– Если на то пойдет, я позволю вам их съесть, – бросил он.

– Ворон не едят, – осведомлённо парировал брат Роберто. – Всем известно – это птица сорная. А вот мясо, которым ты их кормишь…

– Оно гнилое.

И этого испанцу оказалось мало.

– Вороны – не самое невинное из того, что ты везёшь. Так ведь?

Гарольд не стал вникать в намёки пилигрима. Естественно, в повозке находились его инструменты, необходимые для хирургии, всяческие препараты и выжимки, а также трактаты и конспекты с зарисовками, зачастую имевшими не совсем… приглядный вид. Любой из рисунков мог привести в замешательство человека, далекого от медицины. Однако Гарольда взволновало то, что беседа, намечавшаяся быть, как минимум, занимательной, оказалась прервана столь глупо и несвоевременно. Это всё зима, – сказал себе англичанин. Проклятый Сатурн, сводящий людей с ума.

– Действительно, месье Винтеркафф, на кой они вам сдались? – спросил Дюпо без какого-нибудь дурного умысла.

На этот вопрос Гарольд готов был ответить, пускай и неохотно. Во всяком случае, тайны здесь никакой не было – только небольшая хитрость. Но внимание собеседников привлекло нечто более волнующее, чем назначение и дальнейшая судьба птиц: их слух уловил скрип снега на холме. Обернувшись, они увидели трёх всадников, озаряемых лунным светом. В первом, что ехал впереди на муле, Гарольд безошибочно распознал Илберта. Юноша торопился больше других, спеша передать весть. По левую руку от него, возвышаясь мрачной горой над упавшими снегами, безмолвно восседал в седле брат Маркос, невесть где раздобывший лошадь. Третьего Гарольд не знал. Но увиденного было достаточно, чтобы понять – поиски Лероа, как и упорство брата Роберто относительно необходимости этих поисков, принесли свои плоды. Спрыгнув с мула, Илберт почти бегом, насколько позволяли сугробы, приблизился к костру. Встречали его стоя.

– Это город… город, месье Винтеркафф, – начал он издалека. – Город, в часе пути отсюда. Он виден… прямо с этого холма. И видны огни собора! Пройди мы ещё половину мили – уже были бы там! – рассказал, ликуя, Илберт. От разгоряченного тела его валил пар; молодое лицо сияло радостью, как будто грядущая ночь сулила ему пир и празднества, а не сражение с извечным врагом человеческим. – Ещё совсем немного и… там…

– Да, а обзаведись мы картой в Реймсе, добрались бы туда двумя днями ранее, – проворчал брат Роберто. Закрыв грудь плащом, он отправился прочь. – Разбужу святого отца, – сообщил он. – Надеюсь, не оторву его от сладкой молитвы.

– Ты видел её? – спросил тотчас Гарольд.

– Видел, – закивал Лероа. Неуместная улыбка не сходила с его портрета, хотя, казалось бы, эмоцию эту должен был испытывать Винтеркафф, как охотник, напавший на след жертвы. – Видел. Это старушка.

Известие было обнадёживающим. Так самоотверженно бросившись на поиски названного врага, Гарольд, лишь покидая Реймс, стал рассуждать над тем, что же предпримет он, вдруг повстречай ой формы мора, отличные от джуммы. Настроения Илберта были понятны: при должных осторожностях врачевание болезни представляло наименьшую угрозу для самого доктора, всецело защищенного костюмом – разве что только какой-нибудь агонизирующий безумец намеренно решит причинить вред тому, кто пытается его спасти. Но для этого в арсенале чумного доктора предусматривалось средство защиты в виде тяжелой трости с заостренным наконечником. Труд сей при этом сулил немалое вознаграждение. Гарольд, столь истово доказывавший надежность защитных одежд коллегам при найме, внезапно усомнился в собственных словах. Предательский холод коснулся его затылка.

– Ты уверен? – Винтеркафф положил руки на плечи Илберту. Составить точный, правильный вопрос он не сумел из-за волнения. – Точно… уверен?

– Я видел тела, которые не успели похоронить. – Лероа указал взглядом на приблизившегося всадника. – Месье Дженнаро… он показал мне… умерших. Миазмы на шеях и в узлах. Конечности чистые, лёгкие… лёгкие тоже чистые, судя по всему… Это старушка, говорю вам.

– Выражайся ясно. Судя по чему? – не отступал Гарольд. Пальцы его впились в парня, как когти стервятника. – Ты проверил внутренности?

– Я не брал ни инструментов, ни костюма, месье Гарольд, – совсем по-детски сказал Илберт. – Но разве миазмы в узлах не исключают поражения лёгких?

Гарольд прыснул. Нужно было поехать самому и лично всё разузнать. Как можно доверять работу величайшей важности мальчишке?

– При всём уважении, герр Винтеркафф, – заговорил Локхорст, стараясь смягчить диалог. – Не думаю, что это как-то меняет то, чем мы намерены заняться. – Лероа виновато опустил глаза, не устояв под взглядом англичанина, вспыхнувшим безумием. – Мальчику поручалось найти город, с чем, надо признать, он прекрасно справился. А выяснять детали недуга предстоит нам с вами. Разве не так?

