В своё время Сильвио настоял на том, чтобы знамёна дома Кампо возвышались над городом. Но, вспоминая слова, какими старый неаполитанец описывал геральдические знаки, венчающие теперь стены замка, Родольф чувствовал не гордость, а укор, колючую насмешку. Ведь не было в деяниях виконта ни смелости, ни решительности, когда беда явилась в Финвилль, как не было ничего победоносного и в том, что спрятался он за толстыми воротами и приказал поднять мост, завидев, что враг подступил совсем близко. Не величие рода символизировал семейный герб, но порицание, что не сумел Родольф оградить от беды родные сердца, которые в битве с чумой проявили гораздо большую доблесть, чем он сам. А змий не торопился покидать город. Он кружился над тесными улицами, испускал на крыши яд, спал на площади, овив чешуйчатым телом белые стены собора, обезобразил лик святого мученика, осквернил блаженные образа. Он с жаждой пил жизнь, которую Августо Кампо, озаряя полотно лазурью, поклялся защищать, и хохотал он абиссально, глядя на огненный меч, чьё пламя угасло, а сталь заржавела…

Прошёл час или около того, пока виконт предавался тяжким размышлениям, заполняя ими бессонницу. Финвилль окутала тьма. Ветер стих, и наступила необычайная тишина, глубокая и таинственная. Тучи на небе омывали месяц и яркие колючие звезды. Собаки умолкли, но Родольф был уверен – стоит ему спуститься вниз, в покои, и прилечь, как те снова заладят свои дьявольские завывания. Нет, уснуть ему не удастся. Разве что под самый рассвет. Новый рассвет, который, он надеялся, принесёт конец поветрию.

В какой-то момент он прислушался и уловил мерный шорох, как будто кто-то поднимался вверх лестнице. Это мог быть только Сильвио, спешащий напомнить господину, что тот находится на воздухе уже слишком долго и имеет все шансы простудиться лёгкими. Но холод волновал синьора меньше всего. Он собирался провести здесь ещё некоторое время, привести в порядок мысли и подвести некий итог всему происходящему. Пока шаги приближались, Родольф придумал для Сильвио задание – проследить, чтобы утром слуги перебрали все овощи и крупы. Последний месяц зимы обещал стать голодным не только для бедных горожан, посему сохранности припасов следовало уделить должное внимание. Свет фонаря окрасил снег рябыми пятнами, и Родольф, наконец, различил черты того, кто вторгся в его уединенную обитель: невыразительное щербатое лицо, меховой плащ и верные доспехи, оружие на поясе. Это был не Сильвио.

– Андре? – спросил Родольф в темноту.

– Я, отец. – Андре поднялся по ступеням и сделал несколько шагов от лестницы, приблизившись ровно настолько, чтобы слова его были слышны.

– Собаки меня больше не беспокоят, – сказал Родольф, решив, что сын пришел именно за этим ответом. – Я здесь по своей воле. Хочу… – “А чего я хочу? – спросил он себя. – Сбежать от мира? Предаться воспоминаниям? Слушать ветер, искать в его свисте знаки, как дурак или звездочёт? Но я не звездочёт и, хочется думать, не дурак”. – Мне нужно принять некоторые очень важные решения, сын, – нашёлся синьор. Ответ прозвучал не очень-то убедительно, но Андре не подал виду.

– Габриэль останется на ночь в псарне, – сообщил Андре. – Приструнит собак, если потребуется. Дженнаро обещал на днях найти псаря на службу…

– Хорошо, хорошо, – Родольф остановил сына жестом руки. – Спасибо тебе за заботу. – Синьору не терпелось вновь погрузиться в одиночество. Хвала Господу, Андре доставало ума не печься излишне о длительном пребывании отца на воздухе. – Что-то ещё?

– Да… – протянул Андре, то ли раздумывая, с чего начать, то ли понимая, что отец не расположен к беседам.

Родольф кашлянул в кулак и заметил, что в носу стала собираться юшка. Мороз мало-помалу одолевал синьора.

– Ну, что поделать… – виконт подозвал сына ближе. – Но даже не смей предлагать мне вернуться, – пригрозил Родольф. – Все эти проклятые очаги сведут меня с ума скорее, чем холод.

Андре оставил фонарь на снегу, чтобы свет не слепил отцовские глаза, привыкшие к темноте, подошёл к баллисте и оперся спиной о сгнивший деревянный остов.

