Винтеркафф вдруг осознал, что уже видел эту картину неба. Видел её в одном из бесчисленных атласов учителя во времена, когда был юношей. Картина эта запала ему в память, и вот тот самый образ, что несли на себе страницы атласа, вновь всплыл пред его очами, восстал холодным фантомом. Гарольд вспомнил мозаику звёзд, обернувшуюся из чернильной в более чем реальную, вспомнил бледно-жёлтый образ всадника; первого всадника, мчащегося, опережая трех других, над поникшим безлюдным городом, над древним замком, пылающим вдали; гордого всадника, некогда почитаемого древними римлянами в образе бога земледелия, но сверженного с небес богом новым и единым; разгневанного всадника, сеявшего нынче, если верить астрономам, лишь горе и болезни, не поддающиеся исцелению. И время утратило своё течение, – почудилось Гарольду, – и кто-то знакомый, но до омерзения чудовищный, коснулся его щеки мертвыми губами, оставив на лице его чёрную ороговевшую печать…

Он очнулся, чувствуя, как горят его лёгкие, подобно тому, как если бы ему было позволено дышать не чаще раза в минуту. Трещал костер, согревая дремлющих путников. С холма спустился ледяной ветер, хлестнул Гарольда по щеке, возвратил ему трезвость мыслей.

– Давно она там, Винтеркафф, как думаете? – тихо, почти шёпотом, выдохнул себе в кулак Паскаль Дюпо, крупный мужчина лет сорока с печальным морщинистым лицом и широким носом.

Гарольд не заметил, когда тот подсел. Мысли, овладевшие сознанием, заняли времени многим больше, чем англичанину представлялось, – тонкий полумесяц успел пересечь около пятой части небосвода, воздух стал звенеть хрусталём.

– Месье Винтеркафф? – обеспокоенно переспросил Паскаль.

Гарольд протёр усталые глаза.

– Простите, – извинился он, напрасно пытаясь понять суть вопроса. – Кто?

Дюпо поднял взгляд в небо, будто не желая слышать того, что сам готовился произнести.

– Pestilencia, – дрожащим голосом проговорил аптекарь. Скорая встреча лицом к лицу с мором, очевидно, волновала его сильнее, чем потерянная дорога к месту назначения. Гарольд не мог сказать наверняка, что выбрал бы его спутник, представься ему сейчас выбор – замёрзнуть в снегах или вступить в неравную схватку с врагом, совершенного оружия против которого не было изобретено за все века. С первой их встречи в Реймсе месье Паскаль растерял былую отвагу и готовность бороться – те качества, которые и сподвигли Гарольда нанять его. Дорога и предшествующие ей несчастья угнетали Паскаля с каждым днем всё сильнее, и этого было не скрыть.

– Лорд Кампо, по всей видимости, сталкивался прежде с поветрием, – ответил Гарольд. – Он точно описал симптомы, и письмо приказал доставить в самые короткие сроки – благо, тогда ещё не навалило снега. Поэтому, думаю, немногим больше недели.

– А вы? – настороженно спросил Дюпо.

– Я… что, простите?

– Вы… сталкивались прежде? С поветрием.

– Не приходилось, – признался Винтеркафф. – Но знаний, необходимых для борьбы с ним, у меня достаточно, не сомневайтесь. – Гарольд попытался сказать так, чтобы это звучало как можно убедительней. Неплохо бы и самому иметь такую уверенность.

– Мне вот приходилось, – раздался сдобренный неопределённым акцентом голос, принадлежащий, вне всяких сомнений, фламандцу Отто Локхорсту. Выбравшись из палатки, он убедился, что не оставил холоду возможностей проникнуть внутрь, и, запахнувшись плотно в плащ, сгорбившись, двинулся к костру. Снег недовольно заскрипел под его сапогами. – Во времена бесполезной войны я лечил детей герра Йохана, кузена барона Мейера, – поведал он. – Своей заслугой считаю то, что таки отобрал одного у чёрной стервы. Младшего сына, Йохана… – Подойдя к компании, Отто призадумался. – Да, так и есть. Йохан, как и отец. Прелестное дитя. Жаль, нервная горячка пришла за ним, когда фон Мейер отозвал меня назад в поместье… – Фламандец ободряюще похлопал Паскаля по плечу. – Уверяю вас, герр Дюпо, нам с вами не о чем беспокоиться. Герр Винтеркафф предоставил портному отличные чертежи, автор которых достоин наивысших похвал. Костюмы защитят нас подобающим образом.

