожанием и готовностью исполнить любую его волю. Лероа было семнадцать лет от роду, и дорога, несмотря на все трудности, казалась ему настоящим приключением, каковых он еще не видывал. Ростом он был невысок, имел большие карие глаза и чистое, нетронутое юношеским пушком, лицо. Волосы каштанового цвета он, будучи ещё в Париже, зачесывал назад и приглаживал касторовым маслом, дабы придать себе вид важный и взрослый. Илберт проявлял немалый интерес к медицине. По дороге в Реймс, когда погода позволяла вести беседы на открытом воздухе, он внимательнейшим образом изучал препараторские заметки Гарольда, выслушивая комментарии и пояснения автора к ним. У него имелась и другая страсть – страсть к курению опия, которую юноша перенял, вероятно, у своих учителей, – еще во времена обучения Гарольда тривиуму университет славился своими тайными опиумными курильнями.
– Тогда поступим так, – постановил священник. – Возьмешь мула – надеюсь, без телеги он пойдет охотней – и отправишься на восток. – Пресвитер посмотрел на небо. – Луна новая, но светит ярко, потому гляди в оба.
– Ориентиры, святой отец?
– Город впереди, Илберт, будет лучшим ориентиром. В крайнем случае, дорога. Не задерживайся долго. Если через два часа… – отец Фома покряхтел. – Если через полтора часа не будет никакого намёка на этот… трижды скорбный Финвилль… немедля возвращайся. В противном случае… – снова замялся пресвитер. – В противном случае, завтра утром мы вынуждены будем изменить направление поисков.
– Я понял вас, – ответил Лероа. – Мне… идти одному?
– Зачем же, зачем же? Думаю, брат Роберто, столь рьяно желающий поскорей найти город, составит тебе компанию.
Илберт посмотрел на испанца. Флагеллант, закатив рукав на правой руке, обнажил уродливую культю и занес ее над огнем, чтобы каждый смог разглядеть его несчастье.
– Не с этим ли мне вести мула, отче? – ядовито спросил он священника.
Сидевший среди испанцев брат, чьего имени Гарольд не знал, поднялся на ноги и расправил плечи. Это был настоящий гигант с длинной спутанной бородой, горбатым носом, перебитым в двух местах, и мутными глазами болотного цвета, смотревшими, как казалось часто, в одну точку. Винтеркафф решил, что монах этот дал обет молчания, так как за всю дорогу он не проронил ни слова, но речь ему и не требовалась, чтобы объясняться с братом Роберто.
– Брат Маркос пойдёт вместо меня.
Маркос кивнул и, не расточая времени понапрасну, отправился готовить мула.
– Что ж, я рад, что общими усилиями мы нашли решение, – заключил отец Фома. Поманив к себе Лероа, он дал ему прощальные наставления: – Полтора часа, не больше. У нас в запасе ещё целый день.
– Я понял вас, святой отец, будет вам переживать. Я почти уверен, что город прямо за этим холмом, – заверил Илберт пресвитера.
Отец Фома выдохнул облако белого пара:
– Дай-то Бог, – проговорил он с надеждой, после чего осенил Лероа крестным знамением. – Храни тебя Господь.
Получив благословление, Илберт и брат Маркос отправились в путь, и когда фигуры их исчезли за возвышающимся над лагерем холмом, братья вернулись к своим занятиям. Первым дежурить у костра вызвался брат Роберто.
Ночь обещала быть тихой и звёздной. Тяжёлые снеговые тучи ушли на закате и больше не вернулись; их туманные обрывки, похожие на дым костра, только тёмно-сизые, лишённые всякого тепла, омыли тонкий небесный серп, а после, совершив сей незамысловатый, но чуждый для человека, ритуал, отправились дальше на юг. Ясная погода предсказывала холод, наступление которого уже ощущалось. Гарольд обратил свой взор к небесам, где застывшими кристаллами блистали звезды. Отягощённый, как и все, мыслями о том, что дорога завела их не Бог весть в какой край, он стремился найти утешение среди далёких странников, которым с высоты их ведомы все пути, известны все ответы. Сколько раз мастер Горэйд рассказывал молодому ещё Гарольду о пользе созерцания чистого ночного неба? Сейчас и не упомнить. Бывало, господин О’Кейн проводил на крыше от заката и до самого утра, уставившись в усеянный звёздами купол. Оторванный от мира, будто в плену сладких чар, записывал он движения сверкающих осколков, называл каждый по имени, пророча, что там, куда не достигает взор людской, ждут покорно прозрений человеческих тысячи и тысячи новых, удивительно чистых, как слова исповеди, открытий. Говорил, что в вышине, в мерцающей недостижимой дали, таятся разгадки для всего того, что волновало в прошлом, что беспокоит нынче и что случится в дни грядущие. Так звездочеты и предсказатели, искушённые в чтении небес, находят там ответы, и нет в искусстве этом ни толики зла, нет ничего от дьявола.