– Оставьте его, Винтеркафф, – вмешался Дюпо; тяжёлая рука аптекаря легла Гарольду на спину. Сделав глубокий вдох, англичанин освободил Лероа. Тот поспешил отойти в сторону от греха подальше.

– Прошу меня простить.

– Ваше волнение понятно, – сказал фламандец с участием. – От усталости, стоит полагать. – Отто снова достал свою флягу и протянул Гарольду. – Сделайте три добрых глотка – вот мой вам совет. Это последние, но они понадобятся вам больше, чем мне.

Винтеркафф последовал совету и осушил флягу до капли. Что правда, в нынешнем взволнованном состоянии разум его вряд ли осознавал, что делали руки – с тем же успехом Локхорст мог протянуть ему отвару из зловонных поганок. Результат, однако, не заставил себя долго ждать: вскоре мысли прояснились, а мышцы наполнились бодростью.

Приготовления к отбытию не заняли много времени. Путники надеялись поскорей попасть к очагу и отдохнуть от изнурительного перехода. Даже мулы, сложилось впечатление, поднимались в гору гораздо охотней, чем двигались до этого всю дорогу от самого Парижа.

Проводник, присланный вместе с Лероа, не отличался многословностью. Причиной тому служило чувство неминуемой беды, нависшей над городом; беды, спасения от которой не найти, куда не спрячься. Сам солдат был похож на призрак в чёрных одеждах, а вместо лица носил траурную маску. Тот, кого Илберт назвал именем Дженнаро, состоял на гвардейской службе у лорда Кампо; под тёплой одеждой его звенела кольчуга, а у пояса крепились итальянская чинкведеа. В ходе короткого разговора с финвилльцем отец Фома узнал, что мор унёс жизни трети городского населения. После того, как выпали снега, на помощь никто уже и не надеялся.

Подъём на холм занял около половины часа. Усталость, накопившаяся за дни пути, чудесным образом улетучилась, – напиток Локхорста выполнил своё чудесное предназначение. Гарольд ощутил небывалый прилив сил, сопровождаемый, однако, обильным выделением пота. Но наблюдения за состоянием собственного организма отошли на второй план, а после и вовсе забылись, когда впереди, за белой вершиной, походящей на горб великана, в скудном ночном освещении взору открылся новый пейзаж – город, влекший к себе точно объятия чёрной бездны. Завороженный, Гарольд принялся осматривать местность, где никогда прежде не бывал, и через какое-то время ему показалось, что город отвечает ему тем же изучающим интересом. Безлюдные улицы словно взирали на него сквозь мрак, манили и в одночасье отталкивали, пугали, грозили предупреждающе. Нечто похожее он испытывал лишь однажды – в день, когда впервые прибыл в Париж. Это чувство ни с чем нельзя было перепутать – чувство чего-то неизвестного впереди, чего-то сокрытого тонкой вуалью иллюзий, таинственного, но близкого к разоблачению.

Город оказался невелик – в общей сложности, в несколько сот домов. Богатые и бедные, окружённые разрушенной, а местами и вовсе ушедшей под землю крепостной стеной, они ютились друг подле друга, будто силой собранные вместе. Узкие улицы, подобно неспешно стекающим в канаву отхожим водам, сходились в единственном сравнительно широком месте – городской площади, заваленной снегом. Вдалеке, на берегу гадючьего тела извивающейся реки, не успевшей пока замерзнуть, куском дёгтя застыл замок, коронованный четырьмя объёмными башнями. Его вид необычайно насторожил Гарольда, и лишь минутою позже он понял, чем именно. Лишённый окон и бойниц, замок был мрачен, как ослеплённый при рождении титан, чья умерщвлённая плоть превратилась в скалу. Вся невообразимая дикость архитектурной мысли сошлись в его формах – неровные выпуклые стены из гигантского булыжника, оскал колоссальных подъёмных ворот, освещаемых парой факелов, и ряд баллист у бесформенных полуразрушенных зубцов на крыше составляли его образ. На выцветших стягах, трепетавших у башен, изображался огненный змий на лазурном поле, чью пасть пронзал упавший с неба волнистый меч. Ров, с трёх сторон защищавший каменное чудовище от неизвестного врага, зиял оскалом кольев, старых и местами обломленных. Вряд ли нечто подобное могли воздвигнуть горделивые римляне, равно как и мастера последующих поколений, проповедующие величие возводимых ими форм. Тайна рождения сей монструозной постройки уходила, вероятно, в самую глубь веков, и Гарольд нисколько не удивился бы, узнай он, что фундамент замка закладывался дьявольскими архитекторами на костях побежденных ими врагов, а раствор замешивался на крови детей во славу диких языческих богов, чьи имена прокляты в веках и забыты. Сам же Финвилль почему-то всегда представлялся Гарольду городом более крупным, чем оказалось то на самом деле. Логично, что папский город, являвшийся, к тому же, центром оживленной торговли в летнее время, должен был привлекать к себе не только различных ремесленников, чьим талантам всегда найдётся работа, но и желающих возделывать землю под протекцией лорда, а также всяческих бродяг и проходимцев, ищущих легкую наживу. Гарольду пришлось признать, он ошибался.