Отыскав чурбан, Локхорст придвинул его к огню и уселся сверху.

– А их? – Дюпо указал на дремавшего по ту сторону пламени брата Роберто.

– Господь, хочется думать, – прокряхтел фламандец, ловя морщинистыми руками рыжее тепло. Строгая заостренная борода его вмиг покрылась инеем на морозе; тонкий ровный нос и лицо, прежде старательно выбритое, а ныне поросшее неровной щетиной, молодецки порозовели. Глаза этого человека, минуту назад видевшие беспокойные сны, имели цвет неба и, хоть краски их потускнели с годами, горели жизнью не слабее того же костра. – И, натурально, этиловый спирт.

Локхорст извлек из-под плаща флягу, выполненную на восточный манер из цельного куска бычьей шкуры, отпил и передал Паскалю.

– Вот, выпейте. Помогает не хуже доброй молитвы, – сказал фламандец. – Пейте.

Паскаль охотно принял угощение, после чего Локхорст поделился и с Гарольдом. Внутри фляги оказалась крепкая настойка на диком меду, горьких полевых травах и северных ягодах.

– Сон не идёт, – пожаловался старик Отто. – Лероа не вернулся?

Дюпо покачал головой:

– Нет.

– Пора бы, – заметил Локхорст.

– Как отец Фома?

– Спит, надо думать, – Отто потянул носом, сделал повторный глоток и довольно крякнул.

– Нам бы его… беспечность. Чем бы она там ни была, – позавидовал Паскаль и поспешил вернуться к прежней теме: – Немногим больше недели, значит. Вы считаете, тамошним жителям всё ещё требуется наша помощь?

– Болезнь может протекать… очень разными темпами. На ход её, помимо формы, влияет целая масса факторов, которые сложно предугадать, не будучи на месте.

– Это каких?

Винтеркафф поразмыслил.

– Смотря, что дало начало болезни. Смотря, как тесно расположены дома в городе. Смотря, насколько вера жителей крепче здравого смысла, требующего ограничить всякие контакты в час эпидемии, – прикованный взглядом к пляске огня, сказал Гарольд, позабыв, что вокруг находятся не только коллеги. Святые братья запросто могли бы счесть его речь, по меньшей мере, предосудительной.

– Известно, что стало началом – больной ветер с востока, как и всегда, – уверенно заключил Паскаль. Понимание причин поветрия у аквитанца было строго традиционным, исключительно каким диктовала его Мать-церковь на протяжении многих столетий.

– Скверна не витает в воздухе, где ей вздумается, месье Паскаль, и вряд ли выходит из болот по ночам, – возразил Винтеркафф. – Озвученная вами трактовка хоть и стара, но, вероятнее всего, ошибочна. С каждым днём тому находятся новые доказательства. Все наши предрассудки берут своё начало исключительно из нашего незнания.

Локхорст согласно кивнул.

– Но, к нашей удаче, мор зимою редок и слаб, – оживлённо продолжил Гарольд. – С точки зрения медицины, холод – наш союзник. – Беседы о ремесле всегда разогревали его кровь получше всяких настоек, в любое время, в любую погоду, особенно когда он был ближе к истине, чем другие. “С проповедующим путь учения не упусти возможности поделиться мыслью, что хоть на миг показалась тебе светлой, – наставлял Гарольда мастер О’Кейн. – Кто знает, может, в слабом свете её вместе вы разглядите сияние Истинного Рассвета”. И так, отвлёкшись от всего окружающего, англичанин говорил в полный голос.

Разговоры эти прервали крепкий сон брата Роберто, несшего дежурство у костра. Проснувшись, часто моргая, он подкинул в огонь дров и стал изучать беседовавших рассеянным взглядом, полным непонимания. Испанец исповедовал иной путь. Предмет самого разговора он улавливал слабо, но, тем не менее, посчитал нужным выразить свою обеспокоенность:

– Меня больше заботит то, – сказал он некстати, – что послезавтра нам будет нечего есть. Что мешало наполнить эту повозку чем-нибудь пригодным для съедения, вместо твоих ворон? – принялся он за старое.

С ранних лет Винтеркафф испытывал ярую неприязнь к подобной медвежьей бесцеремонности. Хоть он и понимал, что борьба с ней обречена на неудачу, мириться с ней не мог и не желал.