– Я только что говорил с человеком, – поведал Андре. – Его послали вперёд отряда, чтобы он нашёл город. Скоро они будут здесь.

– Пускай сворачивают к Реймсу, если им жизнь дорога, – с тоской промолвил Родольф. – В любое время я был бы рад гостям. В любое другое, но не сейчас. Ты знаешь главный закон на время эпидемий.

– Никого не впускать, никого не выпускать. Знаю, конечно, – проговорил Андре. – Но им известно наше положение. Более того, именно нас они и искали. В том отряде – врачи и монахи, желающие нам помочь.

Неожиданное известие. Отправляя письмо в Реймс, Родольф, разумеется, рассчитывал на помощь, хоть его сомнения и брали верх над всякой надеждой, но вот, когда спасение было близко, виконт не мог заставить себя поверить в благую весть.

– Помочь? Тот человек так тебе и сказал?

– Да, насколько мне позволил понять мой французский, – ответил Андре с некоторым лукавством. Родольф знал, что сын отлично владеет несколькими языками. Всё же, в юном возрасте новые знания прививаются лучше. Сын освоил язык по собственному желанию, в то время как выучить французский виконта обязала должность. – Этот человек даже осмотрел тела. Ему показали те, что под навесом. Дженнаро взялся сопроводить их до лагеря – они остановились примерно в полумиле к западу.

– Их? Так он был не один?

– Виноват, – исправился Андре. – Их было двое. Только второй всё время молчал. Он, сложилось впечатление, вообще не понимал сути разговора. Может, немой, или просто не знает языка. Сколько такого сброда шатается по миру? А тот, с которым я говорил – врач из Парижа. Ещё мальчишка, но умерших смотрел… с пониманием дела. Попросил дать ему острогу – ей он переворачивал тела… и пробивал язвы. А закончил, как мне показалось, с настроем… – Андре крепко обхватил пальцами рукоять меча, подбирая слова, и втянул щеки, отчего стал похож на одного из тех покойников, – словом… увиденное как будто… оправдало его хорошие ожидания.

– Хорошие ожидания, вот как… – молвил Родольф. – Но… Париж? – удивился он. – Из Парижа? – переспросил он снова, решив, что неверно расслышал слов. Андре кивнул. – И что ты думаешь? Реймс действительно нанял университетских врачей ради того, чтобы отправить сюда?

– Нанял – вряд ли. Скорей, оповестил. Потому как они надеются, что их труд оплатит ваша милость.

Сколько же им времени, в таком случае, понадобилось, чтобы приехать в Финвилль? – попытался подсчитать синьор. Даже самые примерные его предположения указывали на то, что добраться из Парижа в столь короткие сроки решительно невозможно. А ведь в расчёт стоило брать ещё и время доставки письма!

– Те ли они, за кого себя выдают? – выразил сомнения синьор.

– Ради Бога, отец, кого ещё может занести в зачумлённую деревню? – Андре подошёл к краю башни и посмотрел на город, который под натиском зимы выглядел крохотным и жалким. Скрывать своё отношение к Финвиллю Андре никогда не считал нужным. Он видел другие города, великие города Германской Империи, Франции и Испании, он бывал у берегов Африки и Альбиона, обучался военному делу в Швейцарии, где обрёл названного брата, и за несколько лет объехал столько стран, сколько Родольф не видел за всю свою жизнь. Сыну было с чем сравнивать. А вот назначение отца кардинальским виконтом он считал вовсе не привилегией, а изгнанием из Рима. Временами синьору казалось, что подобные суждения совсем не беспочвенны. – Эти двое явились к собору, отыскали Джованни в карауле и первым делом попросили показать им трупы. Кто они, если не врачи?

– Ты прав, пожалуй, – ответил Родольф, решив полагаться на разум сына, а не свой, замутнённый мрачными раздумьями.

– Если ваша милость прикажет, я выясню, кто командует отрядом, и доставлю его к вам для расспросов, – предложил Андре. – Пускай, в таком случае, врачи взглянут и на Кристиэну.

Синьор задумался. Решение, вроде, лежало на поверхности – какие могут быть сомнения, когда дело касается жизни дочери? – но червь сомнений источил душу Родольфа, выгрыз в ней бездонную яму, обустроил там гнездо и разросся до немыслимых размеров. Чем поможет несчастному отцу заключение врача, которое и так ему известно? Зачем ему ответ, который разверзнет под ним и без того неотвратимую пропасть?